Братья

— Сотня бье черного бархата, сто двадцать бье серебряного шитья, двадцать свечей белого воска длиной в локоть, двадцать пять... Октавий ждал, когда церемониймейстер закончит читать перечень необходимого для погребения. Собор святой Октавии был самым новым и самым большим в городе, не считая, конечно, Нохского. Сейчас в храме уже возвели траурный навес, обтянутый черным, расставили белые свечи в высоких четырехсвечниках — Октавий будто видел все это под монотонное чтение. Две недели с забальзамированным телом короля прощалась знать во дворце. Еще две недели ему смогут поклониться горожане и крестьяне. Как раз за это время в столицу съедутся дворяне из отдаленных провинций. Мадлен, молочная сестра, вряд ли успеет: слишком далеко. Но маркиза Салина наверняка приедет после. Принц чудовищно устал за эти двенадцать дней от распоряжений, которые надо было отдавать, изъявлений скорби, церемоний, просьб... Он не представлял, как пережил бы все это, если бы рядом не было Рамиро. Церемониймейстер наконец закончил, получил одобрительный кивок и исчез. — Неужели на сегодня все? — поднимаясь, Октавий слегка пошатнулся. Рамиро должен был устать не меньше, но выглядел железным, если не считать покрасневших глаз. — Я сегодня буду ночевать дома, — Рамиро коснулся плеча принца. Со дня смерти Франциска он не покидал дворца. — Хочу отдохнуть. — Хорошо, — потом, когда все это закончится (Октавий даже мысленно избегал слова «похороны»), им надо будет серьезно поговорить. В коридоре его поджидала камеристка жены. — Ее Ве... Высочество спрашивает, скоро ли вы будете. И эта туда же... — Скажи, пусть ложится. Я буду позже. Девушка поклонилась и упорхнула. — Мой поклон доре Луисе, — Рамиро называл невестку по-южному. — До завтра. — До завтра. Рамиро и его кэналлийцы уехали в глухую ночь, разбавляемую светом факелов. Столица не спала и не будет спать еще долго. Надо было идти в опочивальню. При мысли о жене принц невольно улыбнулся. Он женился на Лоисе Ноймаринен всего три месяца назад. Так было надо для Талига, но юная супруга Октавию нравилась, и он ей, кажется, тоже. Если бы все было иначе, сейчас бы еще продолжались празднества, но вскоре после свадьбы Франциск заболел и постоянно наставлял сына и пасынка в тонкостях управления государством... Отец был еще не так стар и почти не болел прежде, но быстро слег и уже не поднимался. Октавий сидел у его постели, видел, как хмурится Рамиро и отдает приказания; равнодушно замечал, что его пищу стали пробовать не два, а четыре дегустатора, но это не имело значения. Важным был только отец, большой, глубоко ушедший в мягкую перину и до последнего хрипло диктующий поучения, которые могли бы помочь Октавию после него... Слушая церемониймейстера, принц мечтал только о сне, но теперь от чрезмерной усталости дремота прошла, а сердце часто колотилось. Принц прошел в свои покои. Жаль было покидать их. Рамиро то и дело ронял невзначай: «Когда тебя коронуют...» Октавий вновь решил поговорить с единоутробным братом. Книга с закладкой, оставленной три месяца назад, недописанные стихи, множество мелочей, сопровождавших беззаботную жизнь наследника. Он улыбнулся, вспомнив, как с помощью Рамиро сбегал временами от охраны, наслаждаясь часами свободы. Сейчас и Рамиро не одобрил бы... но он не узнает. Сон окончательно прошел. Потрепанная одежда лежала на прежнем месте. Октавий не надевал ее два или три года, но все пришлось почти впору, только стало тесновато в плечах да коротковаты рукава. Ничего, так даже лучше, примут за бедного дворянина, одного из съехавшихся в столицу. Принц опустил капюшон на лицо и отодвинул ковер, скрывавший потайной ход. Было четыре часа утра. Сменялись караулы охраны, постукивали в пол окованные древки алебард и протазанов. Все, кто мог, спали в это глухое время, отдыхая перед наступающим утомительным днем. Брендон Карлион, помощник коменданта Олларии, дождался, пока последние сменившиеся гвардейцы скроются, и вышел из-за колонны. — Все? — Все. Остались только наши, — заверил Гайар, капитан охраны. Октавий миновал громады дворцов Повелителей. При Раканах в Цитадель могли входить только эории и их домашние. Франциск отменил этот