Цена выживания

Берг мерно гудит двигателями, унося глэйдеров в безопасное убежище, а Томас всё ещё не может отдышаться, с трудом сдерживая противную, волнами подкатывающую к горлу тошноту. Казалось бы, для паники нет оснований, но после пережитого ужаса борьбы с нечеловеческими монстрами и спокойно взирающими на гибнущих глэйдеров сотрудниками ПОРОКа Томас просто не может прийти в себя. Бренда и Хорхе с ними на борту, только сейчас их почему-то нет рядом, и Томас ощущает нарастающее беспокойство. Почти все глэйдеры заснули, прикорнув в креслах, даже разговаривающая минуту назад с ним Тереза мирно посапывает, приоткрыв рот. Томас думает, что нужно пойти и отыскать Бренду, но глаза слипаются нещадно и сил встать уже нет. Лишь гудит в голове посторонний голос, ввинчиваясь резкой болью в виски: «Томас! Ты не должен спать! Не засыпай, Томас! То-мас!» Парень трясёт головой, отгоняя навязчивого телепатического собеседника, и, больше не в силах сопротивляться, проваливается в сон без сновидений, чтобы очнуться спустя несколько часов в абсолютно белой комнате и вновь осознать своё полное бессилие. Томас принимает это как данность. Он отрезан от мира как снаружи, так и внутри — Тереза не откликается на мысленный зов, и в голове без неё селится звенящая пустота. А ещё Бренда и тот странный новый голос. Томас вообще не уверен, что они оба ему не приснились. Он часами ходит от стены к стене своего маленького узилища, тренируется, считает дни и ждёт. Ждёт, когда снова что-то поменяется. Всё, что у него было, — опять отняли. «Ничему-то тебя жизнь не учит», — крутится и крутится в голове, когда Томас вспоминает вспыхнувшую в берге надежду на то, что наконец-то всё закончилось. Ничего не закончилось, эксперимент просто пошёл на новый виток, как и в прошлый раз. Только больше Томас не станет покорно бегать словно лабораторная крыса. Хватит, набегался! Он стискивает зубы, приказывая себе успокоиться. Ради Минхо и Ньюта, Хорхе, Бренды... и Терезы... Хотя думать о девушке Томасу как раз совсем не хочется. Её предательство всё ещё больно жжёт обидой в груди. Дни сливаются в один сплошной монотонный кошмар, маринующий его в собственных мыслях. Ощущение, что он медленно сходит с ума, начавшее преследовать Томаса ещё в Жаровне, здесь обостряется до предела. Казалось бы, в мире, где кто-то может выборочно стереть твою память, где люди превращаются в медленно гниющих монстров, где возможно телепатическое общение и мгновенное перемещение на огромные расстояния, человека не должны волновать голоса в голове. Тем более что Томас общался мысленно за всё время только с двумя людьми — Терезой и Эрисом (и, возможно, Брендой), так что вряд ли может выступать таким уж экспертом по части телепатии. Но он может поклясться, что тот голос не принадлежал живому человеку, и его это пугает... Хотя за последнее время у Томаса создалось впечатление, что его голова просто какой-то проходной двор. А ещё Томас, впервые оставленный наедине с самим собой так надолго, замечает, что не может вспомнить какие-то важные моменты. Например, что он делал, когда раскалённая капля пыталась поглотить голову Уинстону, как тащил обугленного Минхо в укрытие или что происходило перед тем, как Тереза с Эрисом любезно затолкали его в «ящик». Эти провалы такие же выборочные, как и отнятые ПОРОКом воспоминания. На краю сознания маячат невнятные образы тех событий, но стоит Томасу к ним потянуться, как они сразу распадаются на бесформенные клочки тумана. И от этих бесплодных попыток потом часами болит голова. Ночами же Томаса продолжают преследовать сны, которые толком не проясняют прошлое и не желают складываться в целостную картину. Они приходят, будто специально дразня и раззадоривая его, чтобы затем оставить ни с чем. Это раздражает невероятно — после таких снов вопросов становится только больше. Но бывают и другие сны, сны, в которых Томас совершает ужасные, немыслимые вещи. Они с трудом вспоминаются после пробуждения, при этом всегда оставляя противный осадок на душе и ощущение, что всё это происходило