Дочь времени

      Виктор Тербацевич отличался от остальных молодогвардейцев. В его портрете, который мы складывали из рассказов разных людей, имелась тёмная сторона. Партизан, струсивший в бою. Организатор подполья, сдавший всех на допросе… Наверное, поэтому его судьба никого не оставляла равнодушным.       Из нас четверых только Катя не сомневалась в Викторе.       — Я знаю, что он не предатель, — сказала она как-то раз. — Просто не могу это доказать.       Её больше интересовали какие-то несущественные подробности, например, судьба мальчишки с сигаретами. В спорах о Викторе она поддерживала Алю, но в отличие от последней, не горячилась и не впадала в отчаяние. Лишь однажды Матвею удалось её довести. И хотя она говорила, что с тех пор телекинез ей больше не удавался, Матвей стал её побаиваться.       Он был самым младшим в нашей компании, но любил изображать циника, которого ничто не шокирует. Для него в истории с Виктором не было никакой тайны.       — Его пытали. Да будь он хоть трижды комсорг — то, что с ним творили, выдержать невозможно.       — Я бы точно не выдержала, — соглашалась Аля. — Но если мы с тобой чего-то не можем, это не значит, что не могут другие.       — Это верно, — говорила Катя. — Клаву Назарову тоже избивали на допросах, но после её казни островское подполье боролось ещё целый год.       — Вот видишь! Не все выдают своих товарищей под пытками.       Матвей тряс головой.       — Бред всё это романтический. Любой здравомыслящий человек понимает, что такое пытки. Если он не хочет кого-нибудь выдать, в полицию он просто не попадёт.       — А если измена? Если ты угодил в засаду?       — Без разницы. Я бы не дался и продал свою жизнь подороже. Но это я. А я псих.       — Болтун ты, вот ты кто.       Аля верила в романтический бред.       Мне Виктор по-человечески нравился. Учителя и одноклассники говорили, что он имел приветливый общительный нрав и был прирождённым лидером. Справедливый, принципиальный, очень серьёзный, он казался старше сверстников и пользовался огромным авторитетом как в школе, так и на улице. Много читал, хорошо писал и говорил. Играл на мандолине, гитаре и балалайке, любил ходить в кино. Увлекался математикой, хотел поступить в Бауманку.       Когда мы составляли характеристику, Матвей сказал:       — Прямо уши вянут от такой положительности. Какой-то пай-мальчик.       — Никакой он тебе не пай-мальчик.       — Да вот же, — Матвей ткнул пальцем в экран ноутбука, который мы повадились одалживать у Геннадия. — Чёрным по белому: «Отлично учился, и при этом успевал быть секретарём школьного комитета комсомола, юнкором местной газеты и руководителем струнного кружка». Найди хоть одно отрицательное качество.       — Он курил! И съедал всё варенье в доме!       — Да неужели? Варенье в корне меняет дело!       Аля презрительно фыркнула, но продолжать разговор не стала. Матвей выразительно посмотрел на меня и закатил глаза: девчонки.       В чём-то Матвей был прав. Я тоже замечал, что сомневаюсь: не может живой человек быть настолько положительным. Но в душе я очень этого хотел — чтобы Виктор был именно таким: умным, смелым, добрым и честным. Читать о том, что он вёл себя, как высокомерный зазнайка, было неприятно.       — Кстати, — как всегда рассудительно сказала Катя, — вы заметили, что про зазнайство писал только Торицын? В отчётах выживших молодогвардейцев этого нет, есть только про слухи о бегстве из партизанского отряда.       — Я даже не знаю, что хуже, — начал было Матвей, но Аля его перебила.       — Кстати, про слухи! — воскликнула она. — Я специально перечитала все воспоминания молодогвардейцев, чтобы установить, кто именно рассказал Торицыну, что Люба принесла из Луганска эти сведения. Интересно получается.       Она достала из своей папки кипу распечаток и принялась раскладывать их на парте.       — Я хотела составить табличку, но не успела, — пояснила она. — Но я вам и так всё расскажу. Саня, ты запиши, пожалуйста.       Я сохранил характеристику и открыл поверх неё новый документ.       На всех Алиных распечатках цветными маркерами были замазаны небольшие куски текста, и она разложила их на парте по какой-то системе.       — Значит так, — сказала она. — В разное время про эти слухи говорили пятеро: Ароянц, Гуркевич, Кострецовы и Лихачов.       — Так себе начало, — вставил Матвей, — если учесть, что Ароянцу мы верим, а Лихачов был лучшим другом нашего идеального комсомольца.       