Дочь времени

      — Мы никогда не узнаем правды, — жалобно сказала Аля. — Все врут. Допросить с пристрастием никого не получится, потому что все уже умерли. А шаблон поломать — я даже не знаю… Это сколько времени пройдёт.       Прикидывая, сколько лет человечество будет учиться по-новому воспринимать время, она расстроилась окончательно.       — Нам надо попасть в архив и посмотреть засекреченные документы, — сказал я в тишине.       Когда до Али дошла гениальность моего предложения, её лицо просияло.       — Точно! — воскликнула она. — В архив пойдем мы с Матвеем! Я буду наводить на архивариусов адский гипноз, а он — фотографировать мозгом всё засекреченное!       Теперь уже я оценил гениальность идеи, но Матвей воспринял её скептически.       — Во-первых, я не фотографирую мозгом. А во-вторых, не думаю, что в архиве можно нарыть что-то принципиально новое.       — Почему? Ведь если большая часть документов всё ещё засекречена, значит, там ещё что-то есть.       — Ну, посуди сама, что ещё там может быть? Доступная информация и так уже позволяет людям писать о «Молодой гвардии» всё, что в голову взбредёт. Что ещё такого страшного может там быть?       — Протоколы допросов молодогвардейцев, — предположил я. — Они сохранились. Это самый надёжный источник, он и засекречен.       — Да, — поддержала Аля. — Из них можно узнать, что именно молодогвардейцы делали, чего не делали, и…       Она замялась.       — Кто кого выдавал, — сказала Катя.       Матвей поморщился.       — Ну, прочтёте вы их. Ну, подтвердятся все эти спекуляции… — он себя оборвал и поднял руки вверх. — Просто допустим, что подтвердятся. Что тогда изменится? Разве ты их осудишь?       Аля уронила голову на скрещённые на парте руки.       — Что там, по-твоему, может быть? — спросила Катя.       — Да просто какие-нибудь документы, которые в своё время могли нанести удар по режиму. Их рассекретят, когда пройдёт назначенный срок, вот и всё.       — Но ведь режим-то уж сто тысяч лет как развалился, — пробубнила Аля. — Теперь-то зачем скрывать?       — Откуда нам знать — может, эти документы могут нанести удар по теперешнему режиму.       — Каким образом?       — Обыкновенным. Приведут к пересмотру ценностей, анархии, хаосу. Если не хуже — возвращению комсомольских собраний.       Мы с Катей засмеялись.       — Это во-первых, — продолжил Матвей. — А во-вторых, со всеми новыми документами будет та же самая проблема: нестыковки, противоречия и отказы от собственных слов. Мы опять не будем знать, чему верить.       — Тогда что получается? — спросила Аля, поднимая голову. — Всё? Тупик?       Катя почесала переносицу.       — Матвей прав. В архив надо идти не просто так, а целенаправленно — с конкретными вопросами. Всё это время мы пытались свести воедино все известные нам показания, а надо было строить свою версию. И в показаниях искать ей подтверждение или опровержение.       — Как выдвинуть свою версию, если мы даже не знаем, где факт, а где выдумка? — устало повторила Аля. — Мы ведь решили, что все врут.       — Все врут, это так, — согласилась Катя. — Но ведь ложь всегда наворачивается вокруг какого-то факта, и значит, правда — пусть даже крупица её — есть в любой, даже самой бессовестной лжи. Надо только её разглядеть. И кстати, это будет проще, чем кажется.       — Почему?       — Великую ложь не слепишь из маленьких лжей. Тогда в неё никто не поверит. История «Молодой гвардии» вся состоит из маленьких правд.       После этих слов мы приободрились. Поразмыслив, решили, что в архив пойдут Матвей и Катя. Матвей, — как выразилась Аля, — чтобы фотографировать мозгом документы, а Катя — помогать ему в них ориентироваться. С помощью ректора они подали заявку в РГАСПИ с просьбой разрешить им в течение недели поработать в читальном зале архива.       — Потом из путеводителя по архиву надо будет выписать номера необходимых архивных фондов и заказать в читальном зале описи. Из описей выберем номера единиц хранения и закажем конкретные дела, — объяснила Катя. — И только потом начнём фотографировать.       Матвей прищурился.       — Слышу голос опытного человека.       — Да, — призналась Катя. — Я уже была в архиве, но только один раз и без чёткого плана действий. Не будем повторять мою ошибку.       Пока в дирекции архива рассматривали заявку, нам тоже было чем заняться. Наше забуксовавшее было расследование вырулило на новый виток развития. Мы составили длинный список всех странностей, нелогичностей и нестыковок — всего, что в истории «Молодой гвардии» озадачивало каждого из нас. Выяснилось, что всем по большому счёту плевать, сколько красных флагов подняли над городом молодогвардейцы, сколько они распространили листовок и повесили полицаев. В ходе обсуждения большинство непонятностей разъяснилось или утратило остроту. Правды мы, конечно же, не узнали, но хотя бы нашли ответы, с которыми можно смириться.       В итоге список сократился до пяти принципиальных вопросов:       1. Кто отменил подрыв дирекции?       2. Кто такие Андрей и Данило?       