не с ним и в какой-то другой жизни. Томас словно бегает по лабиринту своей памяти, периодически натыкаясь на закрытые зоны, доступные только в определённое время, и пытается найти выход. Выход, которого вполне может не существовать вовсе. И как Томас ни гонит от себя упаднические мысли, с каждым разом делать это становится сложнее и сложнее. Иногда ему кажется, что лабиринт и роль лабораторной крысы — всё, что когда-либо было у него и его друзей. У Томаса до сих пор нет ответа на вопрос «Что такого невероятного может требоваться создателям от кучки обычных подростков, раз они считают, что это оправдывает все издевательства?». Томас продолжает биться о неизменно глухую стену своей памяти, и от этого порой хочется выть в голос. Он не понимает, как всё ещё не потерял рассудок. Как они все его не потеряли?.. С каждым днём, проведённым в заточении, в Томасе растёт и множится ярость. И когда запах собственного немытого тела начинает сводить с ума, то именно в этой ярости, в кипящей внутри злости на ПОРОК и всех его работников, Томас внезапно находит якорь. Он цепляется за это чувство, вынашивает его, подкрепляя мыслями о том, что он сделает, когда выберется из своей белой тюрьмы. Прокручивает в голове разные сценарии, один изощреннее другого. В каждом из них присутствует Крысун, и в каждом он умирает. Томас испытывает какое-то невероятное чувство удовлетворения и восторга, представляя, как он пускает Дженсону пулю в лоб, перерезает глотку или просто душит голыми руками. И почему-то эти мысли, мысли об убийстве человека, Томаса сейчас совсем не пугают. Если он и узнал что-то за время, проведённое в ПОРОКе, — так это то, что человек может привыкнуть к чему угодно. А ещё — что из любого лабиринта, созданного людьми, есть выход. Не может не быть. И когда Томасу, вновь воссоединившемуся с друзьями, предоставляется возможность сбежать, он не раздумывает ни секунды. Загоняет в самую глубину, запихивает и запирает на дне своей души боль от новости о Ньюте и делает всё, чтобы вытащить себя и друзей из этой ловушки. Глядя на стоящего перед ним беззащитного Дженсона, Томас благодарен, на самом деле благодарен за то, что ПОРОК научил их выживанию. Но эта благодарность не мешает ему спустить курок и наблюдать, как корчится на полу руководитель ненавистной организации. От его криков из глубины поднимается дикий первобытный восторг, который удаётся подавить лишь с огромным трудом. Томас с ужасом думает: «А что, если Дженсон ошибся? Что, если Вспышка в его мозгу на самом деле не просто дремлет, а поглощает так же, как Ньюта и других не иммунов?» Мысли о Ньюте вызывают почти физическую боль, отчаяние и... злость. Бренда, прищурившись, смотрит в глаза Томасу, и тот невольно отводит их, боясь, что девушка может заметить искры безумия, которые уже давно ощущает в себе Томас. Но Бренда и без этого понимает, что Томас изменился. Томас, который медлил почти минуту, прежде чем вонзить нож в грудь окончательно свихнувшемуся шизу, пытавшемуся убить их в городе, и тот Томас, которого она сейчас ведёт коридорами лабораторий ПОРОКа, — совершенно разные люди. А Томасу просто страшно. Когда отступает злость, этот страх накрывает его с головой. Ему чудится, что их очередная попытка побега может обернуться фарсом, поэтому когда Минхо с Ньютом начинают собачиться на пустом месте, ему хочется прибить их обоих. Вырваться из цепких лап ПОРОКа видится Томасу сейчас самой главной задачей, и груз ответственности за всех ребят, находящихся в лабораториях, тяжко гнёт плечи. Но этот груз оказывается несравним с грузом от новости, что Тереза, Фрайпан и группа «Б» улетели без них. Очередное предательство Терезы точечно бьёт прямо в сердце. Томас задыхается, не в силах совладать этой с болью. Отчаяние настолько всепоглощающее, что, кажется, его сейчас просто затянет на дно, похоронит там и он никогда больше не сможет ничего чувствовать. Может, оно и к лучшему... Друзья спорят о чём-то, кричат друг на друга, но их голоса сливаются в неразборчивый шум. Томас смотрит на свои руки и не может