Дочь времени

      После случая с летающей книгой нас обязали ходить на психотерапию. Услышав эту новость, Матвей пошёл пятнами.       — Спокойно, — сказал профессор. — Никаких тестов на уровень интеллекта или риска для окружающих там не будет. Но у вас явно трудности с общением. Воспринимайте эту затею как ограниченный во времени эксперимент. Ходить надо ровно месяц, раз в неделю, на сорок минут. На брата получится четыре раза. Немного, верно? Никто, я думаю, не сломается.       — А что будет через месяц?       — Посмотрим на изменения, и подумаем.       Я не возражал. Да и врач была мне знакома: она наблюдала меня сразу после выписки из больницы и научила справляться с паническими атаками. Скорее всего, наш профессор узнал о ней от хирурга, который меня оперировал. Я был даже рад её видеть и сразу признался, что приступы возобновились.       — Это плохо, — сказала она. — Что их провоцирует?       — Трудно сказать. То одно, то другое. Причем иногда вообще ничто не предвещает. Триггер как будто размазался, рассеялся по разным переживаниям.       — Интересно, — она сделала пометку в блокноте. — Что ещё?       Ещё мне перестали помогать самовнушения и резинка, надетая на запястье.       — Мозг будто противится обману. Теперь он поддаётся, только если я понимаю, что происходит в моём теле. Когда могу подробно себе представить, как сокращаются мышцы, дышат клетки и всё такое.       Маргарита Михайловна посмотрела на меня поверх очков и отложила блокнот.       — А как настроение?       — Хорошее.       — Учёба нравится?       — Очень.       Я не врал. Учиться было интересно, хотя я и не совсем понимал, чему меня в итоге научат, какой конкретно специальности.       — В крайнем случае, — говаривал профессор, — будешь преподавать биологию. А Матвейчук может сделать головокружительную карьеру на эстраде.       Мы были экспериментальной группой, но в чем состоит эксперимент, знали только профессор с Геннадием.       Когда речь зашла об одногруппниках, мозгоправша сказала:       — Возможно, приступы случаются потому, что ты не можешь расслабиться в их компании. Не доверяешь им, ждёшь подвоха. Это неудивительно, учитывая твой прошлый опыт. Но ты должен понять: поведение твоих одноклассников было вызвано совершенно конкретными обстоятельствами. В твоей теперешней ситуации эти обстоятельства вряд ли возникнут.       В самом деле, для повторения пройдённого нас было слишком мало. Да и профессор сильно отличался от моей школьной математички и никогда бы не допустил разделения группы на касты. Но всё же, общаясь с ребятами, я постоянно ловил себя на том, что примеряю к ним роли своих одноклассников и гадаю, как бы они себя повели.       Добросердечная Аля, наверное, жалела бы изгоев, и рано или поздно стала одной из них. Правдолюбка Катя могла бы возглавить клику претендентов. С другой стороны, она могла бы держаться в гордом одиночестве, делая вид, что всё происходящее её не касается. Что же до Матвея — если бы он избежал участи изгоя, то стал бы приспешником главного претендента. А может, они держали бы его за шута горохового.       Мысли о себе были ещё хуже. Если раньше я был в числе молчаливых середнячков, то теперь… Чтобы развеяться, я шёл в бассейн. Или бегал в парке, хотя и понимал, что от себя не убежишь.       Не знаю, о чем говорили с Маргаритой Михайловной остальные, но Матвей, когда мы собрались в пустой аудитории, категорически заявил:       — Психотерапия ненаучна.       — Почему это? — спросила Катя.       — Потому что инструменты воздействия неконкретны, а средства контроля ненадёжны. И что ещё хуже — интерпретация данных всегда субъективна. Эта мадам сама не понимает, что делает. Она просто будет применять ко мне весь арсенал своих приёмов в надежде, что хоть один да сработает. Это не дело.       Я хотел ему возразить, что Маргарита вообще-то психиатр, и средства и методы у неё более чем конкретны, но не успел. Аля с несвойственной ей мрачностью сказала:       — Как и в нашем расследовании.       Встретив недоумевающие взгляды, пояснила:       — Я про интерпретацию. Эти так называемые факты, — она ткнула карандашом в листок, приколотый к доске, — можно трактовать как угодно…       Матвей закивал.       — Что мы и делаем, каждый в меру своей испорченности.       Аля даже не улыбнулась.       — У меня такое чувство, что все свидетели врут.       — Почему? — снова спросила Катя.       — Ну вот возьмите воспоминания матери Семёнова, — Аля пошарила в своей папке и достала нужную страницу. — Вот тут она говорит, что видела в полиции избитого Ваню Зимакова. Но как она могла его видеть, если арестовали её двадцать шестого января, а Зимакова казнили уже пятнадцатого?       — Может, она перепутала дату ареста?       — Или приняла за Ваню кого-то другого.       — Или тот, кто записывал её слова, перепутал цифры.       — А может…       Аля вскинула руку, останавливая поток спекуляций.       — О чём я и говорю, — сердито сказала она. — Предполагать можно всё что угодно. Как и то, что она просто соврала. И такие нестыковки есть во всех показаниях, во всех до единого!       Показаниями мы называли все имеющиеся у нас документы о «Молодой гвардии», точнее их копии в перепечатках. Там были рассказы и воспоминания, выписки из протоколов допросов, расшифровки стенограмм заседаний военного трибунала, официальные донесения и журналистские статьи разных лет.       Нестыковки, и правда, были. Показания разных людей не совпадали в деталях: в количестве ограбленных почтовых машин и поднятых над городом флагов, в датах диверсий, доносов и арестов. У нашего любимого молодогвардейца, Виктора Тербацевича, было четыре даты рождения, а биржа труда была подожжена двумя разными способами: одни говорили, что молодогвардейцы заложили под крышу три поджигательных патрона, другие — что облили горючей смесью полы и двери.       — Где ещё ты заметила нестыковки? — спросил я.       — Например, в рассказе Лихачова, — ответила Аля. — Большинство версий сходятся в том, что Олег Полевой передал неизвестно кому список молодогвардейцев и хотел увести в лес ядро организации. Виктор узнал об этом в декабре, точно не помню какого числа…       — Двадцать восьмого, — сказал Матвей, который запоминал всё, что когда-либо читал, слышал или видел.       — Точно, двадцать восьмого. Так вот, по словам Лихачова, Виктор узнал, что список подпольщиков оказался у какого-то мутного Данило, и на последнем собрании даже предложил расстрелять Полевого за измену.       — Тогда почему ребята ничего не предприняли для спасения? Ты это хочешь сказать?       — Да! Они просто пошли грабить почтовую машину, а потом сидели и ждали арестов. Где логика? Снова можно подумать, что Лихачов где-то напутал или… наврал.       Мы задумались.       — Если это ложь, — через пару минут заговорила Катя, — я вижу ей лишь одно объяснение. Лихачов, он ведь был другом Виктора и всю жизнь отстаивал его доброе имя. Эта история с расстрелом могла быть рассказана в пику тем, кто утверждал, что молодогвардейцы не доверяли Виктору и выбрали вместо него Олега.       — Вполне возможно, — согласилась Аля. — Помните, он ещё говорил, что Олег самолично захватил власть? Забрал комсомольские билеты и сам начал их выдавать, пока Виктора не было в городе.       — Получается, это тоже может быть ложью, — сказал я.       — Получается так.       — Ага! — воскликнул Матвей. — А зачем было врать? Он что, без вранья не мог опровергнуть слова противников?       — Не знаю, — ответила Аля. — И в каком смысле «Ага»?       — Я к тому, что раз он не мог их опровергнуть, значит, это были не просто слова. И, выходит, Виктор не такой уж белый и пушистый.       Несмотря на феноменальную память, у Матвея случались проблемы с логикой, но сейчас все поняли, что он имел в виду. Он имел в виду, что Василия Лихачова, выжившего молодогвардейца, прошедшего всю войну, нельзя считать надёжным свидетелем.       Матвей покосился на Катю и добавил:       — Я просто рассуждаю. Нет дыма без огня. Возможно, и слухи были, и раскол. Только не бей.       — Погоди, — упрямо возразила Аля. — Мы всё-таки не утверждаем, что Лихачов сочинял. Вдруг это Кострецовы врали, а не он?       — Ну ты даёшь. А кто нашёл нестыковку в его рассказе?       — В рассказах сестёр нестыковок ещё больше!       Они обменялись неприязненными взглядами.       Катя молчала. Психотерапия ей явно помогала.       — Логическая нестыковка — это же не обязательно признак обмана, — сказал я. — Особенно в нашем случае. Мы ведём расследование, но при этом не можем задать участникам событий уточняющие вопросы.       — Саша прав, — сказала Катя. — Надо различать логические и фактические нестыковки. Если нелогичность — ещё не повод подозревать свидетеля в обмане, то противоречие фактам — вполне.       — Так вот я и спрашиваю, — не унималась Аля, — как узнать где факт, а где выдумка? Сколько было флагов — один или восемь? Был оружейный склад или оружия не хватало? Когда начались аресты — до нового года или после? Где арестовали Шатрову — в Луганске или дома? Били Виктора в камере его собственные товарищи или не били? Я уж не говорю о толпах партизан вокруг Красной Шахты: Чернявский, Жуков, Андрей, Данило, полковник Попов… Это всё правда? Поневоле начинаешь сомневаться, что «Молодая гвардия» вообще существовала. Потому что так бессовестно врать можно только о том, чего не было. Никто не докажет и не опровергнет.       — Ты права, — хором сказали Матвей и Катя.       Мы засмеялись.       — Все свидетели врут, — закончил Матвей свою мысль.       — Но зачем? — спросила Аля.       — Наверное, во спасение. Кто-то ради себя, а кто-то, как Лихачов, ради высшей цели.       — А нам-то что делать? Во что верить?       — При таком раскладе мы можем верить во всё что угодно. Во что лично нам хочется.       Это была ошеломительная идея. Все сначала замерли, а потом заволновались.       — Ну нет, — сказала Аля, — так нельзя. Есть объективная реальность…       Матвей громко фыркнул. У Али были сильные способности к гипнозу, и она лучше всех знала, что никакой объективной реальности не существует.       — Ребята, — сказала Катя, — помните идею о множественности миров?       — Интерпретация Эверетта. Физическое многомирие как основа мироздания, — выдал справку Матвей.       — Параллельные вселенные, — кивнула Аля. — Правда, я не поняла…       Матвей бросился объяснять:       — Там всё просто. В этой теории сознание человека имеет статус физического параметра и может влиять на квантовую реальность. Когда оно взаимодействует с каким-нибудь объектом, в жизнь воплощаются все возможные результаты этого взаимодействия. Один воплощается в нашем мире, а все остальные — в параллельных.       — …ту задачу про сверхчувствительную бомбу, и почему она якобы доказывает многомирие, — договорила Аля.       Матвей не смутился и набрал в лёгкие побольше воздуху.       — Я тоже нё все понимаю, но сейчас не об этом, — поспешно сказала Катя. — Я увидела аналогию. Прямо сейчас мы с вами собственными глазами наблюдаем четыре разумно осознанных мира, которые существуют одновременно. В одном из них Виктор выдержал все пытки и никого не выдал. В другом…       — …Виктор был слабак и идиот, — подхватила Аля, показывая рукой на Матвея.       — Я такого не говорил! — возмутился он.       — В третьем, — продолжала Катя, — «Молодая гвардия» вот-вот превратится в выдумку. А в четвёртом…       Она замолчала, и все взгляды скрестились на мне. Тупая реакция не заставила себя долго ждать. Я пожал плечами. Потом встал и засунул трясущиеся руки в карманы. Пройдясь туда-сюда по аудитории, сказал:       — Со свидетелями, получается, то же самое. Сознание каждого из них столкнулось с «Молодой гвардией» и выдало один из возможных вариантов реальности. Значит ли это, что никто из них не врёт и наше расследование не имеет смысла?       — Нет, не значит, — сказала Аля упрямо. — Почти все они лгут, невольно или намеренно. То есть показывают нам не чистый результат взаимодействия их сознания с «Молодой гвардией», а отредактированный, не имеющий ничего общего ни с одной из существующих реальностей.       Тут она была права, потому что память человека — это не чемодан с сувенирами. И не подвал, куда он время от времени спускается, чтобы достать то или иное воспоминание — кусок янтаря с бабочкой внутри. Наша память устроена так, что каждый раз, вспоминая, мы не возвращаемся к старым следам, отпечатавшимся где-то в мозге, а создаём новые. Грубо говоря, уничтожаем старое воспоминание, — перезаписываем его, — и отличия новой версии от старой зависят от нашего опыта и отношения к прошлому. Память меняется столько раз, сколько раз её извлекают.       Катя сказала:       — Нам нужно выяснить правду. И дело не только в справедливости. Думаю, все давно заметили, что мы не можем управлять материей, если наши представления о ней неадекватны.       Матвей вздохнул и неожиданно серьёзно проговорил:       — Чистым результатом взаимодействия обычных людей с «Молодой гвардией» была гора трупов в шурфе шахты номер пять.       — Да, — сказала Аля. — А потом о ребятах стали рассказывать небылицы. Наделять их сверхчеловеческими качествами и примазываться к подвигу. Или, наоборот, принижать их, доказывая, что никакого подвига и не было.       Повисло молчание.       Сердце у меня опять затрепыхалось, но я сказал:       — Я верю в "Молодую гвардию". И хочу верить, что Виктор никого не предавал. Но когда тебя бьют, да ещё так жестоко… Не представляю, как это можно выдержать.       Мы ещё немного помолчали. Уши у меня горели, но одногруппники не стали ни о чём спрашивать. Я был им благодарен.       — Короче, — сказал, наконец, Матвей, — если мы не найдём способ сгонять в прошлое и посмотреть на всё своими глазами, правды нам не узнать. Я правильно понимаю? И, похоже, это ещё не самый безнадёжный вариант.       Мы засмеялись.       — И когда это будет? — спросила Аля.       — Не знаю, но года четыре в запасе у нас есть.       — Ты не шутишь? Думаешь, это возможно?       — Ты же видела летающую книгу. После такого возможно все.       Аля посмотрела на Катю.       — Правда?       — Почему нет? — отозвалась та. — Думаю, нам мешает наше восприятие времени. Возможно, для путешествий надо просто сломать шаблон и научиться воспринимать его не только как необратимо текущее из прошлого в будущее.       — И как это сделать?       — Понятия не имею.