Не сговариваясь, девчонки послали ему убийственный взгляд.       — Можно я продолжу?       — Продолжай.       — Сразу скажу, что в своём первом отчёте в феврале сорок третьего года Жора Ароянц ничего не говорит ни о слухах, ни о недоверии к Виктору. Ни словечка. Это воспоминание всплывает позднее, в сорок четвёртом.       Я застучал по клавиатуре. Аля продолжала:       — В марте сорок четвёртого он говорит, что эти сведения принесла одна девушка, а её источником был некто товарищ Савенко.       — Имя девушки? — спросил я.       — Сначала он просто так и говорит: «одна девушка», но потом уточняет: «одна девушка Оксана». А вот десять лет спустя, в тысяча девятьсот пятьдесят пятом, он рассказывает совсем другую историю: якобы Налина Соколова, с которой он был знаком через родственников, сообщила Ване Зимакову, что Виктора надо проверить. Дескать, Виктор был в партизанском отряде, отряд разгромлен, а Виктор вернулся домой.       — Соколова — надёжный источник? — спросил Матвей.       — Она была подпольщицей, — ответила Катя, — связной коммунистов, которые работали в электромеханических мастерских. В своём первом отчёте Жора писал, что молодогвардейцы познакомились с ней уже в последних числах декабря, незадолго до арестов. Её тоже арестовали и казнили.       — Даже не знаю, — сказал Матвей. — С одной стороны, признанная подпольщица — это надёжно. С другой, она не может ничего подтвердить. Вот что меня злит в этом деле. Ссылки на мёртвых, которые не могли ни подтвердить, ни опровергнуть то, что о них говорят. А что за товарищ Савенко?       — Савенко — непонятно что за товарищ. Про него я, кажется, больше ни у кого не встречала.       — Вернёмся к источникам слухов, — сказал я. — Значит, у Жоры сначала упоминаний нет, потом — девушка Оксана со ссылкой на товарища Савенко, потом — Зимаков со ссылкой на Соколову.       — А почему он сразу не сказал про Соколову? — снова спросил Матвей. — Зачем Оксана и товарищ Савенко?       — Хороший вопрос, — сказала Аля. — Но вы слушайте дальше. Про Оксану вспоминает и Гуркевич. В апреле сорок третьего он сказал, что таинственные партизанские командиры Андрей и Данило сообщили Оксане, что Виктор предатель, из-за которого распалась ворошиловградская группа.       — Что за ворошиловградская группа? — спросил я, печатая. — Он имеет виду партизанский отряд? Или это ещё одна группа подпольщиков?       — Не знаю, — сказала Аля. — Он говорит «ворошиловградская группа».       — Терминологическая неточность?       — Наверное.       — Что дальше?       — Дальше в ноябре сорок третьего он говорит примерно то же самое: Оксана от имени Данило передала, что Виктора надо опасаться, так как из-за него распалась ворошиловградская группа. О товарище Савенко ни слова.       В новом документе значилось:       Ароянц, Г. — Февраль, 43: упоминаний нет. Март, 44: товарищ Савенко через Оксану. 1955: Соколова через Зимакова.       Гуркевич, И. — Апрель, 43: Данило и Андрей через Оксану (из-за Виктора распалась ворошиловградская группа). Ноябрь, 43: Данило через Оксану (то же).       — Хм, — сказал Матвей из-за моего плеча.       Он стал чесать подбородок, задумчиво глядя в пространство. Мы уже знали, что так он обычно выуживает информацию из своей бездонной памяти, и притихли, наблюдая. Вспомнит или нет.       Наконец он спросил:       — А что это за Оксана нам известно?       Мы весело переглянулись, и Аля сказала загадочным голосом:       — Воспоминания выживших молодогвардейцев, документы семь и восемь.       Матвей открыл рот и перевёл на Алю осмысленный взгляд.       — Кострецова Ольга, — произнёс он.       — Да! — подтвердила Катя. — Это её псевдоним.       — Она была связной между штабом «Молодой гвардии» и партизанами, — напомнил я, хотя в этом уже не было никакой надобности.       — Да-да, — сказал Матвей, — я помню. Единственная из молодогвардейцев, кого партизаны взяли на боевую операцию.       Матвей запоминал всё и навсегда, просто чтобы выдать что-то конкретное, ему требовался лёгкий толчок, какой-нибудь ориентир. Теперь, когда ему стало ясно, где искать, он мог без запинки слово в слово повторить всё, что рассказывала о своих днях в подполье Ольга Кострецова.       Он скептически хмыкнул.       — Это несерьёзно.       — Сам же Гуркевич говорил, что Кострецова много болтает, — поддержал я.       — И я о том же! — сказала Аля. — И тем интереснее, что обо всём этом говорила сама Ольга, она же Оксана.       — Что?       Этого я уже не помнил.       — Ничего, — многозначительно сказала Аля. — Ни в сорок третьем, ни в сорок четвёртом, ни в семьдесят пятом, ни в девяносто втором году она ничего не говорила о том, что Андрей и Данило предупреждали её насчёт Виктора.       — Ты шутишь?       — Нисколько. Здесь, — Аля постучала пальцем по стопочке документов, — я всё подчеркнула. Лишь однажды, в шестьдесят пятом году, она признаёт, что нечто подобное было. Но как она это делает!       Аля опять выдержала драматическую паузу. Матвей закрыл глаза и процитировал:       — Может, сведения поступали и от Данило, но нам привезла их Любовь Шатрова.       Аля щёлкнула пальцами и посмотрела на него почти с обожанием.       — Понимаете? Она отрицает свою причастность к этим слухам. Более того, вопреки своим ранним воспоминаниям, она отрицает, что вообще была связной у Данило. Она говорит, — Аля ткнула пальцем в жёлтый прямоугольник на одной из распечаток, — что на связь ходила Валя Дрок или Нина Кострецова.       У меня отвисла челюсть. Аля с довольным видом переводила глаза с одного изумлённого лица на другое. Опомнившись, я воскликнул «Погодите!» и стал торопливо набирать текст, а Катя — ворошить бумаги в своей папке. Она достала несколько распечаток, также испещрённых пометками и подчёркиваниями, и пробежала по ним глазами.       Я дописал:       Кострецова, О. 1943: упоминаний нет. 1944: упоминаний нет. 1975: упоминаний нет. 1992: упоминаний нет. 1965: Люба (может быть от Данило). NB: На связь с Данило ходила Валя Дрок или Нина Кострецова.       Когда я поставил точку, Катя сказала:       — Валя ни разу не упоминает ни Андрея, ни Данило. Она говорит, что была связной между штабом и поселковой группой. А что говорила Нина?       Аля взяла листки с воспоминаниями младшей из сестёр Кострецовых и помахала ими в воздухе.       — Воспоминания Нины датируются сорок третьим и шестьдесят пятым годом. Оба раза она высказывается довольно сдержанно и не называет источник. Она говорит «имелись сведения» и «до нас дошли слухи».       Катя протянула руку и взяла у Али распечатки. Перебрав листки, прочитала вслух:       — «По имеющимся сведениям он состоял членом ворошиловградского отряда, откуда бежал после невыполнения задания. И будто бы из-за него распалось ворошиловградское кольцо». Это сорок третий год.       — Кольцо, — сказал я, печатая. — Снова терминологическая неточность?       Катя не ответила. Она нашла соответствующее место в воспоминании шестьдесят пятого года и снова прочла:       — «Связной Данилы нас предупреждал только об осторожности, а не о том, что Виктор предатель. О предательстве Виктора были только слухи. О связном Данилы знает только Ольга Кострецова».       — Стрелки что ли переводят, — сказал Матвей.       Катя продолжала задумчиво:       — Вообще-то, здесь она называет источник. Но это не сам Данило, а какой-то его связной.       — Но передаточное звено — снова Оксана, то бишь Ольга.       — Получается так.       Я написал:       Кострецова, Н. 1943: имелись сведения, что из-за Виктора распалось ворошиловградское кольцо. 1965: связной Данило (о Викторе только слухи, но надо быть осторожными). NB: о связном Данило знала только Ольга Кострецова (Оксана).       — Аля, ты молодчина, — сказала Катя. — Я как-то совершенно упустила из виду этот момент. Сразу решила, что Ольга всё сочинила, и уже не обращала внимания на ссылки на её слова в других показаниях.       — С сёстрами вообще много непонятного, — сказала Аля. — Андрей и Данило, которых никто, кроме Ольги, не видел. Этот бой партизан с полицаями, в котором она принимала участие. Этот её арест и выкуп из полиции Каменска. Я считаю, их воспоминаниями надо заняться вплотную. Точно установить, как и когда они попали в «Молодую гвардию». Возможно, некоторые из безумных версий не такие уж и безумные.       — Погодите, — остановил я девчонок. — Давайте сначала закончим с источником слухов о Викторе. Ты сказала, что Василий Лихачов тоже что-то говорил.       — Ах-да, — спохватилась Аля. — У Василия была совершенно иная версия. Как и у Жоры, в общем-то. Но совершенно другая.       У неё опять заблестели глаза и стал загадочным голос.       — Он говорит, что о предательстве Виктора ему сообщил Олег Полевой, который связался с раненым партизаном того отряда, в котором служил Виктор.