обычай, однако на мосту все равно стояла стража. Принц остановился у цепей, соединяющих столбики перил, и в который раз представил себе события двадцатисемилетней давности. Стены, окружавшие Цитадель, казались почти неприступными. Октавий знал, что их преодолела не сила. Давно, в детстве, он догадался прийти к отцу с вопросом, почему покойного герцога Алву называют Предателем. Франциск ответил коротко: «Это ложь. Узнаешь все... после моей смерти». Вероятно, тайна ждала в одном из оставленных писем, но сейчас она волновала мало. Караульные поглядывали на ночного путника, стоявшего у моста. Один даже направился к нему, но в это время с другой стороны послышался слитный звук шагов. Идущий во главе отряда перебросился несколькими словами с начальником караула, и солдаты в мундирах столичного гарнизона пошли по мосту. Октавий отступил к воде, пропуская их. «Куда они? — удивился принц. — Должно быть, Рамиро приказал». Стражники на мосту переговаривались. На Октавия они теперь не обращали никакого внимания, один даже махнул рукой проходить скорее. Граф Карлион стоял перед очень юной женщиной, спрятавшей руки в широкие рукава крест-накрест: вскочив с постели, принцесса не успела накинуть ничего поверх сорочки. — Где Октавий?! — Принцесса, мы хотим помочь, — вмешался стоящий рядом граф Виртхайм, помощник тессория. — Рамиро — такой же предатель, как его отец, он не пощадит ни Его Высочество, ни вас. Скажите, где ваш муж, мы спасем его... Карлион удивленно воззрился на Виртхайма, что, в свою очередь, не укрылось от глаз принцессы. — Вы же Ноймаринен! — убеждал Карлион. — Вы не можете... — Я ваша принцесса. И вы должны разговаривать со мной, преклонив колено! Вон отсюда! — Лоиса шагнула к мятежнику, и тот невольно отступил на шаг, потом еще и еще... — Ваше.. — попытался возразить он у двери. — Вон! — Стойте, — Виртхайм хотел его остановить, но Карлион выскочил прочь, таща за собой спутника. Из-за захлопнутых дверей донеслись обрывки разговора. — Брендон, вас погубят женщины. Слушайте или матушку, или принцессу, но не обеих сразу. — Замолчите! — Поставьте хотя бы охрану. Принцесса еще может пригодиться — Рамиро или своему отцу. Ищите Октавия, иначе мы пропали! — А правда, что Рамиро... Только тогда Лоиса расцепила руки — и разжала пальцы на рукояти спрятанного в рукаве стилета. Октавий нередко бывал и в Старом, и в Новом городе, но многое здесь было перестроено, кроме того, ночь делала улицы неузнаваемыми. Принц старался не отходить далеко от реки: вдоль Данара всегда можно было выйти к одному из четырех мостов. По пустынным улицам временами проходили люди, проезжали всадники. В ночном стуке копыт, в негромких голосах чувствовалось волнение. В Олларию день ото дня прибывали люди; еще больше приедет завтра, к торжественному переносу тела в храм. Собор святой Октавии был недалеко. Храм стоял темным, но в одном из окон горел свет — вероятно, в каком-нибудь из приделов готовятся к церемонии. От Нового Дворца до собора расстелют дорожку черного сукна. По ней пойдет кардинал Эгидий с клиром, за ним, сменяясь, понесут гроб. Следом они с Рамиро, потом полководцы с мечом Франциска и трофейные знамена… за ними – придворные, из которых первая принцесса Лоиса-Магдалена. Стоило принцу взглянуть на Данар, как наставления церемониймейстера вылетели у него из головы. Ночная вода играла мягко перекатывавшимися гребешками волн, отражая луну. Блики дробились, размазывались, а чугунные решетки дальнего моста походили на ворота сказочного дворца. Октавий знал, куда они ведут на самом деле, но это было неважно. Верно ли, что Повелители чувствуют свою стихию? Однажды он спросил брата, но Рамиро ответил строкой из кэналлийской песни. Обращаться к Ричарду Горику и Мариусу Придду Октавий не решился. Может быть, Эпинэ что-то скажет. Как бесконечен бег реки… Нет, не то. Теченье дней… Волна, как стража… Борн поднял руку, приветствуя предводителей мятежа. — Я привел отряд. — Мои люди задерживаются, — Виртхайм озабоченно посмотрел на небо. – Скоро рассвет. — Во дворце все в порядке? — Да. Мы с трудом дождались, когда Кэналлиец уедет к себе. Кажется, он уже переселился во дворец, — хихикнул помощник тессория. — А