«Да, идиот, мне нужны были твои деньги. Разве я могла позволить себе такие подарки и развлечения?»
Кирилл медленно подошёл ближе к Лене, попутно потирая руки. Та замерла на месте, не отводя взгляда от парня. Они около десяти секунд смотрели друг на друга, пока Бондаренко, аккуратно взяв руку девушки, не вложил ей что-то в ладошку, сжав её в кулак. Лена поспешила разжать его и увидела обручальное кольцо. Он не потирал руки. Он снимал кольцо. — Надеюсь, ты найдёшь человека более достойного, чем я. Ничего более не сказав, Кирилл быстро залез в машину. Лена стояла и наблюдала за тем, как её бывалый жених уезжает от неё уже, по всей видимости, навсегда, и когда автомобиль скрылся из поля зрения, рыжеволосая осела на асфальт, чувствуя, как по щекам текут слёзы. К этому просто нужно было быть готовой. Ведь за всё, совершённое человеком, ему же и воздаётся.***
Когда Евгений вернулся со своей внеплановой встречи, казалось, что его отсутствие никто не заметил. Однако лицо Игоря Владимировича, посетившего его перед ужином, показало обратное. — Евгений Васильевич, вы же взрослый мужчина, а ведёте себя, как ребёнок. — Да и вы отчитываете меня сейчас, как собственное дитя. Дворецкий лишь улыбнулся со слов мужчины. Он сказал, что ужин уже давно прошёл, так что он может тихо мирно посидеть в одиночестве. Конечно, без замечания, что ему желательно вообще лежать в постели, не обошлось, но Головлёв просто пропустил это мимо ушей. Ему хотелось просто увидеть Соколову, о состоянии которой он почти ничего не знал. Поскольку готовили ужин, причём явно насыщенный, как и всегда, Жека сделал вывод, что Юля уже стоит на ногах и вновь обитает на кухне. Быстрым шагом он направился туда, ощутив лёгкую слабость по пути, но вновь не обратив на это внимания, однако когда он оказался на месте, то увидел не Юлию Олеговну. Перед ним предстал незнакомый мужчина, ростом выше и телосложением плотнее и сильнее его, весь такой загорелый и — о господи, о чем он подумал? — сексуальный. Эта аура настолько была похожа на чрезмерный едкий запах противных приторных духов, что Головлёв даже сморщился. Мало того, что тип явно противненький, так ещё и что-то забыл на территории особняка. На территории Соколовой, чёрт возьми! — А где Юлия Олеговна? Незнакомец повернулся на голос и, увидев Головлёва, слегка улыбнулся: — Она отошла ненадолго, видимо, передохнуть. Кивнув, Женя ещё несколько секунд изучал непонятный субъект. Но прежде, чем он вновь обратился к нему, в кухню зашла сама повариха, по пути делая хвост. Едва их взгляды встретились, Евгений Васильевич вдруг ощутил неимоверное облегчение и неожиданное желание приблизиться к ней, заключить в объятия. Это было даже похоже на мимолетное желание ребёнка, да и тем более, как бы отреагировал этот неизведанный субъект на его действие? Впрочем, Соколова тоже была явно рада видеть Головлёва, и Жеке даже показалось, что она сама была бы не прочь с ним уединится. — Здравствуйте, Евгений Васильевич, — проговорила Юля с улыбкой. — Как вы себя чувствуете? — Лучше, — улыбнувшись в ответ, Головлёв ещё несколько секунд смотрел на женщину, а затем указал на немного удивлённого нового повара. — А что это, собственно, за амбал? Выражение мужчины не особо порадовало загорелого качка. Он немного нахмурился и, не дав слова Юлии Олеговне, ответил сам: — Во-первых, у меня есть имя. Артём Николаевич. Во-вторых, меня нанял хозяин особняка как помощника главного повара. Головлёв бросил взгляд на Юлю, которая немного поёжилась от слова «помощник». Сильная и независимая, что тут ещё сказать. — Обязательно похвалю Даниила Алексеевича за его тонкий выбор работников, — улыбнувшись, Евгений Васильевич поспешил было покинуть кухню, но его остановила Соколова, слегка потянувшая мужчину за край пиджака. — Что-то ещё? — Я могу с вами поговорить ближе к позднему вечеру? — тихо спросила женщина. Жека слегка удивился вопросу Соколовой, но это даже обрадовало его. Хоть она будет проводить большую часть времени со своим новоиспечённым помощником. — Да, конечно. Встретимся в определённом месте? — В библиотеке. Молча кивнув, Головлёв покинул помещение.***
