И ничего не надо, кроме моря

♬ Opal Ocean — Point of no return 1587

Импровизированный совет проходил в капитанской каюте, где же ещё ему быть. Луиджи слушал вполуха, думая больше о том, хорошо ли они подготовили корабль: прежний владелец «Славы короля Филиппа» неплохо о ней позаботился, но это был типичный испанский галеон — удлинённый корпус, крупный, с нарядной позолоченной кормой. Облегчили, как могли, но помогут ли все эти трюки догнать англичан? Тут поможет только ветер. — Мы ведь не успеваем, да? — вполголоса спросил Луиджи. Пусть он родился в других местах, застать руины и пепелища на месте испанских городов вовсе не хотелось. В разговоре как раз повисла пауза, причины которой он также благополучно прохлопал. — Мы и не могли успеть. Инструкции короля не предусматривали, что мы будем находиться в двух местах одновременно, — пожал плечами Рокэ. Луиджи был чертовски рад его видеть — первый раз после гибели «Сан-Октавии» и всех английских кошмаров. — Хотя его величество не скрывает, что был бы рад такому мистическому повороту событий. — Просветите, если вас не затруднит, — подал голос Марсель. Он суетился минут десять, пытаясь найти себе место, и теперь пристроился на непривычно широком подоконнике с видом на удаляющуюся сушу. — Чего именно мы боимся? Настроение разделяю целиком и полностью, сам боюсь, но чего? Дрейк будет бесноваться на суше, на море, в воздухе?.. Я слышал весьма противоречивые слухи. — И все они по-своему правы. Если бы ты видел Сан-Агустин с другой стороны, не задавал бы таких вопросов — боятся всего, потому что Дрейк не оставляет ничего, а оказаться может повсюду. Это правда. Выжженные города, разграбленные посёлки, убитые люди… их было не меньше, чем перехваченных и пущенных ко дну торговых кораблей. Одного такого зрелища Джильди хватило, чтобы убедиться в правильности их горькой миссии — на зло приходится отвечать злом. Если подставлять вторую щёку, пострадает гораздо больше невинных людей… — Да, но если ему в самом деле приказала королева? — виконт явно пытался то ли отыскать надежду, то ли убить её. Это было глупо, но после визита в город Луиджи с ним почти не разговаривал — больше из суеверного страха, чем от обиды. Сам же Марсель вёл себя как обычно, то есть шумно, весело и самую малость неуместно. — Это что-то меняет или нет? Вряд ли она сказала: иди, мой верный рыцарь, разрушь Испанию до основания и принеси мне труп еретика. — Этого мы знать не можем, — сказал Луиджи. — В теории можем, но это не имеет смысла, — заметил Алва и едва заметно поморщился, поправляя шейный платок. — Ни малейшего. Пират, пожалованный в рыцари, останется пиратом… И сделает то, что сам сочтёт нужным. — А мы что сделаем? — Ровно то же самое. То, что сочтём нужным. — В самом деле, кому нужен план, если непонятно, что впереди, — покивал Марсель. — Это, конечно, несколько нервирует… — Не сказал бы, что это верная тактика. Планов пусть будет несколько, а уж какому в итоге повезёт… Хуан, у нас достаточно преданных солдат? — Преданных кому? — лаконично уточнил Хуан. Он единственный остался стоять, занимая место подле капитанского кресла и как никогда раньше напоминая его тень. — В первую очередь Испании, — хмыкнул Алва, видимо, допуская другие варианты. Ну да, состав ведь изменился после боя в заливе… — Много наших. Тех, кто здесь с самого начала. Дюжина человек с корабля Альмейды и ещё столько же наёмников, прибывших с сеньором Гомесом, — старпом сделал паузу и добавил: — Его матросы тоже остались, хотя и не все. Насколько я понял, они сражаться не умеют. Из-за этого уже возникали конфликты, хотя и небольшие: солдаты, прибывшие с другого корабля или из пехоты, вели себя пристойно, а матросы только и знали, что собачились между собой. Как им объяснить здешние порядки, если они правы? Их дело — судно и только судно, дрались всегда другие… Хорошо хоть, предыдущих пассажиров не пришлось ждать: экипаж роптал без священника на борту, зато без чопорных святош выдохнули спокойно, да будет благословенна их миссия в Англии. Вернулись к карте на столе. Луиджи немного пал духом, вспомнив погибшие