3. Произошёл ли раскол в штабе МГ?       4. Правда ли, что Виктор проявил трусость в партизанском отряде?       5. Правда ли, что Виктор заговорил на допросах?       Наша версия событий должна была вносить ясность по каждому из них.       Потом мы занялись показаниями. На квадратном листе ватмана, в самом центре, нарисовали солнце, которое всё-таки взошло над Красной Шахтой, как и обещал полицаям перед смертью Евгений Малышев. Это была наша Карта Приближения к Истине. Окинув критическим взглядом каждого свидетеля, мы расставили на карте их показания на разном удалении от солнца. Причины лгать у людей были самые разные — и благородные, и не очень, — мы торжественно поклялись не закрывать глаза даже на самые малюсенькие сомнения.       После ожесточённых споров самыми правдивыми были признаны всего три документа: отчёт выжившего молодогвардейца Георгия Ароянца от 25 февраля 1943 года, Выписка из специального уведомления наркома внутренних дел УССР Сергиенко от 31 марта 1943 года и Докладная записка зам.зав.спецотделом ЦК ВЛКСМ Торицына, составленная не позднее 28 июля 1943 года.       Отчёт Георгия был написан всего через девять дней после освобождения Красной Шахты — он тогда ещё не знал, какая ответственность будет возложена на плечи молодогвардейцев, и у него не было нужды что-то скрывать или приукрашивать. Наркома Сергиенко мы тоже не могли заподозрить в корысти, хотя его уведомление ужасно огорчало Алю. Там говорилось об аресте сотрудниками НКВД бывшего пособника немцев, юриста городской управы. И вот этот юрист на следствии показал, что Тербацевич Виктор выдал фашистам участников «Молодой гвардии». Нарком добавлял, что допросы подпольщиков производились с учинением самых зверских пыток, но Аля была безутешна.       — Спокойно, — сказала Катя. — Тут написано: «Как показывает Телешев». А Телешев мог врать. Главные преступники сбежали, ему одному пришлось отвечать за массовое убийство. Может, он хотел хоть на кого-нибудь переложить часть ответственности. На того, кто не сможет оправдаться.       — Кстати, — добавил я, — Телешев говорил, что фамилии называл не только Виктор, но и другие молодогвардейцы.       — Вот именно.       — А как быть с показаниями того мужика, который сидел в камере с ребятами? — спросил Матвей.       Аля опять приуныла. Этот дядька говорил, что Виктор каждый день добровольно выходил на допрос и вообще вёл себя в камере так, что молодогвардейцы его даже избили.       — Ну, во-первых, — ответила Катя, — то же самое он говорил про Ивана. А во-вторых, спустя сорок восемь лет он отказался от своих слов. Заявил, что ничего подобного не говорил, потому что ничего подобного не было, а следователи НКВД применяли к нему угрозы и насилие. Думаю, он сам себя дискредитировал, и его слова можно в расчёт не брать.       Аля посмотрела на Катю с благодарностью, но все же спросила:       — Почему ты так уверена? Ведь Матвей прав, не бывает дыма без огня.       — Я согласна, от этих показаний просто так не отмахнёшься. По-моему, в полиции что-то случилось, и Виктор действительно сам вызвался на допрос. Но мы не знаем, о чём он говорил со следователями. Мы только знаем, что это не спасло ему жизнь. Так что… — Катя пожала плечами, и посмотрела на меня. — Я хочу верить.       Записку Торицына, которая называлась «О возникновении и деятельности подпольной организации «Молодая гвардия», Матвей долго не соглашался признать хоть сколько-нибудь правдивой.       — От неё всё пошло, — говорил он с жаром, тыча пальцем в распечатку, словно она была живым существом. — Это он понаписал про склады оружия, про засады на офицерские машины, про тысячи флагов, про тонны листовок, — от волнения Матвей не замечал, что сам преувеличивает не хуже. — И он же написал эту чушь про Данило. Запутал всех на долгие годы. Отсюда пошли все эти безумные версии про слежку абвера, и про то, что «Молодая гвардия» стояла у Гитлера чуть ли не на личном контроле.       Через несколько дней раздумий он всё же признал, что мотивы у Торицына были самые бескорыстные. Гибель комсомольцев могла внушить только страх и ненависть, а внушила — ненависть и веру в силу человеческого духа. Страна, измученная войной, нуждалась в чём-нибудь хорошем.       Но Матвей не сдавался.       — С этим всё понятно, но ведь это именно Торицын бросил тень на Виктора, — взывал он к Але. — И ладно бы он просто написал, что Виктор не выдержал пыток — с учётом других показаний это подозрение обосновано. Но ведь он зачем-то замарал его партизанское прошлое.       До «Молодой гвардии» Виктор около месяца провёл в партизанском отряде. Отряд был разбит фашистами под Луганском. Виктор в числе немногих бойцов уцелел и вернулся в родную Красную Шахту, чтобы погибнуть подпольщиком.       В записке Торицына говорится, что Виктор сильно зазнавался, и молодогвардейцы его не любили. А ещё там сказано, что радистка Люба Шатрова, выполняя задания в Луганске, каким-то образом установила, что Виктор сбежал из партизанского отряда в первом же бою.       — Кстати, откуда он это взял? — спросила Аля. — Не Люба же ему рассказала.