Пока в особняке все были заняты своими делами, Кирилл поехал на встречу с родителями и Леной, а Головлёв, по его мнению, отдыхал в своей спальне, Даня решил съездить к матери в больницу. Его всё-таки гложет совесть: из-за работы совершенно не было времени посещать её… Да и от отца с братом не было никаких известий. Он часто думал о Грише. Его брат, спустя шесть лет, вернулся в Москву, к их семье, но… Он стал совершенно другим. Тот Гриша Макаренко был лучезарный, харизматичный, тёплый и доброжелательный. Но теперь его брата словно подменили, и они стали ещё более непохожи. В Дане не было этой невозмутимости, холодности и даже жестокости. Он не был столь мужественен и брутален на вид, и аура его не излучала такой силы и некой угрозы… Конечно, таким Гриша стал, ступив на путь криминала. Но они с ним и раньше отличались. Даня был до жути неуверенным, но в то же время самостоятельным до невозможности ребёнком, мягкотелым, раздражительным, категоричным, даже наивным и капризным. Гриша же всегда находил выход из разных ситуаций, не стеснялся говорить всё так, как есть, даже в подростковые года, и его главными и достоинствами, и недостатками одновременно являлись упрямство и амбиции. Из-за этого большинство взрослых оценивали старшего сына семьи Макаренко как умного, мудрого и талантливого мальчика, который мог добиться всего, если бы захотел. Младшему сыну такого внимания не доставалось. Точнее, ему доставалось другое. Даня очень часто слышал о себе подобные речи: — Он какой-то… не такой. — Загадочный. Непредсказуемый. — Вспыльчивый. Порой бывает капризным. Что же за наивное дитя… — Мальчик как-то слишком самостоятелен, это даже выглядит порой глупо. Он пытается сделать всё сам, даже если ему нужна помощь. — Никого не слушает… Как же безрассудно. — Совсем не похож на Алексея. Он не имеет сострадания и должного понимания к людям, сам по себе. На Ирину не походит так подавно. — Такое ощущение, что это не их сын. … Так было всегда. И чем больше он это слышал, тем стремительнее он становился самостоятельным парнем, которому не нужна поддержка со стороны и который обойдётся без общественного мнения. Никто не смел ему указывать, что делать. Это его жизнь, а не их. Но всё равно все эти слова его задевали. А мать с отцом только и могли, что тихо защищать его. Они не доказывали обратного. — Мам, скажи… Я правда такой плохой? — Нет. — лишь и отвечала Ирина, одаривая сына лёгкой улыбкой. — Папа, люди говорят такие обидные слова… Что я не ваш сын, что во мне всё плохо… — Просто не слушай их, сынок. — говоря это, Алексей приобнимал сына, а затем продолжал работать. Они не говорили обратного. Не говорили, что он хороший и что в нём нет таких недостатков, которые ему приписывали. Они просто говорили людям, что каждый человек — это индивидуальность, и если Даня рос таким, значит, так надо. Возможно, поэтому он как-то холодно относился к понятию семьи. Что вообще для него значит семья? Тепло, уют, доверие и взаимопонимание? Вечера у камина, на диване, под пледом, с горячим чаем или какао в руках, как в фильмах? Нет, у него всё было иначе. Каждый член семьи Макаренко будто бы жил сам по себе. По крайне мере, Даня так видел со стороны. Ирина и Алексей любили друг друга, но оба были слишком заняты работой, в особенности Ирина. Внимание основное уделялось Грише. А Даня… просто Даня. Любимый сынок, но не более. Добравшись до больницы, Даня припарковался и направился в здание, всё ещё обдумывая своё прошлое. От него на душе становилось тяжело. Почему к нему так относились? Да, родители ему многое дали, они воспитали его, и всё такое… Но ему не хватало этого. Ему не хватало родительской любви и ласки. Они словно не могли её дать, потому что не имели этого в запасе. Ему пришлось спросить у медсестёр палату матери, ибо он давно не был в больнице. Макаренко шёл по лестнице, чувствуя какое-то ненормальное волнение. Боится увидеть мать в неважном состоянии? Наконец, он оказался на нужном этаже и направился к палате. Однако, чем ближе он подходил, тем отчётливее была одна фигура, грозная, словно палату охранял большой серый волк. Вот он подошёл совсем близко и остановился. «Волк» повернулся к нему лицом. — Надо же, кто это здесь. — И тебе привет, Гриш. Тот тут