***
К концу недели она наконец приходит в себя, и ее можно навещать. Он одновременно и жаждет, и страшится встречи с ней. Зайдя за прикрывающую ее койку ширму, он обнаруживает ее лежащей неподвижно, с закрытыми глазами. Решив, что она спит, он просто пользуется моментом, чтобы просто осмотреть ее. Одна рука открыта и вся в багровых ссадинах, кожа вокруг одного глаза синевато-лиловая от удара лицом оземь. Скверная царапина на щеке. Но рука, которой она прикрылась, похоже, приняла на себя основной удар, потому что в остальном ее лицо в порядке. Мельбурн испускает судорожный вздох. По одной этой руке можно догадаться, как выглядит все остальное. На волосок от... На тоненький-тоненький волосок. Но тут она начинает шевелиться — кажется, услышала его. — Капитан, — произносит он тихо. Она осторожно поворачивает голову на подушке и улыбается ему, и грудь его проседает от облегчения и любви. — Рад видеть вас в сознании, — улыбается он, садясь на стул рядом с койкой. Рад видеть тебя живой. — Как вы себя чувствуете? — Мне дали морфия, — слабым голосом отвечает она. Он кивает, улыбаясь. — Морфий помогает. — Рад слышать. — Дядя приходил, — добавляет она. Мельбурн опускает глаза. — Да. — Он сказал, что запросит в штабе мой перевод. — Отчаяние сквозит в ее голосе. — Но я не хочу, — шепчет она. На подушку с щеки соскальзывает слеза. — Знаю, — ласково отвечает он. — Но вам тут нечего делать до выздоровления. — Я могу принимать участие в планировании операций, — спорит Виктория. — Гарри может руководить. Он улыбается мимолетной грустной улыбкой. — Гарри лейтенант. — Его могут повысить, — не сдается она. Он смотрит ей в глаза, пока она не отводит взгляд. — Вы считаете, что мне нужно уехать, — с горечью бросает она. — Нет, — качает он головой. Она поворачивает к нему голову. Голос его дрожит от эмоций. Она растерянно моргает. — Я хочу, чтобы вы были в безопасности. — Чувствуя знакомый комок в горле, он сглатывает. — В этом я солидарен с вашим дядей. — Здесь я буду в безопасности. — Он продолжает смотреть на нее, подняв брови, и она опять отворачивается с сердитым вздохом. — Пожалуйста, — шепчет она. — Не отсылай меня. — Я бы никогда тебя не отослал, — искренне отвечает он, тихим, хриплым голосом, и опять сглатывает. — Это не мне решать. — Еще одна слезинка выкатывается из ее глаза, и когда он протягивает руку, чтобы вытереть ей щеку, она закрывает глаза при его прикосновении. — Прости, — шепчет он. — Когда? — спрашивает она, не глядя на него. — Через неделю-другую. Когда ты достаточно окрепнешь. Они еще некоторое время молчат. Наконец он оглядывается — ширма достаточно эффективно отгораживает ее койку, и, слегка откинувшись назад, он берет здоровую ее руку в обе свои ладони, ласково поглаживая тыльную сторону. Она поворачивается и смотрит на него сонными глазами. Не сводя взгляда с ее глаз, он подносит ее руку ко рту и прижимается губами к ее пальцам. — Я люблю тебя, — шепчет он. Осторожно вернув руку на место, он поднимается и выходит.***
Он навещает ее накануне отъезда. Гарри собрал ее вещи, и теперь они свалены в изножье ее койки, создавая такое явственное ощущение окончательности, что его опаляет вспышка гнева. Он не хочет, чтобы она уезжала. Она лежит, но вряд ли спит: он не заглядывал к ней за весь день, она наверняка его ждет. Он стоит у края ширмы, смотря на нее. Она так красива, даже со всеми этими переливающимися всеми цветами радуги кровоподтеками и гипсом на руке и ноге. Пожалуй, он никогда еще не любил ее так сильно, свою петарду-капитана, но как же больно тянет в груди. Она уезжает. И она, наверное, почувствовав его присутствие, поворачивается в его сторону и неловко, на одном локте, приподнимается на узкой койке. Он подходит и придвигает подушку, чтобы она могла на нее опереться. Она бормочет тихое «спасибо». Мельбурн садится на стул у койки, но оба еще долго молчат. Он сидит, уперев локти в колени, теребя фуражку, и слышит шершавый шелест грубых больничных простыней, сминаемых ее пальцами, и не знает, что сказать. — Я еду в Париж, — наконец произносит она. Он кивает. — Разведка, — говорит он. — Удивительно, что тебя с самого начала туда не направили. — Я сказала, что не собираюсь переводиться, если меня запрут в кабинете, — объясняет она. Он кивает, слегка изогнув губы. Ну конечно. — Я бы не ушла