Октавий? — Принц пропал, — помрачнел граф. – Его ищут и скоро найдут. Во дворце остались только наши, остальные или под стражей, или убиты. — Мне надо с вами поговорить, — вмешался молчавший до того Карлион. — Кстати, Брендон, прикажите, чтобы из зала Совета убрали Франциска. — Во имя Создателя, Александер, что вы творите?! — Избавляюсь от олларской чумы. — Мы не воюем с женщинами и покойниками. Ответьте, наконец, правда ли, что Рамиро хочет стать королем? Матушка говорила… — Вы иногда хуже Октавия, — взорвался Виртхайм. – Какая, к Леворукому, разница, что говорила Кунигунда? Отец Алвы убил моего и вашего дядю, между прочим, маршала и регента Талигойи! А Рамиро – мерзавец, убийца и сын убийцы и рано или поздно замахнется на трон! Или вы хотите служить кэналлийскому полукровке?! — Но… — Поздно, Брендон. Мы уже в этой лодке, причем в самом водовороте. Какой демон унес Октавия… В это время на крыльцо выволокли сопротивлявшегося человека. — Кто это? – заинтересовался Виртхайм. — Арно Валмон. Он ранил Теофиля и… — Изменники! – сын графа Готье хватал ртом воздух. — Убить. — Стойте! Арно, я вам… Пользуясь замешательством стражи, молодой человек отчаянным усилием вывернулся из рук стражи и бросился в ночь. — Догнать! – заревел Виртхайм. Погоня вернулась ни с чем. — Мы стреляли, — развел руками солдат, — и вроде даже попали, был крик, но… Ночь… — Если он доберется до Алвы, мы пропали, — побледнел помощник тессория. — Еще нет, — возразил Борн. – Дворец можно оборонять долго. С налета кэналлийцы его не возьмут, а войска подойти не успеют… В Новом городе прохожие встречались реже. Дальше тянулись предместья, среди которых принцу делать было нечего. Октавий не боялся разбойников, да и меч был при нем — он тронул рукоять. Рамиро фехтовал лучше, но у принца были первые наставники в стране. Где-то через час рассветет. Надо возвращаться, пока его не начали искать. И жена, если проснется, будет волноваться... Отец Лоисы, Георг Ноймаринен, был старше Франциска лет на десять, однако герцог жив и крепок, а отца нет... Октавий глубоко вздохнул, пытаясь справиться с собой. В последние дни король почти не отпускал их от себя, вглядываясь то в одного, то в другого. Пусть Октавий разбирался в делах Талига хуже, чем полагалось бы наследнику, но прекрасно видел, что король выбирает. Принц повернулся лицом в сторону оставленного дворца и Цитадели. Вот она, его столица, его страна от Торки и Придды до Варасты, вновь присоединенной к Талигу усилиями Франциска. В этих домах спят или не спят те, кого он сможет награждать и казнить, если станет королем; те, чьи судьбы будут зависеть от его воли. Сколько же их — больше, чем песка на берегу реки. В Багряных землях, говорят, случаются песчаные бури. Единственное спасение от них — вовремя найти укрытие, иначе песок заметет, придавит караван. Принц поднял отяжелевшую руку, стер со лба холодный пот: усталость и богатое воображение играли с ним злые шутки. Но имеет ли он право отказываться от того, что дано ему Создателем, имеет ли право поручать судьбы своих подданных кому-то еще, хоть бы и Рамиро? Когда-то брат говорил о стране как о своевольной лошади. Что скажет сейчас? С тех пор, как Рамиро вышел из Лаик, они виделись и разговаривали о серьезных вещах намного реже: брат был оруженосцем, сражался, ездил в Кэналлоа... Но в детстве, несмотря на значительную разницу в возрасте, Рамиро разговаривал с малышом как с равным, а может быть, просто хотел поделиться мыслями с тем, кто охотно слушал. Повзрослев, Октавий понял, что Рамиро наверняка многое приукрашивал в рассказах о матери, но тогда он не сомневался, что королева была самой лучшей, доброй и прекрасной: она ведь была святая. Многое из детства вспоминалось и понималось теперь по-новому... Это было еще до отъезда Рамиро в Лаик, значит, брату едва исполнилось шестнадцать или было еще меньше. Рамиро то и дело уходил в город самовольно, без охраны и провожатых, никого не предупреждая. Однажды он вернулся поздно, с кровоточащей царапиной на лице и пятнами крови на плаще. Октавий, пробравшийся в комнату брата, притаился в углу, чтобы его не вывели. Рамиро едва успел переодеться, когда вошел