же отвернулся от него, сел на стул, прислонившись спиной к стенке. Он даже не смотрел в сторону Дани. И это безразличие угнетало Макаренко-младшего. — Как там мама? — Подожди, пока она освободится со своих тренировок. Тогда узнаешь. — А ты мне не можешь сказать? Гриша кинул на него хмурый взгляд. — А тебе чего неймётся-то? — Я волнуюсь за маму. Я не мог посещать её очень длительное время, поэтому… — Ой, да брось, всё ты мог. У тебя тупо не было желания это сделать. Поднять свой великий зад и приехать сюда, чтобы повидаться с матерью. То, как грубо и прямо выражался Гриша, сбило Даню с толку. Он почувствовал, как его окутывает возмущение и злость. — Что, прости? Темноволосый поднялся со своего места и медленно, даже угрожающе, подошёл к брату, почти вплотную, оставив между ними какие-то жалкие сантиметры. Дане казалось, что его загнали в угол, как овечку или кролика. Он никогда бы не подумал, что будет так сильно боятся своего родного брата, с которым рос большую часть своей жизни. Разве это нормально? Боятся родного человека, будто бы он незнакомец и опаснейший преступник? С последним можно было не спорить. Он и так замешан в делах с мафией. — Я разве не ясно выразился? — спокойно проговорил Гриша. — Или тебе есть, что на это ответить? — Есть, — Даня невозмутимо отошёл назад, убрав руки за спину. — Во-первых, отойди от меня. Усмехнувшись со слов брата, Гриша лишь повиновался. — Во-вторых, не ты один волнуешься за мать. Да, я работал. Потому что на меня взвалили кучу обязанностей. Уже через считанные недели я должен провести важнейший приём. Если я пущу его коту под хвост, меня уволят. Как я буду обеспечивать родителей? — Деньги, деньги… Меркантильность — не наша черта. Ещё один укол в сердце от родного брата, который разжёг огонь негодования Дани ещё больше. Он словно вновь встретился со шквалом общественного мнения, только в лице Гриши. — Я хотел её посетить. Очень. И за отца я так же переживаю: он куда-то пропал. — Объяснил бы я тебе, куда, — ответил Гриша, не отводя взгляда от Дани. — Но ты не поймешь. Или будешь задавать слишком много вопросов. Макаренко-младший вопросительно вскинул брови. — Так объясни. — Как тебе объяснить тот факт, что отцу тоже сейчас плохо, и он даже отпуск взял, чтобы передохнуть? Даня не ожидал этого. Отец хоть и являлся мягкотелым и даже в какие-то моменты слабым человеком, всё равно был трудоголиком. Для него взять отпуск — это взвалить свою ответственность на других. — А плохо ему из-за матери. Доношу до твоего величественного сведения, что есть очень большая вероятность, — нет, это даже почти подтверждено, — что наша мать не сможет больше ходить. В этот момент Даню будто бы окатили холодной водой. Все те мысли о том, что мама просто в неважном состоянии, казались дикой мелочью по сравнению с реальностью. Зная, как отец печётся о маме, понятно, почему он взял отпуск… Гриша, почувствовав слабину со стороны брата, пошёл в наступление: — Пока наша семья испытывает неимоверные трудности и нуждается в поддержке каждого члена, ты отсиживаешь свои жопу и яйца в четырёх стенах, чтобы сделать, как всегда, всё безупречно и не получить по шапке от начальства. Ты отдаешь все свои силы на работу, но не на семью. Ты разве сам этого не видишь? Даня мог лишь отвести взгляд, чувствуя, как его опора начинает трескаться по швам. — Мать всё ждёт твоего появления, банально звонка или сообщения. Она всё тешит себя надеждой, что младшему дураку есть дело до неё. Отец, который, несмотря на своё состояние, волнуется за тебя и твоё здоровье. Ну как же, Данечка, получивший идеальную работу, как же он там? Наверное, устал. Главное, чтобы не перетрудился. Руки машинально сжались в кулаки. Даня даже на миг ощутил отрезвляющую боль от того, насколько сильно он их сжал. — Но ты умудрился приехать только сейчас, когда скоро вообще начнут всех гнать, как дворовых псов и котов, чтобы закрыть больницу, когда мать придёт, не в состоянии с кем-либо беседовать… И ты просто начинаешь качать свои права. Больно было не от того, что родной брат выражается столь грубо и чётко. Больно было от того, что в этом скрывалась правда. — У меня тоже работы вагон и целая тележка. Да, я