документы, но схема испанских берегов на «Славе» была своя. Он прикинул в уме, сколько дней предстоит провести в погоне с поправкой на ветер и другие неожиданности. Всё одно поздно, но от английских кораблей, высланных в помощь Дрейку, они отстают не больше, чем на сутки. Если лейтенант Окделл сразу после разговора отправился в порт, а они вышли на следующее утро, ближе к полудню из-за погоды… — К слову, откуда у вас такие ценные сведения про Кадис? — осведомился Алва, и Луиджи почувствовал неприятный холодок. Как будто он дважды влез не в своё дело и теперь скрывал что-то, хотя почему «как будто»? — Некоторые из верноподданных её величества Елизаветы весьма болтливы, — безмятежно отозвался Марсель. При всём уважении к его грешным талантам, Джильди не сомневался — сиди виконт напротив капитана, он бы не был таким смелым! — Если вам нужны детали, увы, их нет: запоминать имена подлых еретиков не обязан. Зачем это всё? Зачем они темнят? Впрочем, не только они, на борту «Сан-Октавии» обо всём говорили неохотно — какой уж там Ричард, Луиджи больше года не мог выяснить, в чём суть их одиночных походов в Новый Свет. Он сам не любил рассказывать о себе, но какую ценность имели секреты Луиджи Джильди? Никакой… — И тем не менее, среди них можно завести массу интересных знакомств, — насмешливо заметил Рокэ. Луиджи бы не удивился, узнав, что он всё знает и так… А что с того? Нахождение английского лейтенанта в английском порту, куда он вернулся, не таясь, тоже не было ужасной тайной! — Можете оставить свои приключения при себе, я имел в виду не это. Почему речь именно про Кадис? Попробуйте прикинуть маршрут с севера на юг. — Ла-Корунья, — подошедший виконт послушно принялся читать вслух. — Понтеведра… Фиг… прошу прощения, там так написано. — Лиссабон, — воскликнул Луиджи. Вообще-то он не подумал как следует, просто не хотел слушать глупые шуточки Марселя, но оказался почти прав. — Гавань Лиссабона, — Хуан довёл мысль до конца и нахмурился. — Адмиральские верфи. — Верно. Не просто адмиральские, там сейчас стоит почти весь флот, который его величество планирует отправить на войну. Это полбеды, — монотонно перечислял Рокэ, передвигая по карте слабо мерцающий перстень. Кольцо служило ориентиром и заодно отбрасывало немножко света. — Когда мы виделись с адмиралом в прошлом месяце, он поделился некоторыми своими тревогами… В Лиссабоне ждут корабли без людей, в Кадисе — люди без кораблей. Мы объединили усилия, чтобы донести эту печальную мысль до его величества, но результат мне неизвестен. — Даже если сам сеньор де Басан в Лиссабоне, отпор дать некому, — то ли уточнил, то ли подытожил Хуан. — Плохо. — Хорошего мало, но это всё, что у нас есть. В то, что Дрейк не осведомлён о наших планах, я не верю, значит, адмирала надо спасать… Заспорили о том, что можно сделать. Самым разумным было догнать английский резерв и хотя бы предотвратить дальнейшие погромы, но кто знает, какова обстановка впереди — эскадра Дрейка могла попасть в шторм и задержаться, могла получить отпор, заблудиться, повернуть… Разговор пошёл по второму кругу, отчасти из-за морского невежества Валме, и Луиджи потихоньку перестал слушать. Здесь, на новом корабле, было неуютно с непривычки, даже люди казались другими — люди, которых он знал не первый год. Вчера он работал дотемна, успешно занимая голову насущными мыслями, а потом снова остался наедине с собой и своими призраками. Чёртова суша, ещё и так далеко от дома! К воспоминаниям о погибшей красавице и о старом экипаже отца прибавился английский туман, в котором мелькали самые разные лица — ведьмы из порта, Марселя, сгинувшего в танце пламени и воды Хулио, Рокэ, брата Пьетро, Ричарда Окделла… Напиваться перед самым выходом не стоило, да и не хотелось. Луиджи тщетно поискал компании на корабле и в конце концов наткнулся на Хуана, который как будто тоже был свободен. Они проговорили полночи, хотя сам Джильди занял две трети этого времени — уверенный, что Хуан давно его не слушает или вообще спит, он говорил до хрипоты, сбиваясь с одного на другое. Хуан слушал. Это было похоже на