Франциск. — Что это? — он повернул голову пасынка, разглядывая отметину. — Нож? — Кинжал, — скривился Рамиро. — Где ты был? Тот молчал. — Я спрашиваю тебя. — Что угодно Его Величеству от верного вассала? — почтительным словам противоречила дерзкая улыбка. Франциск молча смотрел на юношу. — Твоей матери это не понравилось бы, — сказал он наконец. Рамиро опустил глаза... Герцог Алва ждал на перекрестке улицы с площадью. Отсюда до дворца было не более полухорны. — Охрана с ними, — быстро, вполголоса рассказывал Валме. — Я видел во дворе солдат гарнизона, сколько их — не знаю. — Маран — дурак, а Карлион — предатель, — Рамиро следил взглядом за черными, еле видными в предрассветном сумраке тенями на крышах. Кэналлийцы тихо и быстро занимали удобные для стрельбы места. — Как твоя рана? — Ничего, — юноша коснулся наскоро перевязанного плеча. — Что мы будем делать? — Как можно скорее выбирайся из Олларии. Зеленые ворота они вряд ли перекрыли. Пятьдесят человек дворец не возьмут, нам нужно войско. — Гарнизон предал. Что если... — Дени Колиньяр не предаст, — уверенно сказал Рамиро. — К Эпинэ я уже послал. — Первый маршал еще болен, делами занимается Горик! Алва поднял бровь. — Если бы Ричард предал, он уже был бы с ними. Сын Алана, защищающий Оллара... История любит шутки! — Можно мне остаться?! — У тебя лучший конь, если не считать моего, а стреляют кэналлийцы искуснее, — Алва с тревогой посмотрел вперед, туда, где маячили шпили дворца. — Тихо... Если с Октавием что-нибудь случится, я развешу их по стенам Цитадели. Ногами вверх, как разбойников! Небо посерело. Солнце еще не всходило, факелы еще не гасили. — С западной стороны идет отряд, вот-вот будут тут, — доложил дозорный. — Сколько их? — Не меньше сотни. Сотня, засевшая внутри крепких стен, — совсем не то, что сотня, бьющаяся об эти же стены. А рядом с Рамиро стояло всего тридцать человек. — Пропустим или будем драться? — рэй Дьегаррон дрожал, словно гончая в предчувствии бега. — Будем драться. — А если мятежники ударят в спину? — Не решатся, — Рамиро скользнул взглядом по наглухо запертым воротам. — Ну а если рискнут, то следом за ними ворвемся мы. — Это рискованно. — У них Октавий... — Алва оглянулся. — Что там происходит? Приказано было перекрыть улицу. — Странно, что во дворце молчат, — вслух подумал Дьегаррон. — Не начинают переговоров, ничего не требуют. Прохожего, показавшегося в конце улицы, вели к Рамиро, и в неярком утреннем свете он еще издали показался очень знакомым. — Октавий! — Рамиро уставился на брата, как на посланника Создателя. — Каким чудом... — Вот и ответ, — рассмеялся Дьегаррон. — Им нечего требовать! У них нет заложника! — Кроме... — Рамиро осекся, с противоположной стороны показались наконец люди, идущие на помощь заговорщикам. — Что происходит? — Октавий изумленно оглядывался. — Оставайся здесь. Рэй Дельгадо, отвечаешь головой, — приказал Рамиро. Его маленький отряд уже строился, готовясь отразить неравный бой. Кэналлийцы уступали противнику и численностью, и вооружением: мятежников защищали легкие кольчуги, а на людях Рамиро были только кожаные куртки. Октавию, единственному пешему, кто-то уступил коня. Две линии вооруженных людей столкнулись. Дельгадо не догадался посоветовать принцу вновь накинуть капюшон, а самому Октавию это и в голову не пришло. Сейчас сражение кипело в каких-то сотнях бье от него: даже неопытному взгляду было ясно, что нападающие хотят клином расколоть оборону и прорваться к малому кольцу, окружавшему Октавия. И в это время с крыш ударили арбалеты. Часть стрел них нашла цель, часть отскочила от металла доспехов, но и это дало кэналлийцам малую передышку. — Кони! Бейте по коням! — раздался крик. Октавий вздрогнул — этот яростный голос не мог принадлежать Рамиро, и все же это был именно он. Принц не осознавал, что судорожно схватился за эфес собственного меча, во все глаза глядя вперед, где творилось невообразимое: взлетали клинки, с которых срывалась кровавая роса, падали люди. Громко ржали лошади — приказ был услышан: то один, то другой всадник в лиловом падал со вставшего на дыбы или катавшегося по земле коня. Спешившиеся вновь вступали в бой. Длилось это немногим больше