Братья

Земля святая рая прятала ключи... ©Канцлер Ги «Рамиро Алва, слуга нечестия, именуемого в Талиге олларианством, неожиданно подступил к Святому граду, повергнув в прах агарисское воинство. Благочестивые отцы и братия, и жители благословенного Агариса отвергли предложения воителя о сдаче, положась на крепость стен и милость Создателя. Тогда неистовый Рамиро, возжаждав крови, осадил город, и единственно свободным остался путь по морю...» Рамиро развернул карту и придавил угол подсвечником. Сквозь парусину палатки просачивался красный закат, пахло дымом: он приказал зажечь предместья. В городе надрывно звонили колокола, и этот звук перекрывал даже шум военного лагеря. Порученец, Хасинто, уже заглядывал в палатку: звать? Но Рамиро мотнул головой — рано. Он вспомнил весь предыдущий поход, путь, который по карте можно было накрыть ладонью, а в жизни — недели и лиги от Олларии до Агариса, стремительные стычки с противником... Он не остановился на границах Талига, как ожидало большинство. Нет, Рамиро Алву, которого уже называли Железным Вороном, волновали не слухи, будто болезнь Октавия — следствие проклятия Эсперадора. Но у серых хватало золота, чтоб собирать под «священные» знамена гайифцев, ардорцев и прочих наемников. Один поход, второй... Рамиро не желал просыпаться и с тревогой смотреть на юг, ожидая очередного гонца на запаленной лошади. И вот он стоял у этих стен. Рамиро вспомнил, как смотрели на высокие своды его друзья и соратники: иные вполголоса прикидывали, сколько выкупа можно запросить со святош, иные крутили усы, оглядывая город, как красивую монашку, которая кутается в покрывало, а сама нет-нет да и стрельнет в рыцаря горячим взглядом. Но эта красавица сурово блюла свою неприступность, и горячи же были посланные со стен «приветы» — железные, пороховые, поражающие насмерть. Рамиро глубоко вздохнул и кивнул вновь заглянувшему Хасинто. — Зови. Первым вошел сумрачный Дени Колиньяр — его отец, Себастьян, маршал Талига, погиб , когда переходили Кайн. Арно Валмон — мальчишка на вид. Рамиро напомнил себе, что Арно — ровесник Октавия и лишь на семь лет младше его самого. Эпинэ-младший — на душе потеплело -Шарль был добрым другом и союзником, а еще он как две капли воды походил на дядю, бывшего эра Рамиро. Энтони Рокслей, отозванный с севера... все. Алва по привычке взглянул на полог, ожидая опоздавшего и — в который раз — напомнил себе, что Гвидо Ларак не придет. Герцог был убит совсем недавно, на подступах к Агарису, и его смерть Рамиро тоже занес в счет Эсперадору. Шарль тоже взглянул на полог, потом удивленно — на Рамиро, когда тот заговорил. Совет был недолог. Все сошлись на том, что сил для штурма мало, а долгая осада ставит под угрозу Талиг. Валмон вдруг состроил лукавую рожицу и усмехнулся в рукав. — Что? — Рамиро не терпел легкомыслия, но давно убедился, что по части уловок Арно мог обставить хоть Леворукого. — Вспомнилась старая притча. Господа, слышал ли кто-нибудь о войне собак и... кошек? Тогда я расскажу. Собаки осаждали кошачий город... Рамиро тоже усмехнулся. Обозвать эсператистов кошками — надо додуматься... — ... И единственным путем для них остался путь по морю. Но собаки заранее сговорились с давними врагами кошек — касатками. И, когда они отплыли, — Арно развел руками, — касатки потопили корабли. Намек был понятен. Рамиро еще из Олларии писал Чезаре Марикьяре, почти что родственнику, предлагая военный союз. Но тот не спешил отвечать, и Рамиро рискнул, ввязавшись в войну в одиночку. Порой, как сейчас, он жалел, что тянул со свадьбой — марикьяре все еще почти мориски, зять у них считается едва ли не ближе сына. Как нужны были в этой войне их корабли... — Не будем ждать касаток, — он остановил рассказчика. — Этой же ночью начинаем готовить подкоп под западную стену. — Не лучше ли под восточную, она менее надежна? — Потому