поднять их — будто они налиты свинцом. Из оцепенения вырывает внезапный гул сирены. Ньют дёргает Томаса за шкирку, роняя в укрытие. Положение у них, мягко говоря, отчаянное. И именно в этот момент у него будто открывается второе дыхание — Томас становится собранным и нацеленным на результат. Он хочет улететь отсюда, свалить из грёбаного ПОРОКа раз и навсегда, и это желание даёт ему силы перестать думать о Терезе. Томас будто становится другим человеком, которому плевать на то, что до этого мгновенно выбило бы из колеи. Томас верит, что у них получится ровно до того момента, пока не получает электрический заряд в спину. Боль на минуту поглощает его целиком, и он теряется в ней, думая, что больше уже не встанет и что это конец. «Вставай! СЕЙЧАС!» — взрывается голова очередной порцией боли. Откуда в Томасе опять берётся эта злость, он и сам толком не понимает, но именно благодаря ей ему удаётся медленно перевернуться, встать и под прикрытием друзей почти доковылять до верха пандуса, чтобы там наконец облегчённо рухнуть в забвение. *** Томас просыпается, ощущая отголоски боли, гуляющие по всему телу, но её затмевает радость от удавшегося побега. Друзья спят, он немного болтает с Брендой о том, что творится в мире, чувствуя растерянность от внезапно обретённой свободы. Но Бренда права — пока что свобода эта мнимая, и они обязаны в первую очередь избавиться от имплантов, делающих их послушными марионетками в руках ПОРОКа. И когда только благородный порыв спасти человечество успел превратиться в этого многоликого монстра? Откуда-то из глубины подсознания всплывает: «Цель оправдывает средства. Вам нужно сделать это лозунгом ПОРОКа». Томас почти уверен, что не хочет вспоминать, кто и в какой ситуации говорил это. После разговора с Брендой мысли ещё долго бродят вокруг побега и Дэнвера, каждый раз по кругу возвращаясь к Ньюту. От осознания, что рано или поздно его лучший друг превратится в бешеного монстра, желающего выцарапать ему глаза, и они никак не могут это предотвратить, сжимается сердце. Наконец Томас забывается беспокойным сном. Томас бежит по лестнице, с ужасом слыша тяжёлый топот за спиной. Он понимает, что это сон, но, когда спотыкается и едва не падает, сердце заходится от паники. Томас знает, что ему остался всего один этаж, и прибавляет ходу. — Стой! Я убью тебя, щенок! — Голос разносится эхом по подъезду, когда Томас тормозит у обшарпанной двери, тарабаня в неё кулаками что есть мочи. Он задыхается от осознания того, что мама может не успеть открыть, и в этот момент дверь распахивается. Он забегает внутрь, разворачивается, чтобы захлопнуть её за собой, и сердце обрывается — отец уже стоит в проходе, вцепившись в косяк побелевшими пальцами, дыша тяжело и с присвистом. Томас делает шаг назад, спотыкается и падает на пол. Взгляд скользит по потемневшим венам, вздувшимся у отца на руках, выше, к футболке, разорванной в районе ворота, и останавливается, намертво прикованный к глазам, горящим безумным огнём. — Иди сюда! — Отец делает несколько шагов вперёд, заставляя Томаса отползать всё дальше и дальше, пока тот не упирается спиной в стену. — Я с тобой ещё не договорил! — рычит он, нависая над ним. — Не смей его трогать! — Визг режет по ушам, отец поворачивается к матери Томаса, повисшей у него на руке, и бьёт наотмашь. Томас видит, как она падает навзничь и затихает, и тогда его сковывает ужас. Томас ощущает это, пытается вынырнуть из кошмара, развернуться и уйти, как делал уже не один раз в своих снах, но не может. Он во всех подробностях ощущает, как впиваются стальные пальцы мужчины в его плечи, как отец кричит ему в лицо. Томас будто смотрит со стороны и при этом ощущает всю гамму чувств себя маленького. Сердце бешено колотится от ужаса. — Почему, Стивен? Скажи, почему ты?! Томас брыкается, пытаясь оттолкнуть от себя отца, но все попытки тщетны. — Почему? — рычит мужчина, скаля зубы, и трясёт Томаса. — Я не знаю! Я не понимаю, о чём ты! — В ушах стоит звон. — Не ври мне! — Отпусти! — Отец хватает его за горло, Томас пытается