исповедь. Настоящие друзья остались позади так давно, что Луиджи уже не помнил, каково это, но его выслушали молча, не перебивая… Конечно, дон капитан тоже его слушал, но то совсем другое… — Что ты хочешь услышать? — спросил Хуан. Что бы ни значил этот вопрос, задан он был бесстрастно. Луиджи пожал плечами, забыв, что в полутьме тесной каюты его не видно. — Не знаю. Что угодно, а может, ничего… — Он помолчал, поняв, что это звучит глупо. — Извини. Я и сам не знаю… Просто мы остановились, и слишком много всего произошло. — Останавливаться бывает непросто, — согласился Хуан. — Ты хочешь совета или тишины? — Вообще я хотел, чтобы ты от меня отдохнул, — невесело усмехнулся Джильди. — Но я сам пришёл. Не могу сейчас быть один и вспоминать её лицо… — Только её? — Ты когда-нибудь любил? Вопрос не из вежливых, такое не всегда спросишь даже у самых близких. Темнота, усталость и тревога развязали язык не хуже вина. Какие-то очертания в каюте просматривались, но и только. — Думаю, что нет, — через какое-то время отозвался Хуан. — Но я видел любовь и могу её узнать. Тебе не понравится, что я скажу, но я скажу это как друг. — Скажи… — Не знаю, как было раньше, но сейчас ты не любишь её, — гнев и обида поднялись волной и опустились, не вырвавшись наружу: он слишком вымотался, чтобы спорить. — Это чувство не приносит тебе ничего хорошего. — Любовь и счастье — не одно и то же, — огрызнулся Луиджи. — Я… — Я не говорил о счастье. — Хуан оставался неразговорчивым, даже когда говорил, и это только заставляло слушать его внимательнее. Хотя слова были неприятны, и Луиджи едва не утратил последнюю опору — близкого собеседника! — Считай, ты узнал её уже призраком. Что она тебе принесёт? Для кого эта жертва? Молись за покой её души и не отдавай свою. — Не отдавать свою душу? Кому? — Смерти, — он сказал это так легко и естественно. Луиджи с раздражением потряс головой. Дон капитан посмеивался над его чувствами, но отчего-то Джильди знал и верил — он всё понимает; Хуан тоже понимал, хотя по-своему, и они оба твердили о смерти. — Ты злишься? — Да, я злюсь. Ты пытаешься убедить меня в том, что я сошёл с ума… — Не сошёл с ума, а терзаешь себя понапрасну, — поправил Хуан. — И не пытаюсь убедить, а говорю как есть. Если бы Луиджи услышал это в первый раз, он бы хлопнул дверью и ушёл, но ведь такое уже было. Рокэ наглядно доказал ему, что желание умереть не равно готовности это сделать, а что с другими чувствами? Неужели он, Луиджи, снова себя обманывает? Он видел ту девушку во сне не реже, чем прежде, и испытывал тяжёлый груз вины. Жалость, что не спас её, сожаление, что не знал её раньше. Уныние оттого, что столь чистое счастье оказалось столь же мимолётным. Несбыточные мечты и горечь вечной скорби. Не любовь. — Я не верю, — пробормотал он. Теперь сердце снова заполняла злость — то ли на Хуана, за то, что содрал ширму с истины, то ли на себя самого. — Не мог же я так ошибиться… — Мы все ошибаемся, — в обычно бесстрастном голосе старшего помощника послышалось что-то ещё, слабый отголосок раскаяния. — Извини. Другой сказал бы лучше. Надо сделать пару глубоких вдохов и успокоиться… он ведь хотел как лучше. Луиджи зажмурился и потёр пальцами виски. Его злила не правота Хуана, не собственная глупость — больше всего бесило то, как он легко и быстро это принял! После стольких лет любви, или лучше говорить «терзаний»? Чем бы это ни было, оно тянуло его прочь от света жизни, тянуло на дно. Она ждала на небе. И встретиться им не суждено, ведь, как Луиджи говорил себе и раньше, вряд ли в Рай попадёт он сам. — Любить значит не ждать ничего взамен, — Джильди предпринял последнюю попытку что-то доказать. Кому и зачем? — Она не всегда взаимна, мы не всегда любим живых и не всегда любим тех, кого знаем… — Я уже говорил, что мало что знаю об этом, — устало напомнил Хуан. — Но ты почти не застал её при жизни. Она ничего не могла тебе дать. А если бы могла… — То что тогда? — То подарила бы что-то большее, чем страдание. — Пауза. — Так бывает. Сначала любовь, потом страдание. Но память любви всё равно отличается от памяти скорби. Луиджи не