ее и стерегут лучше. Шарло задержался в палатке. — Ты все еще никого не назначил на место Гвидо. — Люсьен Ларак едва вышел из Лаик. Будь я на месте Гвидо, я бы вообще не взял его сюда. — Я говорю о Горике. Почему ты не позвал его на совет? Шарль был единственным, кто посмел заговорить об этом. Рамиро знал, что им движет не желание поднять опального родича повыше — подобные соображения Эпинэ были чужды. — Если ты... Рамиро, ты ведь мог оставить Ричарда в Олларии. Шарль был кругом прав. Ричард Горик показал свою храбрость в Торке и верность — во время мятежа в Олларии. На него полагался маршал Шарль, а Люсьен просто таскался хвостом за обожаемым старшим братом. По сути, Горик, а не Рокслей, вел сейчас людей Ларака — людей Надора. Кому, как не Рамиро, было понимать, что значит это солдатское признание, — и все же он медлил. — Поговори с ним? — Шарль прервал раздумия Рамиро. — Хорошо. Пусть зайдет ко мне... завтра. Рамиро рвал и метал, проводив, точнее, выставив посланцев Эсперадора. Взбесил его не отказ сдаться — этого можно было ожидать. Пасынок Оллара, он равно привык к затаенной ненависти и расчетливой угодливости. Но в тоне, в глазах кардиналов Мира, Истины и Знания было нечто новое. «Варвар, — отчетливо читал он в них. — Кэналлиец, дикарь». Об этом же говорило вежливо-ядовитое послание. Рамиро метался, готовый рубить тонкие полотняные стены, швырять походную утварь. Агарис стоял, неприступный, надменно пели колокола, ветер с моря развеял дым пожаров, и таким жалким показался едва начатый подкоп. Он скрипнул зубами. Если не считать подавления мятежа, этот поход был первым, что он предпринял сам — без Франциска, без Шарля Эпинэ. И Рамиро знал, что предпочтет быть убитым, чем отступит бесславно. Рамиро резко развернулся, готовый обрушиться на вошедшего. — Маркиз Эр-При сказал, что вы хотели говорить со мной, — спокойно произнес Ричард Горик. — Вижу, я выбрал не самое подходящее время. Рамиро не стал опровергать или подтверждать очевидное. Вместо этого он пристально посмотрел на Горика. Конечно, они виделись и раньше, во время дворцовых церемоний и несколько раз в доме Эпинэ, но беседа всегда ограничивалась приветствиями: мешала разница в возрасте и гордость юного тогда Рамиро. Шарль Эпинэ потратил много времени и слов, чтоб он не торопился составлять о Ричарде предвзятое мнение, и, вопреки мнению многих, Алва не питал к сыну Алана ненависти или даже неприязни. Он не хотел его замечать — и это удавалось без труда, Горик сам держался в тени. Если бы не вмешательство Шарля-младшего... Как и Гвидо и Люсьен Лараки, Ричард был высокого роста, широкоплеч — но на этом сходство заканчивалось. Рамиро как-то слышал, что Горик настолько же похож на Алана Окделла, насколько он сам — на родного отца. — Вы эсператист? — неожиданно спросил он. Ричард удивился и — отметил Рамиро — поднес ладонь к груди, наверняка тайно носит эсперу. Не стоило ли оставить Горика в Олларии, при Эпинэ? Одно дело — сохранить верность тому, кому принес присягу, другое — осаждать город, где твоего отца считают святым. Но Шарль-старший тяжело болен, а Октавий чудом спасся от изменников один раз, во второй такое может и не повториться... Опасности лучше смотреть в лицо. — Я чту Создателя, — ответил Горик наконец. — И служу Талигу. — Королю Талига, — резко поправил Рамиро. — У Талига сейчас нет короля. Верно. Уговорить Октавия надеть корону так и не вышло, и непонятное, шаткое «регентство» длилось уже год. — Я хотел просить вас, — добавил Горик. Рамиро вздернул бровь в знак вопроса. — Разрешите мне быть среди тех, кто первыми пойдут в подкоп. Либо Ричард блаженный, либо предатель. Что ж, пора посмотреть на потомка Алана своими глазами. В конце концов, кто-то должен вести надорцев, пока Люсьен Ларак не повзрослеет. — Мы вернемся к этому позже. 