из Сопротивления, чтобы сидеть за письменным столом. — Нам и там люди нужны, — замечает он. — За письменными столами люди взламывают немецкие шифры. — Она смотрит на него сердито. — Но я рад, что тебя не заперли в кабинете, — тихо признается он. Выражение ее лица смягчается. — Я тоже. — Она теребит краешек одеяла. — Я буду скучать по тебе. Я скучал по тебе последние две недели, думает он. — Я тоже. — Не думаю, что смогу писать. — Да уж, — печально улыбается он. — Это вызовет вопросы. — Она улыбается. — Но оттуда ты сможешь приглядывать за своей командой. — Да, — кивает она. — И за тобой. — Со мной всё будет в порядке, — говорит он. — Я уже не участвую в боях. Слишком старый, — добавляет он полушутя. — Слишком ценный, — возражает она с жаром. Он с улыбкой качает головой. — Береги себя, — шепчет она. Он поднимает голову — глаза ее блестят. — Со мной всё будет в порядке, — повторяет он, сглатывая комок и беря ее за здоровую руку. — Это ты береги себя. Выздоравливай. — Я буду в Париже, — почти смеется она. Он только мычит и морщится, и Виктория хихикает. Они снова умолкают, и ему так хочется обнять ее, сказать, что всё будет хорошо, что с ним ничего не случится, что он сделает всё возможное, чтобы победить в этой нелепой войне и вернуться к ней как можно скорее. Просто притянуть ее к себе и укрыть от всего плохого на свете. Но он не может этого сделать, а потому ограничивается тем, что ласково поглаживает тыльную сторону ее ладони. Скоро она начинает то и дело прикрывать рот, пытаясь скрыть зевоту, и он с улыбкой кладет ее руку обратно ей на колени. — Спи, — тихо говорит он. Она мотает головой. Она просто не хочет прощаться. Он тоже не хочет. Он поднимается и, наклонившись, прижимается губами к ее лбу. Отстранившись, он видит сбегающую по щеке слезинку, и у него сжимается сердце от мысли, что он опять заставляет ее плакать. — Не плачь, — шепчет он. — Пожалуйста, не плачь. — Усевшись на краешек узкой койки, он осторожно берет ее руку. Виктория поднимает на него глаза, мельком взглянув на его рот, и он знает, знает, чего она хочет — и он склоняется вперед и целует ее губы. Виктория отвечает с каким-то отчаянным жаром, подавшись вперед, обвивает руками его шею, и он не может не ответить с равным жаром, обхватив ее щеку ладонью. Но разум в конце концов напоминает ему, что они в госпитале, и кто-нибудь может заглянуть за ширму в любую минуту. Он отстраняется, легонько прижавшись лбом к ее лбу. Оба тяжело дышат. — Я приду утром до твоего отъезда, — тихо говорит он, смотря ей в глаза. — И война скоро кончится, не успеешь и глазом моргнуть, и тогда я приеду в Париж и найду тебя. — Я сама тебя найду, — говорит она. — Мне будет проще — ты будешь на фронте. Когда объявят об окончании войны, я найду тебя. — И столько решимости, столько яростной уверенности в ней, его петарде-капитане, что Мельбурн невольно ей верит.***
Интересно, думает он, шагая к своему кабинету, какое-такое срочное дело может требовать его внимания так безотлагательно. Война-то окончена. Неужели нельзя дать людям хоть пару часов попраздновать? Но Альфред был весьма настойчив, а потому Мельбурн, оставив свой виски на попечение ликующего Палмерстона (и строго предупредив, что лучше бы напиток остался нетронутым к его возвращению), пробирается через оживленную шумную толпу, заполнившую улицу, к уже знакомому зданию, в котором располагается его кабинет. Он поднимается по ступенькам, так глубоко погруженный в собственные мысли, что, подняв наконец взгляд, обнаруживает, что уже стоит посередине тонущей в полумраке комнаты. Она стоит в дверном проеме, широко распахнув глаза, кусая губы, и он замирает, задохнувшись от шквала эмоций. Она приехала. Она здесь. Он застывает на мгновение, не сводя с нее глаз. Виктория делает шаг вперед. Ему знаком этот блеск в ее глазах, он успел его узнать за столько месяцев — почти полтора года. Решимость. Снаружи повсюду шумно гуляют люди, и в пустой комнате эхом отдаются восторженные крики, но Мельбурн видит лишь голубые глаза, которые всё ближе и ближе. Она обвивает его шею руками, и он подхватывает ее и кружит, кружит, и она взвизгивает и хохочет — он не слышал звуков прекраснее уже несколько лет, с тех пор как навсегда умолк смех его сына. Он крепко сжимает ее в объятьях, так крепко прижимает ее к себе, зарываясь