четверти часа, но Октавию казалось, что сражение кипит очень долго. Рамиро рубился впереди, и принц каждый раз не успевал окликнуть: «Сзади!» или «Слева!», когда брат, словно заколдованный, уклонялся от удара. — Рамиро-Предатель! — взвыл кто-то в лиловом, взвыл и захлебнулся собственным криком вместе с булькающей в горле кровью. Кто-то с подрубленными ногами упал на колени, кто-то опустился на них сам. — Рамиро... Предатель... Вернулся... — прошелестело по значительно поредевшим рядам противника. Живые опускали оружие, в свою очередь отступая и пятясь назад, потом один уронил меч, другой бросил... — Вина бы тебе, — Рамиро с сожалением посмотрел на побледневшего Октавия, вытер лицо перчаткой — на щеке осталась кровавая полоса. — Касера есть, — незнакомый расторопный кэналлиец сунул в руки принцу открытую флягу. Октавий машинально принял, отпил и закашлялся от обжигающего напитка. Он видел смерть: на его глазах умер отец, а несколько лет назад ментор Фабиан заслонил своего унара от фанатика с ножом. Но такого он даже представить себе не мог. Раненых лошадей быстро и деловито добивали, некоторых лежащих — тоже. Уцелевшим мятежникам вязали руки, сгоняя в толпу. — Успокойся, — Рамиро встряхнул брата за плечи. — Это не люди. Это крысы, пробравшиеся в дом! Наше дело — переловить их, вот и все. Побудь тут... Октавий видел, как Рамиро спрашивает о чем-то человека, возглавлявшего отряд. Кажется, это был виконт Карней, он помотал головой, отказываясь отвечать. Кончик меча Рамиро уперся ему в горло, тонкая темная струйка потекла вниз, пленник попятился, но за его спиной стояли... Сражение было страшным, но это было еще хуже. Октавий хотел — и не мог вмешаться: Рамиро делал то, что считал правильным, а он оказался не в то время и не в том месте. Принц крепче вцепился в поводья: не хватало только потерять сознание и упасть с коня. Не зря Рамиро подсмеивался иной раз над его балладами о войне... Подданные не должны тебя жалеть, учил отец. Пусть восхищаются, боятся, уважают, ненавидят, но не жалеют. Жалость — удел слабых. Кэналлийцы были подданными герцога Алвы, а не короля Талига, но Октавий вдохнул поглубже и выпрямился. — Что дальше? Чего они хотели? — Торопились в мышеловку и попали к кошкам, — усмехнулся Рамиро. — Арно, твой друг, должен скоро привести людей Колиньяра. После недавнего боя вокруг было особенно тихо. Горожане чутьем обывателей распознали неладное и попрятались в домах, а немногих любопытных разгоняли дозорные. Только иногда подавали голос дальние колокола церквушек Нового города и предместий. Большой колокол собора святой Октавии молчал. А ведь сейчас, под его торжественный бой, они должны были бы выходить из дворца, провожая короля к месту упокоения. — Как они могли, — Октавий поморщился, — сейчас... Рамиро хотел что-то сказать, но только дернул бровью и покачал головой. — Чем быстрее мы с этим справимся, тем лучше. В городе полно огрызков Людей Чести, вдруг еще кому-то взбредет дурь в голову. — Я все ждал, что они откроют ворота, — заметил Дьегаррон. — Они думали, что нас и так размажут по камням, — пояснил Рамиро. — А потом было поздно. Но брать дворец... Положим многих. — Потайной ход, — сказал вдруг Октавий. — Что?! — у Рамиро вспыхнули глаза. — Тот, твой? Октавий не поверил бы, что может задремать в седле, но напряженное ожидание утомляло хуже королевского Совета. Он то опускал голову, когда глаза неудержимо слипались, то вскидывал, удивляясь, почему не слышно обычного городского гула. Ах да, Рамиро приказал перекрыть ближайшие улицы... Слышался только сдержанный говор да звяканье металла: кэналлийцы деловито снимали доспехи с убитых, вооружаясь заново. — Как ты думаешь, Арно уцелеет? — Конечно, — в третий или четвертый раз терпеливо пояснил брат. — Если бы они готовились заранее, то подняли бы весь город, а не два отряда. Даже если кто-то из любителей трясти старьем вдруг спохватится и вооружит прислугу, это уже не угроза. «Они...» Как неуместно все происходящее — сквозь усталость пробилось возмущение, — мятеж во время траура все равно что удар в спину. Время от времени Рамиро сообщали какие-то известия. Октавий, даже вслушиваясь, понимал едва половину: дозорные щедро пересыпали речь кэналлийскими словечками. Властитель Кэналлоа говорил на этом языке немного хуже тамошних уроженцев, но, по мнению Октавия, лишь немного. Поэтому очередное донесение принц поначалу пропустил мимо ушей и встрепенулся лишь при упоминании Дораков. — Вот как? — Рамиро тоже оживился. — Хорошо. Пропустите троих. Если не врут, прорываться не будут. Один из троих был с лентой помощника коменданта Олларии, двое других — в мундирах солдат гарнизона. Октавий узнал наследника Дораков: в его сестру, скромницу Леону, он был когда-то влюблен... — Ваше Высочество, герцог, — виконт быстро поклонился, — имею доложить, что в гарнизоне произошло сражение. Комендант Маран убит, — он запнулся, — мной. Рамиро поднял бровь. — Доложите подробно. — Встав в свою очередь на дежурство, я обнаружил, что полк графа Карлиона отсутствует в казармах. Комендант не счел возможным дать мне пояснения, — виконт словно читал рапорт. — От некоторых офицеров я узнал, что полк ушел во дворец, чтобы взять в плен принца. Комендант запретил нам покидать казармы. Я был вынужден нарушить приказ. Наш уход сопровождался жертвами. В том числе был убит комендант, граф Маран. — И что вы намерены предпринять? — Исполнять присягу, — виконт, как на параде, склонил и вскинул голову, — и понести наказание, если Его Высочество сочтет необходимым. — Может быть, и сочтет. После, — кивнул Рамиро и негромко заметил Октавию: — Расчет или благородство, но нам они очень кстати. — Теперь мы можем не дожидаться Колиньяра. Я с этими останусь — штурмовать для вида стены, чтобы отвлечь их от настоящей атаки. Но кто пойдет навстречу Дени... — Я, — сказал Октавий. — Ни в коем случае, — воспротивился Рамиро. — Потайной ход все равно надо открыть. — Расскажешь кому-нибудь надежному, как это сделать. — Это и мой дворец, — Октавий сам не знал, зачем стремится принять участие в кровавом безумии вроде недавнего, но был уверен, что так надо. — И мой Талиг. — Фехтуешь ты не... не лучше любого солдата, и у тебя даже нет куртки. Если тебя убьют, что я скажу принцессе. Рамиро осекся, но было поздно. — Лоиса?! — Во дворце, — нехотя ответил он. — Ее не тронут, я уверен. Октавий молча взял шлем из рук стоявшего рядом кэналлийца. Во время боя принца ловко оттесняли в задние ряды, чему немало способствовали узкие коридоры. Речное крыло дворца архитекторы не тронули. Сад выходил здесь прямо к воде, нападения отсюда не ждали, поэтому подобраться и открыть потайной ход удалось незаметно. А потом Дени Колиньяр уверенно отодвинул Октавия в сторону: «Ваше Высочество, вы обещали...» Свои комнаты он миновал, словно чужие. Все, на что он оглядывался несколько часов назад, стало мелким и ненужным. Скрестить клинки Октавию пришлось всего несколько раз, и то — отбивая чужую атаку. Смертельный удар противнику каждый раз наносил кто-то из державшихся рядом кэналлийцев. Мельком Октавий успел подумать, что Франциск славился как турнирный боец и во время сражения наверняка был в первых рядах, но... «Я не отец. И даже не брат, но сделаю хотя бы то, что смогу!» Потом он заметил, что отпор стал слабее. Теперь они не отвоевывали каждый шаг, а гнали отступающих. «Словно пастухи — стадо». «Стадо», впрочем, еще могло и хотело огрызаться. Впереди все еще дрались. Четверых, стороживших королевскую спальню, просто снесли. Октавий толкнул двери, но они не поддавались. — Лоиса? Открой! Это я, Октавий! — Не могу, — послышался голос жены. — Что с тобой?! — Я придвинула к двери кресло, а теперь не могу отодвинуть. — Открой окно, я пошлю кого-нибудь, чтобы освободить дверь. — С тобой все в порядке? — когда двери наконец открылись, Октавий обнял жену, с удивлением глядя на массивное деревянное кресло, обитое конским волосом. — Как ты смогла его сдвинуть? — Я очень испугалась, — призналась женщина. — Тебя никто не оскорбил? — Я приказала Карлиону убираться вон, — Лоиса гордо выпрямилась. Бледная, с белокурыми косами, в светлом плаще, она походила на фигурку из Драконьего парка. — В Багряных землях вас прозвали бы Белой Львицей, — вошедший Рамиро почтительно поцеловал руку невестке. — Разрешите мне похитить Его Высочество еще ненадолго? Октавий, уцелевших