ответил. Буря на душе отступала мягко и постепенно, словно он засыпал. Он не был готов согласиться со всем, что услышал, но крючок горькой истины уже вцепился в сердце и будет тянуть его вниз, понемногу рвать, пока что-то да не станет ясным… Чувство вины перед той, кого он боготворил столько лет, показалось ошеломляющим, и Джильди порадовался, что в каюте ни черта не видно: сам от себя не ожидал, но пришлось сморгнуть слёзы. — Я подумаю над этим, — неохотно сказал он. — Потом. — Как тебе угодно, — похоже, Хуана никак не задело его возбуждение. Удивительно, что он вообще не заснул, а всё ещё поддерживал разговор! Луиджи успокоился ещё немного и почувствовал себя дураком, неблагодарным к тому же. Мысль о том, что вся его любовь ничего не значит, была кощунством сама по себе — но уже два человека, которым он безгранично доверял, говорят одно и то же… Да, их двое, а третьего на свете нет. — Если хочешь сказать что-то ещё, говори сейчас. Потом у нас может не быть времени. — Мрачновато звучит… — Обычный разговор перед боем. Меня научили этому в Танжере, — в голосе старпома послышалась улыбка. — И ещё я могу заснуть, поэтому решай… — Ты ничего не сказал про нашу встречу с Окделлом, — торопливо напомнил Луиджи. — Мне показалось, это важно. — Почему? — спокойно переспросил Хуан. — Это неважно. Сбитый с толку Джильди пересказал ему корабельные байки во всей красе, чтобы объяснить, почему он так решил. Оказалось, все они были правдой, и старпома это по-прежнему не беспокоило. — Я не хочу сказать, что обязательно рассказывать об этом дону капитану, — замялся он. — Но я буду чувствовать себя лжецом, не рассказав… — Прости, но это уже твоя сделка с совестью. Меня там не было, к тому же, это неважно, — повторил Хуан. Голос не изменился, но почему-то Луиджи обрадовался, что не видит его лица. — Эта история давно закончилась, и вряд ли ей суждено продолжиться. — А если суждено? — Я могу говорить только за себя. Если мне представится случай, Окделла я убью, — сказал Хуан. Буднично, как о погоде… предгрозовой. — Думаю, не нужно объяснять, почему и за что. — Не нужно. Сейчас мы вообще враги… Я не осуждаю тебя, но ведь дон капитан отпустил его. — Это было давно. Луиджи, ты меня не понял: я не собираюсь нарушать приказов моего сеньора, — откуда-то извне проник слабый свет, и Джильди мельком увидел его руки, не глаза. Одна покоилась на груди, вторая — на кинжале, безмятежно и неподвижно. — Но, если богу будет угодно дать мне исполнить старую клятву, я сделаю то, что должен. Хотя бы теперь… Луиджи вынырнул из воспоминаний, только заметив, что дремлет, опустив голову на грудь. Он поднял глаза и огляделся: похоже, никто не заметил. Рокэ с Марселем лениво препирались о какой-то ерунде, явно далёкой от ближайшего боя, Хуан отрешённо смотрел в одну точку. Да уж, они оба не выспались! Вообще стало ясно, почему Валме сегодня раздражал сильнее обычного — он был единственным человеком в каюте, кто чувствовал себя относительно хорошо. — …а потом непременно выпьем, — как раз договорил виконт. У него явно не болела голова. О чём шла речь, о победе или о проигрыше? Или это какая-то старая придворная байка? — Если никто не против, разумеется. — Другой исход представить трудно, — Рокэ уже не вглядывался в карту, задумчиво перекатывая по ней кольцо. Луиджи показалось, что у него подрагивает рука, но, скорее всего, это была игра тени и света. — А у вас какие пожелания? — Сражаться, — ответил Луиджи первое, что пришло в голову. — Победить уже невозможно, но нельзя иначе… — Выжить, — сказал Хуан после него, моргнув и очнувшись от своих мыслей. — И выпить, — ухмыльнулся Валме. — Круг замкнулся, господа! — Дон капитан, а ваше? — не удержался Джильди. Он вообще не слышал, о чём велась беседа последние минут десять, ну и пусть. — Раз уж мы загадываем желания… — Моё? — Рокэ оставил в покое кольцо и откинулся на спинку кресла. Свет переместился, и Луиджи понял, что ему не померещилась ни болезненная бледность, ни ввалившиеся глаза. Он был слишком заинтригован ответом, чтобы обращать на это внимание. — Всё то же самое — и не проиграть.

