И ничего не надо, кроме моря

♬ Mägo de Oz — Después de la tormenta 1587

Наверху стало тише. Скольких же они убили? Рокэ велел не брать пленных, это значило, что никто из англичан не уйдёт живым. Небо, распоряжавшееся человеческими судьбами, снова совпало во мнении с приказом капитана. Такое случилось чаще, чем можно себе представить… Хуан передвигался в темноте, не таясь, но и не выдавая своего присутствия. Трофейное оружие англичане не успели пустить в бой, и в нескольких свёртках он обнаружил клинки работы знакомых мастеров. Драгоценности и деньги, пшеница и вода — больше всего в трюме оказалось провизии, но и на то, что блестит, не поскупились. Какие-то вещи явно вынесли из богатых домов, что-то — простое железо — брали на переплавку. Еда и припасы были заготовлены для большой войны, однако здесь воины Дракона оказались на шаг впереди. Кольца и ожерелья, ружья и порох, бочки с вином… Судя по виду последних, враг времени даром не терял. Оно и видно. Хуан отмечал, как меняются их лица перед смертью — так выглядят люди, которые ещё не отошли от празднеств и были совсем не готовы очутиться в бою. Такими были не все из них. Бравых солдат хватало и в Англии, только враг остаётся врагом, каким бы храбрым он ни был: меняется лишь отношение, но не расстановка сил. Хуан прикинул общий вес, оценил время в пути. Будет гораздо проще оставить кого-то на «Элизабет» и развернуть корабль в порт, чем забивать место на собственном судне. Нужно лишь избавиться от экипажа, от первого до последнего человека… Как и на своей первой войне, и на второй, и на третьей, Хуан не испытывал жалости к ним, и на это не влияло ни положение страны, ни личная ненависть: если турки или англичане ещё могли претендовать на последнюю, такого не скажешь о французских каперах, а их в своё время тоже было убито немало. Ненависть, любовь, всё это громкие слова: оба чувства требовали полной отдачи, которой Хуан себе позволить не мог. Обещание, долг и месть были ему гораздо ближе. Когда Рикардо покинул их в Севилье, кто-то из старожилов, вроде как Однорукий Хосе, ворчал, что мальчишку не стоило отпускать и оставлять в живых. Хуан не мог с этим согласиться: по его мнению, надо было убить сразу и вместе со всеми, но он не мог перечить воле капитана. — Позвольте мне отправиться следом, сеньор. Прошло не так много времени, они не могли уйти далеко… — «Они», потому что кто-то дал юноше и яд, и коня. Возможно, и идею тоже, но это интересовало Хуана в последнюю очередь. — Нет. — Почему? — Не вижу в этом смысла. Ты всерьёз собрался скакать по горам вместо подготовки к отплытию? Думаю, он этого не стоит. К тому же, ничего непоправимого не случилось. Вашей щедрости он тоже не стоит, подумал Хуан и промолчал. То, что не случилось ничего непоправимого, интересовало его ещё меньше — если щит остановил меч, это не значит, что удара не было. — Хуан, твоим недовольством можно печку топить, — в голосе господина послышалось привычное раздражение, такое, что отличалось от насмешки всего на одну ноту. — Никто не умер, многих лет моему мудрому отцу и всем его причудам, а вызвавший твой праведный гнев молодой человек уже далеко отсюда. Чего ещё желать? — Это предательство. Если вы не желаете справедливой мести, запретите мне касаться оружия. — Всё, что я тебе запрещаю, это покидать службу ради подобных прихотей. В других обстоятельствах поступай как знаешь, хотя я не думаю, что наши пути пересекутся снова, — Рокэ помолчал, наблюдая то ли за огнём свечи, то ли за его отражением в окне. Погода ранней осенью испортилась резко, обрушив дождь на крышу «Негаснущей звезды». — Если на то пошло, подобный исход был вполне предсказуем. In hostem omnia licita и всё в таком духе… Многое было дозволено по отношению к врагу, то же можно легко сказать о ближнем. По долгу службы Хуан знал то, чего не знали другие члены команды. Как возникло ложное обвинение против веры. Сколько стоит любовь неверной женщины. Чем на самом деле грозил Священный Трибунал. Какие решения его сеньора были верными, а какие — ошибочными, совсем не играло роли: не вправе судить вслух, Хуан всё же доверял своим глазам. Из всех, кого он знал, один лишь человек предвидел всё ясно и отчётливо, будто провидение: «я знаю, он так отважен, что не станет беречь себя». Отвага принимала облик безумия, жестокости, холодной расчётливости или сострадания, надёжно спрятанного за резкими словами, но исход оставался неизменным — защищая тех, кто это заслужил, себя Рокэ щадил едва ли. Отпустив дважды, на третий раз убей… Такой заповеди не было, и всё же сегодня Ричарду не уйти. Не уйдёт никто, но Хуан хотел довершить удар своей рукой — это всё, что он мог сделать теперь, так и не исполнив клятвы герцогине Долорес.

