Не твоя смерть

Я очнулась от того, что кто-то с силой ударил меня по лицу. С огромным трудом я открыла глаза, но туман беспамятства еще застилал мой взор и я не смогла разглядеть, кто же привел меня в чувство. Меня схватили за руку и грубо дернули, пытаясь заставить подняться на ноги. Я попыталась встать, но удалось мне это не сразу — все тело словно налилось свинцом. Однако, повторный рывок не оставил мне выбора: я поднялась, пошатываясь, и выбросила в сторону руку, чтобы нащупать хоть какую-то точку опоры. Мои пальцы коснулись холодной и грубой каменной стены.  — Хорошо, она пришла в себя, — произнес голос того, кто меня поднял. Он обращался к фигуре, которую я заметила только в тот самый момент — уж ту фигуру я узнала без толики промедления. Это был мой отец.  — Выводи ее, — коротко бросил он и вышел, лишь его плащ взметнулся на мгновение в слабом свете, струящемся из коридора. Я хотела что-то крикнуть ему во след, но вместо голоса раздался лишь слабый хрип.  — Иди давай, settza, — прошипел стоящий рядом со мной тифлинг. Прищурившись, я смогла разглядеть его лицо в пляшущей и расплывчатой картинке перед моими глазами. Им оказался Гарус, молодой служитель Круга, который лишь недавно прошел обряд Инициации и был немногим старше меня. Он дернул меня за руку, ведя в сторону двери. Я повиновалась. В голове был туман, я плохо понимала, что происходит, и лишь одна ясная мысль пульсировала в моей голове: «Где Дара?». Гарус провел меня длинным каменным коридором, который был мне знаком: это было что-то вроде клеток для временных заключенных. Сюда бросали добычу, прежде чем отправить ее на алтарь. Или предателей. Отсеки, огражденные от коридора металлическими прутьями, были пусты. Здесь никто не задерживался надолго. Я подумала, что Даралия может быть где-то тут и вглядывалась в каждую зияющую темноту за решетками, но безуспешно. Ее здесь не было.  — Гарус, — прохрипела я с большим трудом. — Где Дара? Гарус злобно глянул на меня и толкнул вперед:  — Иди и не болтай. Он провел меня еще одним коридором, где естественный и острый камень на стенах сменился более обработанным, затем еще одним и мы оказались возле входа в Haz. Затем мы прошли мимо бараков и на мгновение я решила, что он ведет меня к моему дому, но мы обошли и его, выйдя прямиком на небольшую площадку перед Домом Круга. Все жители были там: члены общины, мои мать и отец, старик-учитель, глава Круга. Они все стояли, образуя полукруг, обращенный ко мне и смотрели на меня пустыми глазами. Их бесстрастные лица не выражали ничего — ни радости, ни презрения, ни злобы. Лишь бесконечная, больная пустота. Даэтлин также был там, он один стоял, понурив голову и не глядя на меня. Он выглядел так, словно хочет развернуться и бежать, но рука его отца лежала на его плече, словно тяжелым камнем приковав мальчишку к месту. Гарус толкнул меня вперед и я, сделав несколько неловких шагов, оказалась почти в центре полукруга, прямо лицом к лицу с главой Круга. Его черные глаза смотрели прямо на меня и я содрогнулась от этого взгляда, что моментально приковал меня к месту, пронзая насквозь. Никогда до этого я не встречалась с Нефреусом взглядом, всегда избегая его, и только сейчас заметила, что его глаза не блестят в свете магических огней, словно два глубоких черных колодца, из которых давным давно ушла вода.  — Вы все знаете причину сегодняшнего собрания, — произнес он. Сталь звенела в каждом его слове, и каждый произнесенный им звук словно иглой впивался мне в кожу. И если до этого момента где-то внутри меня тлела надежда на милость отца, то она испарилась в тот момент. Я уже знала, что никто мне не поможет.  — Эта девушка пыталась совершить побег, оставить свою семью и предать нашу общину. Возможно, виной тому недостаточно строгое воспитание, — ледяной взгляд скользнул на моего отца и тот почтительно склонил голову, — однако же, по нашим законам, она сама будет отвечать за свои действия. Нефреус взмахнул рукой и тяжелые железные цепи, появившись прямо из воздуха, обвили мои руки и сомкнулись на шее и запястьях. Незримая сила толкнула меня в спину и я рухнула на колени, удерживаемая лишь этими цепями, что тянулись из ниоткуда.  — Мы все ведомы голосом Асмодея, его слово ведет нас, его милость дает нам силу. Быть рожденным в общине Круга — великий дар и неприятие этого дара является оскорблением нашей веры и нашего Повелителя. Наша суть в единстве и те, кто отрицают ее должны пасть ниц и молить о пощаде, — голос Нефреуса холодной змеей обвивал мою шею, но я не смотрела на него. Мой взгляд был прикован к Даэтлину в ожидании момента, когда он наконец взглянет на меня. «Посмотри на меня, посмотри, посмотри…», — шипел мой внутренний голос. Нефреус продолжал:  — Круг вынес решение. Полсотни ударов плетью будут подходящим наказанием и пусть Повелитель решит твою судьбу. Холод пробежал у меня по спине и краем глаза я видела, как дернулась мать, но отец остановил ее своей железной хваткой. Я все так же смотрела на Даэтлина, когда тот, услышав приговор, наконец оторвал взгляд своих бездонных черных глаз от земли и в ужасе посмотрел на меня. Я ждала этого:  — Settza, — прошипела я на инфернальном, глядя прямо на него. «Предатель.» И прежде чем первый удар хлыста взрезал мою одежду и кожу, взрываясь болью, я успела заметить, как на его лице промелькнула тень сожаления, смешанного со страхом. Он так сильно напоминал того бесхребетного и глупого мальчишку, чей меч я легко выбила из рук несколько лет назад. Я даже успела удивиться тому, что у него хватило смелости донести на нас. Но эта мысль оборвалась, стоило свисту плети возвестить о начале моего наказания. Даэтлин крепко зажмурился и бледное лицо этого трусливого подонка стало последним, что я отчетливо помню. Боль обожгла спину, заставляя мое тело выгнуться дугой и после этого я уже не видела ничего. Она, словно бурные воды реки, сомкнулась надо мной, не давая дышать, говорить и даже мыслить, а затем взрывалась вспышками в моей голове, заполняя меня, вытесняя все то, что делало меня мной. Сознание гасло, я проваливалась в темноту, а затем меня снова выбрасывало назад очередным ударом плети. Мне казалось, что эта пытка продолжается бесконечно, я потеряла всякий счет времени и я даже не помню момента, когда все закончилось и я провалилась в темноту. Дальше были кошмары. Волны горячей смолы покрывали мое тело, вязкая черная субстанция прожигала до костей, я кричала, но не могла освободиться. Я то металась в клетке из горящих стен, то бежала бесконечными подземными коридорами от чего-то, то падала в непроглядную черноту. Я снова и снова видела вспышки рубинового света, Дару, наше с ней секретное место. Я раз за разом мысленно клялась ей, что помогу нам выбраться отсюда, а затем видела одинокий дом у озера, охваченный огнем, и цветы, что на моих глазах обращались в пепел. Я видела тень, что нависала надо мной, держа в руках клинок и ее острые рога пронзали небесный свод, а после, вдруг, оставалась совершенно одна в гулкой темноте. Постепенно, огонь, которым пылало мое тело уступил место тянущей, бесконечной боли. Мне казалось, будто под моей кожей ползают тысячи жалящих насекомых и я снова кричала. Она пожирала меня, сводила с ума. Каждая секунда этой боли была равна столетиям, и она все не прекращалась. Сквозь туман я видела лицо Даралии, которая весело улыбалась и говорила:  — Тебе не обязательно это терпеть, ты ведь знаешь? Просто сдайся, — она хлопнула в ладоши и металлические браслеты зазвенели на ее запястьях.  — Ты, — я поморщилась от боли. Каждое слово требовало от меня невероятных усилий. — Ты действительно… хочешь чтобы я сдалась? Но что дальше?  — Что дальше? После того, как ты наконец-то умрешь, ты имеешь ввиду? — и она недобро хихикнула. — Кто знает, дорогая. Для нас ведь нету места, в которое мы жаждем отправиться после смерти. Ад для нас с тобой неприемлем, а другие Боги плевать на нас хотели. Все, на что нам стоит надеяться, это лишь раствориться без следа и больше никогда не существовать.  — Нам? Почему ты говоришь нам? Неужели ты тоже мертва? Дара рассмеялась и смеху вторил звон ее браслетов:  — Дорогая, какая же ты порой глупая. Я, — и она ткнула пальцем меня в лоб, — всего лишь в твоей голове. Ты говоришь сама с собой. И сразу после этого картинка рассеялась, а меня снова поглотила непроглядная темнота. Но мысль, что Дара оставила после себя, не давала мне снова пропасть и забыться. Я не могла сдаться. Я не могла умереть так просто. Все о чем мы мечтали, все, чего мы хотели, было слишком ценным, чтобы так просто от этого отказаться. Отчаянно цепляясь за ее образ, я старалась удержать свое ускользающее сознание. Искра надежды, которую питала моя любовь и преданность Даралии, все еще жила внутри меня. И я боролась. Сцепив зубы я ждала, пока эта боль наконец насытится и отступит, а та, словно чувствуя мою решимость, еще сильнее впивалась в мое естество. Но бесконечное время ожидания все-таки принесло свои плоды. Сначала я услышала звук — звон металлических браслетов! Я думала, что видения снова играют со мной, но звук был ясным, четким. Живым. Прислушавшись, я поняла, что это похоже не на звук браслетов, а, скорее, на перекладывание металлических предметов. Разобравшись с природой звука, я вдруг поняла, что чувствую под собой поверхность и больше не тону в вязкой темноте. Я попробовала пошевелить рукой и, Боги, мне это удалось! Резкая боль сразу же молнией пронеслась по всему телу, но я могла чувствовать свои пальцы! Я попробовала открыть глаза, но обнаружила, что лицо мое закрыто повязкой и я ничего не вижу. Лишь мутный холодный свет пробивался сквозь ткань. Я попробовала что-то сказать, но раздалось лишь нечленораздельное мычание. Впрочем, этого оказалось достаточно. Я услышала, как подвинулся стул где-то недалеко и быстрые шаги, что направлялись ко мне, а затем раздался голос:  — Хэйл, она очнулась! Срочно, отправь сообщение Сирвиусу и Левнарэй. Я знала этот голос — это был человек, лекарь, что жил в Хелгабале, но являлся членом Ашмодай. Его звали Рилс. Хэйл была его помощницей. Когда-то в детстве я подхватила лихорадку и именно Рилс выхаживал меня.  — Эй, как себя чувствуешь? — произнес он, подойдя совсем близко и начав проводить какие-то манипуляции где-то слева от меня, звеня склянками и шурша пергаментом. — Ох и досталось же тебе, девочка. Я в какой-то момент даже и не верил, что ты выкарабкаешься. Целых три дня! Не иначе как сам Повелитель решил, что еще не время для твоей смерти, — я уловила усмешку в его голосе. — Но ты, похоже, так легко не сдаешься, верно? Я попыталась пошевелить рукой еще раз и, на удивление, в этот раз мне это далось немного легче и я даже смогла сжать ладонь в кулак.  — Ты бы не шевелилась пока, — посоветовал Рилс. — Твои раны хоть и выглядят получше, ты еще далека от выздоровления. Но то, что ты пришла в себя, безусловно является хорошим знаком. И я лежала спокойно, пока Рилс что-то делал с повязками на моих руках, лишь иногда шипя от резкой боли при неудачном движении. Я пыталась что-то спросить у Рилса, но тот велел мне помалкивать и я просто рассматривала тусклый свет синей магической лампы, что едва пробивался через толстую ткань повязок. Через какое-то время в комнату вошел кто-то еще и голос девушки произнес:  — Рилс, Левнарэй здесь. Внутри меня все перевернулось при этих словах и холод затопил грудь, не давая сделать вдох. У меня не было времени подумать, что мне делать дальше, как вести себя с родителями, которые позволили мне пройти через что-то подобное. Да и разум мой был все еще словно в тумане. Я хотела запротестовать, но не смогла издать ни звука.  — Пусть войдет, — сказал Рилс. Шаги Хэйл удалились, а затем снова вернулись, сопровождаемые тихой и мягкой поступью Левнарэй Ксанрос. Рилс встал и поприветствовал ее. Я слышала, как она подошла еще ближе, остановившись в паре шагов от моей кровати. Голос Рилса произнес:  — Орианна пришла в себя, но она еще очень слаба. Ей предстоит длительный путь выздоровления и я бы не советовал слишком сильно ее беспокоить. Однако же, я дам вам немного времени наедине. Позовите, если вам что-то понадобится. И он закрыл двери. В комнате воцарилась тишина. Левнарэй стояла, не шевелясь и будто бы даже не дыша. Я лежала неподвижно, скованная и скрытая этими повязками. Безмолвие, повисшее между нами одновременно и сближало нас, и превращало этот момент в пытку не лучшую, чем-то, через что мне довелось пройти. И даже в мыслях моих повисла жуткая, неестественная пустота. Все замерло и время замедлило свой бег, заключив мать и дочь, что никогда не были близки, в свои оковы. Я не знаю, сколько длилось это молчание. Достаточно долго, чтобы я решила, будто у меня снова были галлюцинации и никого в этой комнате на самом деле нет. А затем мать нарушила это противоестественное молчание, сделав несколько шагов, отдаляясь, будто пятясь назад, и ее слабый, едва различимый даже в полной тишине голос, произнес:  — Прости меня. Сложно описать мои эмоции в тот момент. Гнев, боль, скорбь, ярость, обида. Как могла она просить у меня прощения, после того как позволила высечь свою дочь чуть ли не до смерти? Почему не бросится в слезах к моей постели? Почему не скажет ни единого ласкового слова? Глупая марионетка отца, зачем она вообще явилась сюда?! Все смешалось в единый водоворот, в центре которого была лишь огромная, всеобъемлющая пустота. Я чувствовала, как глаза мои наполнились слезами и тусклое голубое свечение, что пробивалось сквозь повязки на глазах, стало еще более размытым, едва уловимым. Я слышала как Левнарэй сделала еще несколько неуверенных шагов к двери и я попыталась произнести: «Стой!», но получилось лишь мычание. В любом случае, поняла она меня или нет, Левнарэй остановилась. Я не знала, зачем я остановила ее. Мне хотелось, чтобы она убиралась прочь, но в то же время какая-то детская часть меня тянулась к ней, ища ее защиты. Я отчаянно пыталась найти среди вихря эмоций хотя бы одно единственное слово для своей матери, но ни одно из них не было правдой. Я не могла облечь в слова все то, что чувствовала по отношению к своим родителям. Да я и сейчас, пожалуй, не могу. Я попыталась успокоиться и сделать глубокий вдох, но боль пронзила меня, словно острым мечом. Я охнула, и услышала как Левнарэй дернулась, но тут же замерла. Однако же боль напомнила мне о чем-то намного более важном, чем мои терзания в отношении матери. Собрав все свои силы, я постаралась как можно более громко и четко произнести:  — Дара! Я услышала отрывистый вздох Левнарэй и, после непродолжительного молчания, она сказала:  — Они забрали ее. Увезли отсюда, куда — мне неведомо. И пустота, что была центром воронки, вдруг заполнила собой все, забрав боль, гнев и печаль. Я лишь лежала там, израненная и невероятно одинокая, даже не пытаясь остановить слезы, что хлынули из глаз, обжигая раны на лице и пропитывая солью повязки. Они забрали ее. Забрали ее у меня. Я не помню, слышала ли я, как вышла Левнарэй. Но через какое-то время ко мне подошел Рилс и стал ругать за то, что я плачу и порчу лечебные компрессы под повязками. Я совершенно не слушала его. Пустота внутри меня была такой огромной, что ничему другому просто не оставалось места. И с этого начался новый отсчет моего времени. Словно закрылась глава, в которой мне было отпущено немного счастливого и беззаботного времени, и началась новая.