***

«Ветер командует мне — ступай! Наш корабль уже под парусами. Дай Бог, чтобы мы, страшась Его, жили так, дабы наши враги могли сказать…» Вряд ли послание сэра Дрейка предназначалось для них, простых солдат, но его передавали из уст в уста с самого выхода из Плимута. Всех на борту «Элизабет» воодушевляло рвение прославленного рыцаря-пирата, направленное на поистине благое дело — в Англии много тех, кто осуждал былые деяния Дрейка, но сегодня они молчали! И замолчат навсегда, когда капитан нанесёт сокрушительный удар по врагу. Чем бы он ни занимался прежде, каковы бы ни были его помыслы, его манеры и привычки, разгром Испании — подвиг во имя родины и во имя церкви. Радостное возбуждение, охватившее Дика от осознания грядущей атаки, заставило его забыть обо всех невзгодах. Поначалу он немного стыдился этого чувства, но потом повнимательней пригляделся к остальным и перестал: капитаны и прапорщики, сержанты и лейтенанты, все от первого до последнего человека на английских кораблях были счастливы и готовы к бою! И это правильно… Они не успели увидеться с отцом Августом, но Ричард знал, как тот был бы рад благословить его и напомнить о главном. Преподобный отец радел за победу над католической Испанией как никто другой, и так же сильно его беспокоила военная мощь врага. Совсем скоро одной заботой станет меньше, а оттуда рукой подать до уничтожения искажённой алчными безумцами веры. «…могли сказать, что сам Господь сражается на стороне Её Величества как за границей, так и на родине…» Господь сражается, Он в сердцах каждого из нас. Ричард старался не слушать разве что эту строчку — она напоминала о том, о чём лучше не думать вовсе. Несколько дней кряду он промучился воспоминаниями о странном разговоре со странствующими дворянами, то жалея о том, что не спросил больше, то ненавидя себя за то, что сказал слишком много. Повезло ещё, что этот, из Парижа, оказался столь невнимателен и глуп, что не заметил его очевидного замешательства! А второй и вовсе не слушал… Если бы они догадались, что Ричард Окделл когда-то ходил на испанском корабле, да ещё и на том самом, было бы совсем плохо. Нет, такое решительно невозможно: при всём своём легкомыслии, французский виконт был весьма набожен, отменно разбирался в богословии и испытывал здравые сомнения, свойственные любому умному человеку. Будь он на «Сан-Октавии», он бы либо сбежал прежде, либо упомянул царящие там порядки и нравы… Дон Рокэ не упустил бы случая поиздеваться над другим дворянином, ему это очень нравилось… Обычно за этим следовала мысль «если он жив», теперь Дикон и вовсе не знал, что думать — не стало корабля. Как бы он ни относился к смене имени, это место всегда было его домом, со всеми плохими и хорошими моментами. Всё это Ричард уже знал, переживания за корабль и за людей, оставшихся без дома в ядовитом дыму, мало-помалу отпускали его, вытесняемые праведной войной на своей стороне против чужих. И всё же… «…а также дарует ей долгую и счастливую жизнь и неизменную победу над врагами…» Неизменная победа, как это? Обращение, повиновение, смерть? Вечная покорность? Он думал, что справился с тяжкой миссией, которую королева передала ему через уста отца Августа… Единственным, кто мог подобраться так близко к злейшей угрозе морского благополучия Англии, был он. Но смог ли? Теперь, после неприятной беседы в порту, Ричард снова потерялся в правде и лжи. Годами он был уверен, что дон Рокэ мёртв, недавно выяснилось совсем обратное, только «Сан-Октавия» погибла в смертоносном пламени… Капитан покидает корабль последним — кем бы он ни был, какой бы вере или короне ни принадлежал, а дон Рокэ был лучшим