***

Он больше не мог прятаться, просто не мог! Отец Август предупреждал, что ноша окажется тяжёлой, но даже теперь Дикон не жалел о другом выборе, который он сделал гораздо раньше — о жизни… Бороться до конца, вот что главное, и в этом мнении сошлись бы все, кому он когда-либо верил, кого когда-либо ценил. Только эта мысль заставила взять его взять себя в руки и снова стать достойным офицером своей страны — Ричард в последний раз воззвал к Богу и вернулся в бой, стараясь не думать ни о чём, кроме боя. Его молитвы были услышаны! Первые несколько солдат оказались незнакомыми, но потом… Защищая «Элизабет», Ричард атаковал человека, который учил его вязать узлы на новый манер. Стоя насмерть напротив капитанской каюты, он ранил старого однорукого испанца, любившего украдкой порассказывать сказки одинокому сироте. Кажется, они его не узнали, но это было слишком… — Вы справитесь здесь? — спросил Дик у стоявшего рядом парня, сержанта из Йоркшира, с которым они недавно спорили из-за музыки. Тот непонимающе моргнул, пришлось соврать: — Я должен проверить груз. Никто не давал ему такого поручения, но капитан был мёртв. Испанцы не щадили никого, горя местью за свои города и корабли… Зачем оттягивать неизбежное, к чему это мучительное ожидание смерти? Ричард вырвался из круга, порвав рукав и пару раз выстрелив вслепую, и испытал облегчение, которого тут же устыдился — груз в самом деле нуждался в защите, только радоваться тут нечему! По пути на нижнюю палубу он замер, оглушённый мыслью, как голосом свыше. Раз небесам и её величеству было угодно, чтобы Ричард снова оказался здесь — может, это его шанс исправить все свои ошибки и наконец помочь стране?! Совсем другое дело, окажись он в бою на испанской стороне, как это бывало раньше… Тогда лучшим выходом было бездействие, но только тогда. Ричард Окделл — английский офицер и всегда им был. Как только он принял покровительство испанского корабля, то вступил на греховный путь, но теперь… Он снова среди них, и он должен не забиваться в угол, а завершить начатое. Убить дона Рокэ в честном бою будет сложно, поэтому отец Август и предложил яд. Сейчас всё иначе, ведь в беспорядочном абордаже так легко ошибиться… Ричард замер в нерешительности, пытаясь хотя бы издалека отыскать его, и эта задержка обошлась недёшево — кто-то подлетел к нему сзади, ранил и столкнул с трапа. Ранил! Не убил… Ногу обожгло болью, а удар довершил дело. Кажется, он вскрикнул, но здесь никто не слушает и все кричат… Дикон кое-как поднялся, опираясь на здоровую ногу, и задрал голову к свету, готовясь отразить атаку. За ним никто не пришёл — это была не дуэль, всего лишь один из многих ударов, которые все наносили всем, не спрашивая имён и не глядя в глаза. Он пытался подняться несколько раз, но за болью следовала судорога, а за потерей крови — головокружение. Проклятые ступени… если б не они, он бы уже был наверху и дрался, как мог… Так ли чувствовал себя отец, получив роковую рану? Эгмонт сражался до последнего, не сомневаясь в справедливости своей миссии. Он был примером! Ричард оставил попытки вернуться на главную палубу, на это не было никаких сил. Здесь можно осмотреть рану, а потом… — Подмога! — радостный возглас над ухом выбил его из колеи. Нокс? Гокс? Парень с длинной фамилией, который первым попал в борт испанского флагмана? Непонятно… — Ах, чёрт, ты тоже