вырваться, но это не в его силах. — Отпусти, мне больно! — Почему ты, почему, Стив? — Мужчина будто не слышит сына, продолжая повторять по кругу вопрос. — Я не Стивен! — с трудом хрипит мальчик. У Томаса будто скованы руки, и он, как и он маленький, не может вырваться из этого кошмара. — Ненавижу тебя! — нависает отец, брызжа слюной, пальцы сжимаются всё сильнее и сильнее. Томасу отчаянно не хватает воздуха, ногти бесполезно скребут сильные мужские руки, он уже чувствует, как начинает терять сознание, когда всё неуловимо меняется: отец внезапно обмякает, сползая на пол. Томас падает на четвереньки — горло дерёт болезненным кашлем, но он дышит! — Милый, всё хорошо, всё хорошо. — Мама отбрасывает какой-то предмет, хватает Томаса, притягивает к себе, гладя по голове и продолжая успокаивающе шептать. Его трясёт как в лихорадке, а из глаз текут слёзы. Он не может отвести взгляд от лежащего рядом без сознания отца. От тонкой струйки слюны, что стекает из его приоткрытого рта... — Посмотри на меня, Стивен. Всё будет хорошо! Его заберут, уже завтра. Он мотает головой, всхлипывая. — Ну же, успокойся, посмотри на меня. Стивен! — Я не Стивен! — сипит он, и горло стискивает спазмом. — Это не я! Я не Стивен! Не я... ... Томас распахивает глаза, глядит в равнодушное лицо напротив. — Давай повторим ещё раз. — Спокойные серые глаза мужчины вызывают в Томасе почти панический ужас. — Тебя зовут Стивен? Или Митч? — Нет. Я — Томас. Он дёргает рукой и обмирает, понимая, что прикован к креслу ремнями. — Ещё раз, как тебя зовут? — Томас. Меня зовут Томас! — Сердце тяжело грохочет в груди. — Больше не будешь откликаться на другие имена? — НЕТ! — Томас пытается зажмуриться, но у него не получается даже отвести взгляд от мужчины напротив. — Точно? Томас усиленно кивает. Он всего лишь маленький ребёнок, и он просто боится. — Хорошо. Это надо закрепить. Резкая боль взрывается сразу во всём теле — он выгибается дугой и кричит до хрипа, в исступлении отбиваясь от мучителя и не сразу понимая, что он уже не спит. Ньют перестаёт его удерживать, поднимая руки. — Тише, Томми, тише! Ты же всех перебудишь! Ньют невесомо касается его руки в успокаивающем жесте, но Томас дергается как от удара током. К горлу подкатывает тошнота. Он с трудом сглатывает, откашливается и старается ответить как можно спокойнее и тише: — Всё хорошо. Плохой сон. Просто плохой сон, — добавляет он шёпотом, будто пытаясь убедить в этом прежде всего себя. Ньют кивает — Томас скорее интуитивно угадывает это движение, ведь в почти полной темноте виден лишь силуэт. Друг садится рядом, на пол, прислоняясь спиной к койке Томаса. Он долго молчит, дыша размеренно и спокойно, но когда Томас уже думает, что он задремал, внезапно произносит: — Знаешь, меня тоже мучают кошмары. Последнее время всё чаще... Ньют снова долго молчит, и Томас его не торопит. Он прекрасно понимает, как трудно рассказывать о таких вещах. — Мне постоянно снится одна и та же девочка, — хрипло продолжает Ньют. — Я всё время вижу её со спины или издалека и, как ни стараюсь, никак не могу рассмотреть лицо. Ньют снова замолкает, снова заговаривая лишь спустя минуту. — Это меня убивает, Томми! Просто убивает, — и продолжает почти скороговоркой, будто боясь снова забыть: — Я думаю, что она была очень важна для меня, и я уверен, что это ПОРОК отнял её. Томми, грёбаный ПОРОК отобрал у меня всё! В голосе друга столько отчаяния, что, кажется, хватит с лихвой на десять человек. — Эй, — Томас нашаривает рукой в темноте плечо Ньюта и слегка сжимает, — у тебя есть мы! Если она действительно у них — мы обязательно её найдём и вытащим, слышишь? — На это уже нет времени. У меня нет времени. Ньют дёргает плечом, сбрасывая его руку, встаёт и уходит. Томас лежит, не в силах пошевелиться. Злость накатывает словно цунами и накрывает с головой. Сейчас ему кажется, что он мог бы пройти через лабиринт, кишащий гриверами с голыми руками, если бы это только могло что-то изменить. Хоть что-то изменить... Томас уходит в город с тяжёлым сердцем и стойким предчувствием беды.