2. Еще не пал Монсегюр... ©Лора Бочарова — Дай трубу? Шарль протянул ему подзорную трубу, Рамиро покрутил кольца, пристально изучая линию морского горизонта, и передал инструмент Ричарду. Осада длилась уже месяц, а казалось — полгода. Утро начиналось с колокольного звона — благочестивые агарисцы молились о ближних, потом били дальних. Следом за колоколами вступали пушки. Штурм или вылазка, одинаково безуспешные — выманить осажденных, разыграв отступление, не удавалось, взять приступом — тоже. Днем стояла иссушающая жара, с моря теперь пахло не солью, а будто гнилью, войско расползалось в поисках скудной тени в палатки, под телеги, в давно вытоптанные рощицы. Ночью были слышны тихие голоса, осторожные шаги, шорох земли. Землю таскали аж за две хорны, чтоб не удивить горожан внезапно выросшим под стенами курганом. А море безмятежно синело, и на чистом горизонте не было ни следа марикьярских кораблей. Месяц назад Рамиро не поверил бы, что во время ежедневных объездов лагеря, которые он совершал с Шарлем, к ним очень скоро присоединится Горик. Осада сближает людей, стоящих по одну сторону стены; Шарль, герцог Эпинэ, мог бы многое рассказать об этом своему бывшему оруженосцу, если б был не так далеко. Рамиро убедился, что Ричарда очень трудно вывести из себя. Тот без фальши улыбался смешным шуткам Валмона насчет хитрых монахов; пропускал мимо ушей резкие выпады самого Рамиро, будто дал обет. Алва подозревал, что с него бы сталось, и тем более иногда хотелось пробить эту броню смирения, такую чуждую ему самому. Рамиро распахнул кожаную куртку — все равно на стенах не было никакого движения. В первые дни по ним еще стреляли во время объездов, сейчас защитники города в полдень будто вымирали. Последним традиционно осматривали «север» — надорцы располагались дальше всех. — Как пить хочется, — Шарло смахнул пот со лба. — Заедем ко мне? — неуверенно предложил Ричард. Люсьен Ларак выскочил навстречу им из палатки. Рамиро увидел его взгляд при виде брата — такое же восторженное обожание он сам нередко замечал в глазах Октавия. — Шарль! Монсеньор, — Люсьен наконец заметил Алву, смутился, по-юношески неуклюже отступил назад. — Принеси нам пить, — попросил его Ричард и мягко улыбнулся. Единокровные братья, видно, были очень привязаны друг к другу. А ведь им, казалось, следовало быть яростными соперниками... Точно так же многие видели в нем, Рамиро, опаснейшего соперника Октавию — и заблуждались. Он никогда прежде не был у Лараков... у Ричарда. Обстановка была проста: ни цветных покрывал, как у Арно Валмона, умевшего с удобством устроиться везде; ни стойки для мечей, как у Колиньяра — Дени не мог разлучиться с ними даже в походе, и шутки, как он выбирает, какой клинок нынче положить с собой в постель, давно утратили новизну. Единственным отличием была икона над изголовьем. Рамиро пригляделся, но не узнал святую. Женевьев, — Люсьен подошел с кубком и проследил его взгляд. — — Это мамина... Рамиро отпил — в кубке оказалось не вино, а вода с лимонным соком, теплая, но приятно кисловатая, — и продолжил разглядывать икону. Судя по темному фону, работа была эсператистской. С Ричардом все было ясно и так, но Люсьен, кажется, все-таки был олларианцем? — Это очень старая икона, — добавил Горик и встал с другой стороны, вынуждая повернуть голову. — Рамиро, ты обещал мне вернуться к разговору об атаке. — Потом, — нахмурился он. — Надо ускорить работы, если мы простоим здесь еще неделю, я взбешусь. «В начале осады я поклялся, что либо уйду отсюда с победой, либо не уйду живым. Теперь я понимаю, что погибнуть здесь мне нельзя — только победить, даже если придется грызть эти стены зубами. Октавий, они презирают нас. Мы для них — дикари-северяне, варвары, бессильно бьющиеся о камни, как морской прибой. Кажется, они думают, что крепость Агариса, как былая Гальтара, неподвластна людям — ну так я докажу, что