из испанских капитанов. Если ему и посчастливилось дожить до того дня, смерть настигла его там, между водой и пламенем… О том, какой могла быть эта смерть, Дик старался не думать, и всё равно мысли раз за разом возвращались к ужасному вопросу. Когда он делал это сам, было почти что проще — знал, ради чего. Отец Август поддерживал мальчика и объяснял ему, почему это не считается ни предательством, ни грехом: враг всей Англии, вскормленный коварным Филиппом назло её величеству и сэру Дрейку, должен умереть. Здесь, в беспорядочной стычке в заливе, всё как-то спуталось… Проклятье, ну почему он не спросил?! Боялся выдать себя, вот почему! Ричард с раздражением оттянул воротник и лишний раз прошёлся по палубе, проверяя, всё ли в порядке. Скоро покажется мыс, от которого до Кадиса — считанные часы. Трусость или осторожность? Малодушие или вежливость? Что бы о нём подумали эти люди, начни Ричард расспрашивать, какова судьба экипажа корабля? Да ничего, они ведь даже больше не увидятся, к тому же, едва ли расфуфыренный аристократ и молчаливый солдат с курчавыми волосами хоть как-то беспокоились о судьбе «Сан-Октавии». Очередные попутчики, только и всего. На борту этого судна не было близких друзей, кому можно излить душу. Дикон довольствовался молчаливыми молитвами, воспоминаниями и тоской — он отлично представлял, что бы сказали ему дорогие люди, но фантазии оставались фантазиями. «Не сомневайся в себе, мой мальчик: всё, что ты делаешь, угодно Богу и её величеству». «Не бойся, Дикон, и по возможности будь честен и милосерден. Впрочем, не будь слишком мягок, если речь идёт о враге, а враг у нас один — это Испания». «Не бойся, Дикон, они не стоят твоего страха. Никто не стоит — ни смертные, ни сама смерть!» Ричард вздрогнул и обернулся — он услышал это столь отчётливо, как если бы говорящий был за его плечом. Рядом не оказалось ничего, кроме моря.

***

…они прибыли в Кадис на закате. Шторм, задержавший шедшие впереди корабли Дрейка, сократил возможную разминку, и Ричард был как никогда благодарен непогоде — лишь это позволило «Элизабет» догнать командующего! Сэр Дрейк с удовольствием принял их к себе, и усиленная эскадра двинулась вперёд. Со спущенным флагом. Дикон узнавал эти места, как бы ему ни хотелось забыть — он помнил собор, городскую стену, помнил запах солнца и моря, жар, поднимающийся от песка, помнил скалы и изгибы длинного берега. К бою, лейтенант! Теперь всё иначе… В одночасье загрохотали пушки, всё вокруг затянуло сизым дымом. Испанцы поверили в обман и подпустили их слишком близко — конечно, ведь в этом месяце возвращались их галеоны, полные сокровищ… Солнце потускнело, его лучи затерялись в густом дыму. Когда оно возвращалось, кровь казалась ярче. Пустые суда, стоявшие в порту, горели легко, быстро и безнаказанно; немногие из испанских солдат, кто прибыл вовремя и пытался отбиться, не могли сделать ни одного удачного выстрела. На городской площади творилось какое-то веселье, пока до них не донеслись первые выстрелы из гавани. Эти корабли никогда не выйдут в море. Эти люди никогда не ударят в спину. Ричард знал, что так выглядит великая победа, но радости отчего-то не чувствовал — он вообще ничего не чувствовал, пока бездумно выполнял приказы и помогал уничтожать всё, что попадалось англичанам на пути. В тот день сэр Дрейк поджёг восемнадцать кораблей, позже захватил ещё шесть. На некоторых удалось неплохо поживиться, и испанские богатства перекочевали на английские суда. Сушу тоже не оставили без внимания — то тут, то там вспыхивал огонь, доносился торжествующий грубый смех, плач и женские крики… — Победа! Лёгкая победа, друзья! Сегодня