лицом в ее шею, ее волосы — он должен еще раз сказать ей, что она для него значит, ведь теперь он почти, почти может это сказать. И он вшептывает слова в ее кожу, как мантру: Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Он знает, что она его слышит: ее пальцы хватаются за его волосы, рука теснее жмется к спине. Она дрожит в его объятиях, кажется, даже всхлипывает, и он отстраняется, прижимается лбом к ее лбу. Она не выпускает пальцы из его волос. — Я люблю тебя, — снова шепчет он, и она содрогается в прорвавшемся рыдании. У него и самого глаза щиплет. — Я люблю тебя. Люблю тебя, — повторяет она между всхлипами и притягивает его ближе, теснее, наклоняя голову. Он обхватывает ее лицо руками, стирая большими пальцами влагу с ее щек, и нежно целует ее губы. — Никогда больше меня не бросай, — шепчет она, когда он наконец разрывает поцелуй, и целует его, решительно и отчаянно. — Прости, — говорит он. — Прости. Я хотел тебя защитить. Я не мог тебя потерять, — голос его дрожит от непролитых слез. Она снова всхлипывает. — Я знаю. Знаю. Я просто… я не могла… я хотела быть рядом, — всхлипывает она, и он опять крепко прижимает ее к груди. — Всё закончилось. Закончилось. Я в безопасности. Мы в безопасности, — бормочет он, покрывая поцелуями ее волосы, и чувствует, как медленно выравнивается ее дыхание. — Как ты сюда добралась? И как тебе удалось выбить увольнение? — спрашивает он, сообразив вдруг, что она находится в его лагере посреди Германии, в то время как должна быть за пятьсот миль отсюда, в Париже. — Когда неделю назад русские взяли Берлин, я запрыгнула на поезд, — пожимает она плечами. — Я сразу по прибытию заявила полковнику, что когда война подойдет к концу, я буду нужна здесь. Что у меня тут осталось незаконченное дело. — Виктория слегка краснеет. Можно себе представить, как проходил этот разговор с полковником. — Я приехала вчера днем, но решила подождать, — застенчиво добавляет она, и он смотрит на нее во все глаза, немея от изумления и восторга перед этой прекрасной женщиной, и запрокидывает ее голову назад, и снова нежно ее целует, вкладывая в поцелуй всю свою любовь. — Всё закончилось, — шепчет она, когда он отстраняется — очень и очень нескоро — и поднимает на него взгляд распахнутых от восхищения глаз. Он медленно кивает, и слова вырываются у него прежде, чем он успевает им помешать. — Выходи за меня, — выдыхает он. Как во сне он смотрит, как открывается ее рот, как она выдыхает — сейчас она скажет нет, какой же он идиот, эх… — Да, — кивает она. Распахнутые глазища ее сияют. — Конечно. Да! Да. Да. Он таращится на нее, раскрыв рот, а она улыбается, она смеется. Что, что теперь нужно сказать, что сделать? Но она хочет выйти за него! И он целует ее опять. Потом уже, гораздо позже, она сидит рядом с ним в столовой, и он едва сдерживает порыв прикоснуться к ней. Она здесь, рядом, живая и совершенно здоровая — так она утверждает — и она выйдет за него замуж, и всё сейчас идеально, и как же ему так повезло? Он не в силах скрыть своего счастья, и когда Палмерстон, заметив ее внезапное появление за их столом, смотрит на него, подняв бровь — «Капитан Кент! Какой приятный сюрприз!» — Мельбурн лишь предостерегающе качает головой. Отбой сегодня соблюдается весьма условно, и когда они наконец покидают столовую, час уже поздний, но люди еще бродят там и сям, так что он может себе позволить разве что идти вместе с ней по направлению ее жилища под предлогом, что ему нужно что-то захватить из кабинета. Они добираются до здания, в котором расположен его кабинет, и она оборачивается и ухмыляется, а потом взлетает по ступенькам и скрывается внутри. Он следует за ней и не успевает опомниться, как вокруг его шеи обвиваются ее руки, а к его губам прижимаются ее губы. Но он принимает ее поцелуи более чем воодушевленно. Долго-долго. Но она падает с ног от усталости, и он, поцеловав ее в лоб, велит ей отправляться спать. — Я буду здесь утром, капитан, — шутит он, и она улыбается. — Я тоже, генерал, — ее лицо чуть грустнеет, и он не сразу, но понимает. Теперь можно, думает он, притягивая ее ближе, прижимаясь лбом к ее лбу. — Спокойной ночи, моя прекрасная Виктория, — шепчет он, и она судорожно хватает ртом воздух. — Спокойной ночи, Уильям, — шепчет она в ответ. — Да, мне нравится. Он улыбается. — Мне тоже.