и Эсперадор ошибается. Мы еще посмотрим, с кем из нас милость Создателя... Кстати, о Создателе и эсператистах. Мне очень хотелось бы сейчас поговорить с Шарлем-старшим, спросить у него: кто такой Ричард Горик? Представь, если бы нас лишили всего, лишили дома, земель, титула... Хотя ты, думаю, не слишком огорчился бы, а просто бродил по миру, сочинял свои песни и радоваться каждому дню. А я — я возненавидел бы тех, кто это сделал, я бы мстил им, как только мог, даже если бы за это пришлось заплатить жизнью. Сперва я подозревал Горика в тайных замыслах. Но он так же честен и прям, как Эпинэ, хоть и более молчалив. Потом я решил, что он блаженный — и со временем все больше укрепляюсь в этом мнении. У меня нет сомнений в его верности, но...» Рамиро перечитал написанное, подумал, вышел наружу и бросил письмо в ближайший тлеющий костерок. Не все доверишь печати и гонцу. Октавию он напишет о чем-нибудь другом и обязательно перескажет последнюю шутку Валмона о хитром аббате и наивной прихожанке, а брат наверняка покраснеет, когда будет читать. Ему показалось, что за зубцами стен началась какая-то суета. Рамиро посмотрел на солнце — рановато для обстрела. Он прищурился, потом нырнул в палатку за подзорной трубой: пригляделся: в самом деле, фигурки перебегали, махали руками, ему даже померещились раскрытые в крике рты. Что так подпалило хвосты «серым», неужто обнаружили подкоп? Он окликнул было порученца, чтоб подал коня, но тут напоследок глянул в трубу и замер, щурясь и до боли в глазах вглядываясь в морскую гладь, боясь обмануться. Там, далеко, на безбрежной белесовато-лазурной глади, вырастали туманные контуры — Рамиро еще не мог различить обводов и парусов, но уже угадывал, мысленно дорисовывал недостающее. — Корабли! — он сунул трубу подбежавшему Хасинто, на радостях хлопнул парня по плечу и понесся к берегу, будто хотел плыть им навстречу. — Корабли! Марикьяра! 3. Сказки детские корчатся в огне, Просто городом стал Священный град... ©Канцлер Ги «Создатель отвернулся от нас, и с моря пришли язычники, а с суши — еретики. Пал священный город Агарис, и не было пути спасения, и не было места, где не было бы убитых и убивающих, не было бы огня, плача и страха смертного. В тот день я, служитель Создателя, познал гнев его...» Агарис пах гарью и пылью от обрушившихся зданий. Дойти до Эсперадора, заставить старика проглотить свое проклятие, принять мир на его, Рамиро, условиях — это была бы победа. Божьи агнцы сменили рясы на доспехи со львами — орден Славы, припомнил он — и дрались отменно. Ноги скользили по крови, с моря доносился грохот — это палили корабли Чезаре, а они ворвались через взорванную наконец стену. Рамиро уступил просьбам Горика, какое-то время Ричард дрался рядом, потом он потерял его из виду. Рамиро жадно глотал дымный воздух, пытаясь прийти в себя. Он не собирался убивать Эсперадора — до последнего. Комната, которую яростнее всего защищали, выглядела... странно. Икон в ней не было вовсе, но на полу были начерчены непонятные знаки и пахло так, что хотелось зажмуриться. Рамиро, не глядя, сразил человека со знаком мыши на балахоне — тот и держать меч как следует не умел, — а следующий... Со стороны все это выглядело намного проще и быстрее. Просто человек в белой мантии вскинул руки, Рамиро замедлил движение и даже пошатнулся — но в следующий миг ударил. Для него этот миг был невероятно долгим. Голова взорвалась болью, словно это его рубанули мечом, тело обмякло и не подчинялось. Мозг будто выворачивали наизнанку, перед глазами разостлалась тьма — а потом в ней вспыхнуло пылающее, истекающее сияющей кровью сердце. Почти не видя, Рамиро нанес удар. — Странные тут читали молитвы, — Шарль принюхался и сплюнул. — Идем. Идем же... Казалось, воздух весь состоял из запаха пороха и крови. Рамиро все еще мутило, Мимо вели сдавшихся солдат, пленных