вожаков согнали в Кэналлийский зал. Пойдем, надо покончить с этим. — Это было несложно, — рассказывал Рамиро по дороге. — К нам подоспел Первый маршал, оказывается, Эпинэ успел подраться и в городе. А дальше оставалось только вымести дворец. Дворец уже мели в буквальном смысле: слуги торопливо скатывали заляпанные кровью ковры, вытирали полы и стены. У зала Совета пришлось приостановиться, пропуская солдат, выносящих тела, накрытые черно-белыми траурными занавесями, сорванными,видимо, в спешке с окон. Октавий с бездумным любопытством засмотрелся на одно из тел, удивляясь, почему оно такое короткое, словно ткань покрывает только плечи, а дальше ничего... — Что с тобой? — Рамиро поддержал его под локоть. — Ничего. Там... что, тоже дрались? Брат молча кивнул. Гроб, к счастью, не тронули, только накрыли крышкой, стоявшей раньше у стены. Октавий поднялся на ступеньку, склонил голову, мысленно прося прощения у отца за то, что его посмертный покой был так нарушен. Он коснулся крышки — и отдернул руку, ощутив влагу. На кончиках пальцев осталось красное. Гроб Франциска Оллара был залит кровью, незаметной на черном бархате. — Октавий, что... Лекаря! — Рамиро подхватил падающего принца. В небольшом Гербовом зале столпилось много людей. Перед герцогом Алва алебарды стражников раздвинулись — и вновь сомкнулись, преграждая путь обеспокоенным придворным. — А где Октавий? — удивился Шарль Эпинэ. — Нездоров. — Ранен?! — Нет, — Рамиро встал рядом с бывшим эром, оглядывая собравшихся. Кардинал, экстерриор, Первый маршал, военные и чиновники, вертящий головой по сторонам Фелипе Рафиано... — Леворукий, зачем здесь глава Академии?! — Он же пишет историю, — усмехнулся Эпинэ. — Его не смогли не пустить... Первый маршал закашлялся. — Монсеньор, вам надо отдохнуть, — Рамиро присмотрелся к Эпинэ. Лицо герцога горело нездоровым румянцем. — Драка меня вылечила лучше лекарей, — Эпинэ подкрутил усы. — Будем ждать Октавия? Заговорщики стояли на расстоянии от прочих, под охраной хмурых кэналлийцев. — Нет. И так все ясно. — Действительно ясно, — Первый маршал возвысил голос. — Пользуясь неспокойной ситуацией, господа Карлион и его родич Виртхайм вместе с Приддами... — Протестую, — поднял руку упомянутый Виртхайм. — Герцог Придд ничего не знал. — Однако ваш отряд был одет в его цвета. — Герцог ничего не знал, — повторил мятежник. — Это мы выясним, — пообещал супрем. — Карлион и Виртхайм хотели взять принца Октавия в заложники. Примкнувший к ним Борн... — Неправда! — молодой голос звонко прозвучал под высоким потолком. — Граф, почему вы молчите?! Флориан Савари, до того скрывавшийся за чужими спинами, выдвинулся вперед. — Борн, почему вы молчите?! Это же неправда, нам говорили... — Флориан?! — ахнул граф Савиньяк. Сбежав с возвышения туда, где стояли мятежники, он с ходу отвесил младшему брату внушительную пощечину. — Стойте, — вмешался Эпинэ. — Виконт, что вы имели в виду? — Нам сказали, что принц Октавий находится в опасности, так как герцог Алва хочет узурпировать трон, — четко произнес Савари. — Борн? — Да, — кивнул тот. — Я молчал, так как до сих пор не вижу опровержения этому обвинению, а именно живого и здорового принца. — Борн, вы идиот, — тихо, но внятно произнес Виртхайм. — Граф, — Первый маршал обернулся к Савиньяку, — думаю, виконт может пока оставаться под домашним арестом. После того как Савари вместе с братом исчез из зала, Рамиро заговорил: — Борн, вас будут судить. В том числе — принц Октавий. Остальные будут казнены. — Ты все равно не станешь королем! — заорал вдруг Карлион. — Слышишь, Рамиро! Никогда! Рамиро сбежал со ступеней к осужденному. — Ты угадал, — он остановился напротив, глядя мятежнику в глаза. — Не стану, но не твоей волей. Но пусть все запомнят, что когти у этого ворона — железные... Виконт Дарзье! С этого момента вы — комендант Олларии. Заговорщики будут повешены на стенах Цитадели. Начинайте подготовку к казни! — Рамиро? — вмешался Арно Валме. — Ах да. Я обещал повесить всех за ноги, если с Октавием что-нибудь случится. Хорошо, пусть вешают за шею... 5. Эпилог — Ты не мог заговорить раньше либо помолчать еще немного? — А что? — Октавий поднял спокойные глаза. — А