мы повеселимся на славу! На площади, где ещё с утра был праздник, догорали разноцветные ленты. В углу заходился плачем ребёнок. — Во славу её величества! Во славу истинной веры! Они подожгли храм, и оставшиеся внутри люди задыхались в дыму. — Недаром мой корабль называется «Справедливость», — хвалился капитан, покрытый рубцами и свежей кровью. Несколько кораблей осели под тяжестью награбленного богатства. Сокровища, коварно вывезенные испанцами с далёких берегов, теперь перешли в руки англичан — они забирали всё, что могли. — Не давайте им зализать раны! — распорядился кто-то от имени Дрейка. — Эти ублюдки планируют уничтожить нас… пусть же ни один до нас не доберётся… Они поджигали большие и малые корабли, запасы бочек, досок, провизии. Если испанский король наберётся смелости и решимости для ответной атаки, пройдёт не один год, прежде чем он восстановит все свои потери. Огонь и вода… ветер и кровь… солнце и звёзды… всё слилось в единый гул, похожий больше на болезненный шум в ушах, нежели на молитву. Дик не помнил, когда началась атака, когда кончилась — просто в какой-то момент он понял, что больше ничего делать не надо, и вынырнул из лихорадочного забытья. Руки предательски дрожали, и ведь не от усталости! От крови, от пролитой крови… столько он ещё никогда не убивал. Это не казалось неправильным, ведь они защищали Англию… Это казалось чудовищным. Ничто из того, что Дикон видел на «Сан-Октавии», не было таким уж образцом благородства, но след, оставленный на Кадисе сэром Дрейком, поверг его в ужас. Неужели это было настолько необходимо, чтобы остановить Испанию? Ведь они почти не сопротивлялись, и на слабых, чрезмерно крупных галеонах не нашлось даже людей для равного боя… — Па-адёмте с нами, лейтенант, — позвали его. Ричард поднял голову: сержант с «Элизабет» и ещё пара моряков, которых он по имени не знал. Довольные, счастливые… Ещё бы — такая победа и такая добыча. Лёгкая, как пёрышко, как горящая лента… — Выпьем! Мы все заслужили. Завтра, грит, дальше пойдём… — Надо подловить кой-кого на пути домой, — пояснил второй, веснушчатый и долговязый. — Эх, люблю я испанцев, ребята! Что хошь с ними делай — даже не пикнут, пока дойдёт… — Да вы идите без меня, — заверил их Ричард, стараясь улыбаться как можно более естественно. — Я тут только… Соратники переглянулись и понимающе загоготали. — Да вы не стесняйтесь! Хорошие ножички, я бы сам к рукам прибрал. Проклятье, он ведь крутит в руках чужое оружие. Теперь они подумают, что он хотел втихую набрать побольше краденого, хотя не все ли здесь этим заняты? Ричарду вовсе не хотелось объяснять, почему он ухватился за эти вещи, но он всё-таки сказал: — Альбасетские тонкие кинжалы. Вы больше нигде таких не сыщете… — не считая того, что у тебя за поясом. Клеймо доказало Дику, что мастер был один и тот же. Избавиться от навязчивого веселья не удалось, и он мало-помалу проникся им — тем больше, чем дальше они уходили от пепелища на месте Кадиса. «Элизабет» пострадала меньше прочих, и на борту хватит места для будущих сокровищ — чего ещё желать? Кто-то на ходу сочинил песенку о возвращении домой и посвятил её испанским леди. Насмешка всем понравилась, да и незатейливый ритм способствовал запоминанию… Счастливые моряки пили и пели песни, изредка стреляя в воздух и получая нагоняй за растрату пороха. Чего желать… Тут не задают таких вопросов — сиди себе на сундуках с чужим золотом и оружием, поминай павших, которых так мало, смейся над запоздалыми залпами испанских пушек и пей, пока глотку не разорвёт от хмеля. Когда в глазах померкнет окончательно, станет легко и хорошо, и не надо будет ни о чём думать.