монахов — эти только причитали. В толпе мелькнул человек — тоже в сером, но в светском, невысокий и полноватый, державшийся ладонями за щеки — ранен в лицо? Рамиро сперва безразлично смотрел, потом окликнул. — Стойте! Шарль, того — дай-ка его сюда... Эпинэ понял, о ком речь. Рамиро не мог бы связно объяснить, почему обратил на него внимание, почему остановил пленных. Человек опустил руки — он не был ранен, но побелел и трясся, как в лихорадке. — Кто ты? — Рамиро нахмурился, пытаясь понять, болен тот или так перепуган. — Да не трясись. — Эр... эр... — Нет, ваше... — ахнул кто-то из монахов и, опомнившись, закрыл рот ладонью. Рамиро по-кошачьи усмехнулся. — Эркюль. Его высочество Ракан. Верно? Дрожащий, вовсе не похожий на «высочество» человек кивнул. Удивительно, но прорываясь в Агарис, Рамиро думал только об Эсперадоре и почти забыл, что в городе живет последний Ракан. Он глядел на Эркюля с брезгливой жалостью: и этот должен был сесть на трон после Эрнани? Что ты хочешь сделать? — тихо спросил Шарль. — Потом, — Рамиро огляделся, увидел неизвестно откуда взявшегося Ричарда, тоже перемазанного кровью и копотью. — Горик, за жизнь Эркюля Ракана отвечаете вы. Лично. Ричард вздрогнул, уставившись на принца, Колиньяр присвистнул. — Вы слышали? — Рамиро с сожалением отлепился от твердой, надежной стены. Надо было найти Чезаре и узнать, как прошел штурм с моря. Надо было не дать превратить битву в мародерство, найти кого-то разумного в этом аду, заключить мир, о котором он хотел говорить с Эсперадором; сосчитать добычу, снять пушки со стен — столько всего надо было... Чезаре расположился лагерем на берегу, и Рамиро приказал перенести свою палатку сюда же. У моря легче дышалось. Он посмеивался, видя испуганные взгляды и суеверные жесты, которыми агариссцы провожали невысокую коренастую фигуру марикьярского герцога. Чезаре был смугл и наполовину сед, и одевался по-морисски. Даже Алву рядом с ним почти не замечали. Рамиро он встретил и приветствовал радушно, как долго не виденного друга. С ним было просто. Рамиро сидел в шатре Чезаре, слушая доклады. По словам Арно Валмона, выходило, что монастырского золота хватит и на то, чтоб окупить войну, и на то, чтоб выложить пол во дворце золотыми плитами, буде у короля случится такой каприз. — Октавий не переживет такого безобразия, — весело отказался Рамиро. — Еще я хотел сказать, что Ричард Горик много времени проводит в доме Эркюля Ракана, — Валмон помрачнел. — Пусть, — Рамиро отмахнулся чуть резче. — Это был мой приказ. На деле, как и во многом другом, это было тем порывом, что сродни озарению. Рамиро привык доверять таким мгновенным душевным движениям — и любил рисковать. — Довольно на сегодня, — Чезаре оборвал зарождающийся спор, и следом за ним, нежданная, вошла Мерседес. Хитрец ни словом не обмолвился, что привез с собой дочь. Рамиро помнил ее когда она только начинала становиться девушкой и была скорее мила, чем красива. Теперь Мерседес Марикьяре расцвела — и, глядя на поклон восхищенного Арно, Рамиро впервые в жизни почувствовал ревность. 4. Вы же поняли тайну, мой сеньор, Вы составили «верность»... ©Лора Бочарова — Тебе не стоит ходить одному. Особенно по ночам, — на пороге его временного жилья выросла высокая тень. — Ричард? — Рамиро, паривший в облаках, не сразу вернулся на землю. — Что-то случилось? — Нет. Я пришел исповедаться. Рамиро, едва успевший зажечь свечу, чуть не выронил огонь. Горик редко шутил, а сейчас и вовсе не походил на шутника. — Главой олларианской церкви является король Талига. Я не знаю имени короля, — Ричард глубоко вздохнул, — и прошу тебя принять мою исповедь. Рамиро был уверен, что любой местный монах дал бы сыну Алана отпущение грехов. Так или иначе, Ричард не пришел бы посреди ночи просто так. — Хорошо, — он поставил на стол свечу. — Я слушаю тебя. — Перед лицом