ранен… Дай посмотрю… — Как там наверху-то? — Плохо, — честно ответил Ричард, с трудом ворочая языком. Наверху в самом деле было плохо, и ему тоже, но ни то, ни другое не повод опускать оружие. Он и сказал бы это другим, только их лица слились в единое неразборчивое пятно, к тому же тёмное за недостатком света. — Надо защитить… груз… — Да сдались нам эти побрякушки, — пробурчал кто-то и исчез, словно сорвался по зову горна. Он уже не вернулся, и, когда Дик отвлёкся от своей ноги, с ним говорил другой. Крови натекло немало, зато кость цела… кажется… Как удачно, что ему помогли наложить повязку, надо поблагодарить. — Джереми дело говорит, мы загнали себя в ловушку… Надо было делать ноги, как только капитан богу душу отдал! — Куда, умник? Шлюпки расколотили прежде всего… — Да хоть бы и в плен, мне уже плевать. — Они не берут пленных. — Не-е, — на мгновение лицо одного из говорящих, круглое и бледное, выплыло на свет. Сверху раздался свист и топот, что-то посыпалось на голову, щепки путались в волосах. — Да ну не. Совсем? А как же выкуп? За нас же выкуп заплатят, они получат деньги… Деньги они получат в любом случае, если только не потопят «Элизабет». А ведь были ещё захваченные корабли! Неужели и они вернутся к испанцам? — А если я попрошу? Нет, правда, что ты такое говоришь? Зачем им меня убивать? Мы же тут вот… поближе к провизии… может, пшеницу им вернём, а? — Дурак ты! — Трус, — сказал Ричард, с усилием держа голову прямо и глядя ему в глаза. Пусть они остались без командования и без надежды, пусть не все из них были правы, хотя бы он не станет унижаться и молить о пощаде! Нести ответственность за свои поступки приходится прежде всего на земле, и уж потом — на небесах… так говорил дон Рокэ… Кажется, Дика никто не услышал, ну и пусть. Хотя бы он один сделает, что должно. Не дождавшись помощи, лейтенант медленно двинулся вперёд, понимая, что наверх ему не подняться. Пускай… умрёт здесь, защищая свои трофеи. Свои ли? Что нам вообще принадлежит, кроме чести и доброго имени? За спиной завязался бой — испанцы спустились, чтобы добить тех, кто остался, зато впереди никого не было. Ещё два хромых шага, и Дикон понял, что ошибся: зашевелилась и мелькнула чья-то тень, невысокая и юркая, как подобравшийся перед прыжком хищный зверь. Свой или чужой? Не разглядеть… Голова снова закружилась, то ли от слабости, то ли от ударивших в нос резких запахов пота, крови и прогорклого масла. Пришлось привалиться к ближайшему ящику, чтобы не упасть… Чужой! Свои так не двигаются, не та манера… Ричард сжал рукоять покрепче, насколько хватило сил. Если это конец, у него хватит времени на одну атаку и на одну молитву… Шаги, точные и бесшумные, показались знакомыми. Зрение ненадолго прояснилось, и Дик увидел демона во плоти — тёмная, почти чёрная фигура словно сливалась с кораблём, как одна из теней, что судно отбрасывает на море; бледно мерцали лишь отблески стали и глаза, исполненные ярости, что была жарче огня и холоднее льда. — Я отомщу… клянусь… именем Господа! — Странно, что не отца. Хуан! — Да. — Откуда здесь ребёнок? — Капитанский сын. Должен был остаться на суше. Убить? — Зачем же убить, юноша явно желает драться. Это было всё, что он вспомнил вместо молитвы за усопших. Хочешь жить — живи. Хочешь умереть… Прежде чем Ричард успел сделать шаг, мир окрасился багровым и погрузился во тьму.