занимаюсь криминалом, но я тоже зарабатываю деньги и несу ответственность за тех, кто следует за мной и кто рассчитывает на меня. Но узнав, что с матерью что-то не так, я прилетел сюда. И плевать, что произошло с нами в прошлом. Я приехал. Тебе же ехать до сюда полтора часа. Ты даже этого не сделал до сего момента. Его отчитывали, как маленького ребёнка, который сделал что-то неправильное. Было и стыдно, и обидно одновременно. Но, господи, как же Гриша был прав… Прежде, чем закончить свой монолог, Гриша вновь подошёл вплотную к брату. Какой-то неведомой силой он заставил Даню поднять голову и посмотреть ему прямо в глаза. — Хочешь знать моё мнение, братец? Даня ничего не сказал. Лишь смотрел на Гришу, чувствуя, как сейчас он будет свержен наповал. Чувствуя, что сейчас он лишится своей единственной святой веры в хорошее — ценности семьи. — Ты — не Макаренко. Не был и не будешь им, сколько ни старайся.***
Эстетичная атмосфера ресторана, полного, как ни странно, спокойных людей и классической музыки, давила на Геннадия Бондаренко. Он любил сидеть в таких местах, отдыхать и попивать коньяк, но теперь он просто пьет третий стакан воды, ожидая сына с его невестой. Рядом с ним сидит его жена — Бондаренко Марина Александровна. Утончённая и расцветшая с годами женщина, элегантно одетая, она всегда поддерживала мужа, понимала его, но также имела своё мнение, с которым Бондаренко-старший в итоге соглашался. Марина не являлась настоящей матерью Кирилла. Первая жена Геннадия сначала изменила ему с другим мужчиной, а после вообще спилась, что мужчину не удивило, пускай он и был крайне этим расстроен. Около пяти лет Гена воспитывал своего сына самостоятельно, а потом появилась Марина. Первое время Кирилл не был особо рад незнакомой женщине в семье, но на данный момент между ним и мачехой царят тёплые и близкие взаимоотношения. Марина порой даже ругает Гену за то, что тот слишком строго и требовательно относится к своему сыну. — Где же он? — раздражённо пробубнил Геннадий, отставляя уже опустевший стакан. Марина Александровна нежно и аккуратно погладила мужа по плечу, пытаясь его успокоить. — Дорогой, он всего лишь опаздывает на двадцать минут. — Марина, это некрасиво. — Ну, возможно, невеста постаралась… Мы, женщины, не можем без опозданий. Невинная шутка супруги вызвала на лице Геннадия улыбку, какую он не проявлял толком не при ком уже много лет, после развода с женой, а затем и её смерти. Музыка в зале вдруг сменилась на скрипочную, печальную. Это никак не повлияло на настроение людей, сидящих за столиками, но вот у Гены вызвало плохое предчувствие. Отцовское сердце подсказывало, что произошло что-то неладное. — Марин, я переживаю за своего дурака, — проговорил он, взяв её за руку. — Ты же его знаешь. Глупый, беспечный мальчишка… Он так похож на свою мать безмерной любовью и стремлением к ней. Она не была однолюбкой, и он наверняка такой же. — К чему ты это? — удивилась Марина. — Елена же хорошая девушка, как ты говорил. Геннадий невольно цокнул языком, за что мысленно себя отругал, а затем ответил: — Я вижу, что она неплохая. Но… есть в ней что-то, что не даёт мне покоя. Она — копия моей покойной жены. И я боюсь, что однажды она поступит с Кириллом так же, как моя жена со мной. Марина хотела было начать переубеждать и успокаивать возлюбленного, как вдруг оба обратили свои взгляды на идущего к ним Кирилла. Тот шёл медленно и как-то слишком спокойно, сдержанно. Геннадий, на удивление самому себе, заметил, что на лице Кирилла нет обычной простоты и улыбки. Он шёл, высматривая, где сидят его родные, но лицо его не выражало харизмы. Бондаренко-старший встал с места, ожидая, пока сын подойдёт к нему. Тот вышел из тусклого освещения дальних мест к нему на свет, и Гена убедился в своих подозрениях. — Где Лена? — лишь и спросил он. — Её не будет. — Кирилл поправил волосы, будто бы намеренно показывая отцу пустующий безымянный палец, а затем взглянул на него глазами, желающими высказаться, и кричащими одну фразу: «Почему я тебя не послушал?» Отцовское сердце впервые за всё время забилось с дикой скоростью. Не говоря ничего, Геннадий повернулся к жене: — Попросим счёт и поедем домой. Марина понимающе кивнула, а затем усадила Кирилла за стол, сев рядом с ним. Геннадий подозвал официанта, чтобы потребовать счёт, и стал ждать, непрерывно наблюдая за сыном.***