Создателя я, Ричард Горик, признаюсь, что долгие годы питал злобу на тех, кого считал моими врагами. Признаюсь, что ненавидел покойного короля и призывал на него кару Создателя. — Ричард помолчал, а Рамиро сидел недвижимо. — В юности я молил, чтобы мне дали силу, способную сокрушить Олларов. И однажды мне пришла мысль, которую я посчитал прозрением, — перенести все, что сможет вернуть мне отнятое, чтоб я мог с высоты нанести им удар. Я считал себя десницей Господней и терпел. Год за годом, в Олларии, в Торке... Даже дядя не догадывался о моих мыслях. Рамиро слушал не дыша. Видно, Ричард обдумал исповедь заранее — голос доносился из сумрака ровно и тихо, словно и вправду говорил дух. — На одре болезни герцог Эпинэ открыл мне правду, и жизнь моя перевернулась. Я был в смятении, но надежда явилась мне, когда начался этот поход. Мне тяжело было идти против тех, кого я считал братьями по вере, но я думал, что Создатель ведет меня, чтоб спасти последнего Ракана от гибели. Ради этого я готов был на все, но на сей раз мой Бог пощадил меня и открыл мне глаза, — голос Ричарда стал громче и звонче. — Я видел, как начался этот поход. Я видел, с чьим именем люди идут на смерть, а завоевывают победу. Еще до падения Агариса я узнал имя того, кто должен править Талигом, — Ричард встал, чтобы опуститься на колено перед Алвой, — Рамиро, как законный наследник и мой король, прими мою службу и верность. Рамиро почувствовал, как похолодел лоб. Воистину, глубоки тихие омуты. — Ричард, встань. Я могу принять твою службу как маршал Талига. Но я уже принес клятву Октавию и не нарушу ее, что бы ни случилось. — Окта... Принц Оллар не хочет короны, это известно всем! Это даже не мятеж — осуществление воли короля Эрнани... короля Франциска! — Тише, — резко оборвал Рамиро. Ему стало не по себе. Никогда прежде он не слышал у Ричарда такой уверенности и напора. Это была сила лавины, готовая все смести на своем пути. — Ричард Горик. Как маршал Талига... как регент Талига при принце Олларе, я принимаю твою исповедь. И... я запрещаю тебе кому-либо еще открывать то, что ты знаешь, даже на смертном одре, а также высказывать кому бы то ни было сомнения, что принц Октавий Оллар достоин править Талигом. Даже мне. Светлые глаза Ричарда блестели от свечного огня. — Да. Рамиро перевел дух. — Ричард, орден Славы просил о встрече завтра. Ты поедешь со мной. — Да, монсеньор. Встретивший их монах носил знак епископа, был высок и темноволос. Рамиро все время казалось, что он где-то его встречал, но где? В недавнем бою? Вряд ли, в пылу сражения редко смотришь в лица. Кардинал, назвавшийся Руцием, двигался медленно, как раненый или больной, но повязки, если и были, скрывались под рясой. Он спокойно, словно так и было надо, благословил Горика, а Рамиро просто поклонился. — Герцог Алва, при всем почтении к Ричарду Окделлу, я хотел бы личной беседы. — Я доверяю Горику, — отмахнулся Рамиро и неожиданно для самого себя подмигнул. — А если уж эсператисты не доверяют Окделлам... — Как вам будет угодно. Не буду скрывать, что в последние годы здесь творились не только благочестивые дела. Я не клевещу на память покойных, поскольку говорил магнусу Истины и Эсперадору то же задолго до войны... и оказался в монастырской тюрьме, кою покинул совсем недавно. Увы, решетка лишила меня возможности встретиться с вами в бою, — монах так же неожиданно подмигнул Рамиро в ответ. — Но не буду задерживать вас. Вы держите в руках жизнь и судьбу Эркюля Ракана, опекаемого Святым Престолом. Эсператистская церковь не смогла защитить саму себя и ныне обезглавлена. Могу ли я спросить, какую долю вы готовите принцу? — Присутствующий здесь Ричард Горик и его люди охраняют дом, чтобы Ракан не пострадал от случайных грабителей. Этого для вас достаточно? — Прошу ясного ответа, — Руций настаивал, и Рамиро вновь почудилось что-то