то, что в народе говорят, будто твое чудесное исцеление — результат отмены проклятия Эсперадором Руцием, — Рамиро ходил по кабинету. — Значит, ты не зря брал Агарис, — улыбнулся Октавий. — Да уж. Кстати, ты знаешь, что в Агарисе любят твоих «Изгнанников»? О чем ты только думал, когда их сочинял? — Ни о чем, — спокойно ответил король. — Захотелось. — Хоть подписывай свои песни... и перестань улыбаться! Поверить не могу, что ты ее все-таки надел. — Корону? — Октавий соизволил вернуться из своих заоблачных далей. — Верно. Я люблю книги, песни... но люблю еще и Талиг. Корона как браслет, — вновь улыбнулся он, — увенчивает любовь законом. — Долго же ждала твоя любовь, — Рамиро тоже не смог сдержать улыбку. На следующий день после казни он вскрыл одно из писем, оставленное Франциском. Октавий молча сидел напротив: очнувшись от обморока, он изъяснялся с помощью жестов или пера. Лекари говорили о сильном душевном потрясении, для излечения от которого требуется время. Кроме них, в кабинете были Эпинэ и кардинал. «Я, Франциск Оллар, милостью и волей святого Адриана король Талига, объявляю свою последнюю волю». Эгидий подался вперед. Эпинэ прикрыл глаза рукой. Октавий остался спокоен. «...И как король, называю имя своего наследника. Это герцог Рамиро Алва-младший, сын моей возлюбленной супруги Октавии и моего незабвенного друга Рамиро Алва, отдавшего жизнь за короля и Талиг». Рамиро, не дочитав до конца, безудержно рассмеялся. — Тебя это так веселит, сын мой? — вопросил кардинал. — Невероятно, Ваше Высокопреосвященство. Как жаль, что казнь уже состоялась, — Рамиро усмехнулся, теперь зло, — хотел бы я зачитать это Карлиону. — Читай дальше, — негромко сказал Шарль Эпинэ. Герцога знобило, он прихлебывал горячее вино. — Это почти все. «Я не сомневаюсь в любви Рамиро к своему единоутробному брату...» — Рамиро пробежал глазами оставшиеся строки и сложил листок. — Нет, тут еще что-то. Вторая бумага выглядела значительно старше и была украшена другой печатью. «Я, Эрнани из рода Раканов...» — Рамиро изумленно поднял бровь. — Читай, — повторил Первый маршал. «Я назначаю герцога Алва местоблюстителем трона и вручаю ему свою корону с тем, чтобы он отдал ее Франциску Оллару. Если же Рамиро сочтет, что означенный Франциск не принес Талигойе мира и процветания, я повелеваю Рамиро кэналлийскому свергнуть его и принять корону самому», — Рамиро наклонился подхватить выпавший листок. Октавий широко раскрыл глаза. «Если же герцог Алва погибнет, обязанности местоблюстителя перейдут к герцогу...» Эр Эпинэ, вы знали! — потрясенный Рамиро отложил завещание. — Знал, — с печалью подтвердил тот. — И вы молчали? — Алва тряхнул головой, как человек, внезапно потерявший опору. — Я говорил тебе, что твой отец не был предателем. И король — тоже, — возразил герцог Эпинэ. — Р-раканы, — Рамиро сжал кулак. — Хитрец... — Я один из всех вас знал Эрнани, — Эпинэ словно смотрел сквозь время. — Это был мудрейший человек. Только он мог принять такое решение. — Итак, ты законный наследник по воле всех владык этой страны, — кардинал внимательно посмотрел на Рамиро. — Ваше Высокопреосвященство, — тот покачал головой, — вы представляете, что говорите? После того, что тут происходило? Нет. Я не надену эту корону. Пусть правит Октавий. По-прежнему молчащий принц потянулся к перу: «Нет. Я не могу и не хочу быть королем». Эгидий и Эпинэ переглянулись. Ситуация заходила в тупик... — Иногда мне кажется, что ты молчал нарочно. Хоть теперь признайся? — Рамиро посмотрел на брата и соправителя и безнадежно махнул рукой. — Скажи мне: любят нас в народе? — вопросом на вопрос ответил Октавий. — Ты спрашиваешь не того. Меня, если помнишь, прозвали Вешателем. — Зато войско пойдет за тобой в огонь и воду. — А твои песни поют от Бергмарк до Варасты. Король-менестрель — неплохо для легенды? — Рамиро посмотрел на стену, где висел портрет покойного короля с сыном и пасынком. — Франциск был умен... — Эгидий просил подарить ему эту картину, — вспомнил Октавий. — Подари. Наверное, он уже пишет твое житие, — усмехнулся Рамиро. Октавий вновь задумался о чем-то, оставив шутку без ответа. «И все же, помянув тебя, помянут и меня, мой король...»