***

Кто-то из выживших англичан прыгал в воду — бог им судья, помогать никто не станет. «Элизабет» переходила Аларкону в качестве военного трофея, и ещё им предстояло вернуть захваченные корабли: сколько их, Луиджи не знал, но работы предстоит немерено. И это после боя! Он сам дрался не так уж долго, ступив на борт чужого корабля только после второго свиста, и всё равно отдал бы что угодно хотя бы за короткий отдых. Увы, было не до того: кое-что с «Элизабет» пришлось перенести, чтобы пополнить запасы пищи и облегчить захваченный галеон. Раненых и убитых тоже хватало… Однорукий Хосе едва не лишился второй руки, но недаром это был тёртый калач — сидел и ухмылялся, пока ему перевязывали плечо. Луиджи подошёл поближе: — …всегда говорил, что мне и одной хватит. А этот тоже молодцом, — сказал Хосе, обращаясь к боцману, и дружески пнул ногой своего лекаря. — Видал я, как он этих еретиков поганых распихал. Богоугодно, месье виконт! Луиджи с трудом признал Марселя — нет, абордаж был виконту уже не в новинку, но в таком виде он оказался впервые. Помимо всех положенных атрибутов вроде крови, краски и сажи, приятель отличился расцветающим на скуле синяком. — Не дёргайся, — хмуро потребовал Валме, обращаясь к Однорукому. — Я и так не умею. — Ты в порядке? — забеспокоился Луиджи. Теперь-то пригодились бы его дурацкие шуточки! Марсель поднял на него глаза и патетично воскликнул: — В порядке? Ты это видел? Прямо по лицу! Ни стыда ни совести… — Боже, — главное сейчас не рассмеяться. — Извини… Тебя могли проткнуть шпагой, застрелить, утопить, вздёрнуть на рее… и ты переживаешь из-за синяка? Дай посмотрю. Скоро сойдёт… — Вот и я говорю, — вмешался Хосе, — скоро сойдёт. Всё, хорош мотать, другим нужнее. — А если не сойдёт? — Шрамы украшают мужчину, — нашёлся Джильди. — Но не на лице же! — уже хотелось попросить его заткнуться и не преувеличивать, но на следующей реплике виконта самого разобрал смех: — Я вам что, пират какой-то? Луиджи серьёзно посмотрел ему в глаза, потом махнул рукой и рассмеялся. Не то чтобы вышло очень смешно, но через полминуты они уже дышать не могли от хохота. Стоять, впрочем, тоже, поэтому сидели в обнимку на палубе, привалившись к какой-то бочке, и ржали, как безумные… — Хватит, умоляю, — простонал он, смаргивая слёзы. В нескольких шагах уже раскладывали покойных, это просто неприлично! Марсель не ответил, только помахал рукой, мол, самому бы остановиться. Луиджи сделал несколько глубоких вдохов и закрыл глаза, подставив лицо солнцу. — Всё, кажется, отпустило… Ты меня прости, если что. — Бог простит, и я прощаю, — отдышавшись, ответил Валме. — Если на тебя снизошло озарение, что уныние — это грех, я счастлив искренне и беззаветно… Матерь божья! Сквозь сомкнутые веки ощущалась чья-то тень. Луиджи открыл глаза и понял, что вызвало у приятеля возглас ужаса: над ними стоял Хуан, покрытый кровью и мрачный, как сотня немецких наёмников. В общем, обычный Хуан, но сегодня он выглядел так, словно выкупался во вражеской крови. — Вернём в порт захваченные корабли, — своим обычным голосом сказал старпом. — Отбить их теперь будет проще, экипаж весь свой, на «Санта-Фе» уже избавились от надсмотрщиков, увидев нас. Это немного, но лучше, чем ничего… — Что, сейчас? — простонал Марсель. — Мы только что перерезали добрую половину Англии… — Не преувеличивайте, месье виконт. Луиджи, «Тринидад» или «Санта-Фе»? — То есть? — Выбирай, — Хуан как будто собрался улыбнуться, но вспомнил, как выглядит со стороны. — Ты поведёшь один из них, приказ капитана. Пока боцман приходил в себя от новостей, виконт оставил его в покое и поднялся с горем пополам. Чёртовы синяки! Он бы пережил благородную рану, будь она в десять раз хуже, но это! Унизительно… Смеяться было трудновато и поворачиваться, а так, похоже, кости целы. Не то чтобы Марсель много в этом понимал… Корабль после боя выглядел, как всегда, двояко: здесь плакали и смеялись, злились и радовались. Часть народу перебралась на «Элизабет», туда было страшно смотреть — всё залито кровью… Испанцы обращались с чужим судном как могли бережно, чтобы воспользоваться им в свою очередь. Практичные ребята. Не представляя, куда ему сейчас приткнуться, Марсель занял место на мостике и посмотрел вниз, щурясь против солнца. Убитых больше, чем в прошлый раз… Хорошо, что в последний момент отыскали в Плимуте католического священника — покойные заслужили. — Всемогущий Боже, услышь наши молитвы… И снова люди, которых он знал, пару лет или полтора месяца. Никого из тех, за кого боялся бы по-настоящему, и всё равно свои, пусть и служили другому королю и ходили под другими парусами. Смерть оставалась смертью, но всё же лучше умереть в бою, защищая что-то важное, чем сдаться под напором болезни или получить удар в спину. — Вечный покой даруй усопшим, и да сияет им свет вечный… — Аминь, — пробормотал виконт и отвернулся. Всего показалось как-то много, и радости, и скорби. Это бы в стихи, да он, похоже, после боя ни на что не годен как поэт! Неужто надо всякий раз лезть в глотку дьявола в поисках вдохновения? Прекрасные новости, ничего не скажешь… — Месье виконт, месье виконт! — подбежал Антонио, улыбаясь во весь рот. Плечо у него было перевязано, на лбу запеклась кровь, и хоть бы хны. Марсель искренне обрадовался: светлый мальчишка с хорошим музыкальным вкусом не заслуживал такой гибели и, слава богу, не получил её. — Я нашёл там флейту, дон капитан разрешил оставить! — Ещё бы он не разрешил. Отличный трофей! — Если вы будете играть, я присоединюсь, — серьёзно сказал Антонио. Какое-то время юный матрос колебался, решая что-то внутри себя, а потом порывисто обнял виконта. — Я рад, что вы живы… Взаимно, взаимно, честное слово… Валме и хотел бы сказать что-нибудь приятное, но только взвыл, когда его стиснули. Антонио тут же испугался и отскочил, как перепуганный кролик. — Ой, вы ранены? Простите, я не хотел… это надо посмотреть… — Ничего, — ответил виконт, мужественно смаргивая слёзы. По меньшей мере, он смог разогнуться. Такой момент испортил! Ну, с другой стороны, испортили его англичане… Прижился, получается. Осторожно потирая многострадальные бока, Марсель снова глянул вниз — мертвецов уже предали морю. И море приняло смерть, так же, как оно принимало жизнь. — Аларкон интересуется, где я раздобыл такого толкового французского наёмника, — Рокэ немного отвлёк его от размышлений о море и о смерти, хотя выглядел как воплощение обоих. — Надеюсь, ты сказал ему правду? — Нет, сохранил интригу и пространство для манёвра. Можешь пользоваться, — он встал рядом, опершись на перила и глядя куда-то вниз. Солнышко припекало уже по-летнему, и шальной ветерок откуда-то с юга пришёлся очень к месту. — Антонино был весьма любезен и напомнил мне вашу милую традицию, — сказал виконт. — Будем играть? На этот раз победа больше похожа на победу. — Не сегодня. Может быть, когда вернёмся в Кадис, хотя вряд ли там у кого-то будет настроение праздновать. — И то верно… У тебя кровь. — У всех кровь, — рассеянно отозвался Алва и промокнул губы платком. Не показалось… — Спасибо. Не угас ещё твой религиозный пыл? Кажется, сегодня мы искоренили достаточно ереси. — Только разгорелся, — заверил виконт. — Ярким пламенем… Я не совру, если скажу, что не вспоминал о нём во время абордажа, но Бог прочтёт в наших сердцах. Это ведь ещё не конец? — Больше похоже на начало, пусть и сильно запоздавшее. — И будь что будет, — некстати, ну и ладно, очень уж не хочется молчать. — Я нашёл ещё одну причину остаться, особенно если грядёт очередная потасовка. Сегодня утром я почти закончил стихи! Последние строчки всё равно не идут, я тебе потом покажу… — Чего не сделаешь ради искусства, — дон капитан хрипловато рассмеялся и ненадолго прикрыл глаза. Это выражение лица обычно означало нечто среднее между адской болью и желанием остаться в одиночестве, но Марсель не успел ни отойти, ни подойти. — Не хочу быть дурным пророком, но тогда тебе предстоит написать целую поэму.