знакомое, — как вы намерены распорядиться свободой принца? — Никак, — холодно ответил Рамиро. — Правителю Талига Октавию Оллару нет до него дела. Это все, ради чего вы просили о встрече? — Я склонен думать, что Создатель порой являет свою волю странными путями, — Руций покачал головой. — Все мы в его руках, и я, и вы, и Ракан. Случилось так, что вчера в доме Эсперадора, разбирая его бумаги, я нашел некое письмо. Очень старое письмо... Герцог, возможно, о его содержании не стоит знать третьим лицам? Рамиро почувствовал, как Ричард рядом выдохнул. — Я читал завещание короля Эрнани. Ричарду Горику также известно его содержание. — Вот как? — монах повернулся лицом к свету, и Рамиро едва не приказал ему замереть, пока он не поймает наконец это неуловимое сходство. — Воистину, рука Создателя... В дверь торопливо постучали, и, не дожидаясь ответа, вошел Шарль. — Рамиро, тебя искали марикьяре, они... Алва заметил, как Руций взглянул на Эпинэ с удивлением и интересом, а потом опустил блеснувшие глаза. Шарль, в свою очередь, безразлично скользнул по монаху взглядом, потом посмотрел снова, с тем же узнаванием-непониманием, что и сам Рамиро недавно. Рамиро подумал, что монах, должно быть, младше, чем выглядит — ровесник Шарля или около того... — Я скоро приду. Думаю, мы со святым отцом поняли друг друга, верно? — Верно и истинно, — монах склонил голову. — Вы агарисец? — неожиданно спросил Рамиро, прежде чем уйти. — Нет, — монах улыбнулся. — Пока Создатель не призвал меня к служению, я жил в Талиге — там, где и родился. — И где же? — В Эпинэ. — Кто был ваш отец? — Принимая сан, должно оставить память о прошлом, — Руций снова улыбнулся. — Законное и незаконное рождение различают люди, не Создатель. Рамиро задержался, желая сказать еще что-то, но в коридоре ждали Шарль и Ричард. — Капитул снимет проклятие с потомков Франциска, — добавил на прощание Руций. — Увы, думаю, даже голос с неба не заставит его обелить род Алва... — И не надо, — усмехнулся Рамиро. — Храни меня Создатель от друзей, с врагами я справлюсь сам. Прощайте. — Прощайте, герцог. Оллария, некоторое время спустя — Все будет в порядке, — Октавий посмеивался, едва ли не впервые глядя на Рамиро сверху вниз. — Послезавтра вас с Мерседес наконец поженят, потом будут торжества, потом ты ведь собирался в Кэналлоа? — Да, — Рамиро наконец перестал ходить по королевскому кабинету. — Октавий, как подумаю, сколько лет я потерял, пока бегал от этой свадьбы... А теперь не могу дождаться. Октавий смотрел на него с улыбкой. — Да, Рафиано уже составил расписание церемоний в честь агарисской победы, а когда узнал, что надо праздновать еще и свадьбу, его же чуть удар не хватил. — Зато Креденьи порадовался. Да, об Агарисе. Осталась твоя подпись, — Рамиро, спохватившись, вытянул из-под бумаг указ, уже украшенный его собственным росчерком. Глаза Октавия изумленно расширялись, пока он читал. — Ричарда? Графа Горика? Первым маршалом? — Я знаю, что делаю. — Пусть графство, если ты считаешь, что он заслуживает... Я думал об этом, да. Но Первый маршал? Я думал, им после герцога Эпинэ станешь ты. Рамиро промолчал, а Октавий поднял голову, во взгляде блеснуло озарение. — Это... вина? — Нет, — отверг предположение Рамиро. — У Горика нет вины передо мной — и у меня нет вины перед ним. Просто поверь мне, брат. У тебя будет хороший Первый маршал, храбрый и верный. «По крайней мере, пока я рядом. А я буду с тобой всегда». — Не храбрее тебя,- улыбнулся Октавий. *** «И не возомним мы еще когда-либо, что мы- избранные, что нет мудрее и сильнее нас. Ибо придет день гнева, и ополчится Создатель мечом и огнем. Смиренный брат ордена Славы, а ныне Эсперадор Руций, я записал сие на память тем, кто придет после». Монах с лицом Шарля Эпинэ отложил перо. Колокола Агариса, пока еще немногочисленные и робкие, снова встречали рассвет...