На часах стукнуло полдвенадцатого ночи, когда Головлёв переступил порог и оказался в библиотеке. По тусклому освещению нескольких включённых настольных и настенных ламп он убедился, что Соколова уже на месте. Он прошёлся по рядам с книжными полками и в одном, всё-таки, нашёл женщину. Та стояла и изучала какую-то книгу. — Шухер. Юлия Олеговна обернулась на голос и, увидев Жеку, слегка улыбнулась. Она поставила книгу на место, а затем вышла на свет к мужчине. Женя мимолётно оценил её внешний вид: Соколова была уже не в рабочей форме, а в ночной женственной пижаме, состоящей из шелковых брюк и блузки, поверх которой был длинный легкий халат. Волосы, обычно представляющие из себя хвост или пучок, были распущены и красиво спадали на плечи женщины. Лицо без косметики давало знать о возрасте Юли, но при этом она всё равно выглядела свежо и красиво. Жеке показалось, что она одета слишком неформально. Ну да, по сравнению с тем, как он пришёл к ней в том же деловом виде, не считая оставленных в спальне пиджака и аксессуаров, а также закатанных рукавов чуть расстёгнутой рубашки. Он всё равно хотел выглядеть красиво и солидно. Ну вот и кому тут сорок два? — Я думаю, нам стоит присесть. — Согласна. Оба направились к столу находящемуся у окна. Когда они сели на места, первым заговорил, как ни странно, Головлёв: — О чём ты хотела поговорить? Юлия Олеговна была слегка сбита с толку вопросом мужчины. — О… о нас. Разве не очевидно? — В плане? Немного растерянное лицо Жеки вызвало у Соколовой смешок. — О нас, в плане состояния здоровья. «Вот думаю, кто из нас ещё умеет грамотно оборвать романтику», — подумал про себя Женя. — Обо мне можешь не спрашивать. Я свеж, как огурчик. На это Юля ответила не сразу. Она слегка приблизилась к Головлёву, пристально смотря на его лицо. За это время он успел подумать о многом: волосы спадают на лицо? Щетина проявляется? Господи, новые морщины? Еда на лице осталась? Эти мысли были смешны и глупы до невозможности, но они порой посещали его голову. И это ему не то, чтобы не нравилось… Скорее просто казалось неестественным для его возраста. Наконец Соколова вернулась в обратную позу, только уже с какой-то хитрой улыбкой: — Нет. Не свеж. Синяки под глазами, которые не до конца прошли, и слегка похудевшее лицо дают о себе знать. — Не намекай на мою старость. И снова смех, который нравился Жеке всё больше и больше. Он не знал, почему так трепетно относился именно к ней. Ни одна женщина за большой промежуток его жизни не вызывала в нём такие эмоции. Они такие невинные и даже детские, что вроде бы и умиляешься, а вроде бы боишься. Ведь он же мужчина, взрослый, с достойной репутацией… Узнали бы его коллеги из компании, в которой они с Даниилом Алексеевичем работают, как он себя ведёт рядом с просто женщиной… Чтобы отвлечься от этих назойливых раздумий, Головлёв перевёл тему: — Лучше скажи, что с тобой произошло? Я искренне не понимаю, почему ты упала в обморок, и хотел бы знать больше. Соколова несколько секунд смотрела на Евгения Васильевича, не отрывая взгляда. Она словно решала, стоит ли ему доверять, что немного задевало Жеку. С другой стороны, она имела на это право… Они не так уж давно начали близко взаимодействовать, и требовать, как маленький ребёнок, всего и всегда было глупо. В конце концов, Юля, вздохнув, заговорила: — Я никому особо об этом не рассказываю, и я очень рада, что Даниил Алексеевич, который единственный узнал о причине произошедшего, не начал распространяться. Надеюсь, и ты не будешь. — Мне некому говорить, дорогуша. Тем более, я уважаю тайны других людей. Она слегка улыбнулась на ответ собеседника, словно облегчённая этим. Затем она начала свой рассказ: — Причина моего обморока была в том, что меня словно пронзило новым воспоминанием. По сути, так и было, потому что в далёком прошлом я потеряла память. Мне было лет девятнадцать… Даже нет, восемнадцать. Хах, видишь, даже сейчас уже точно не могу сказать, — посмеявшись, Соколова продолжила: — Я много лет не могла полностью вспомнить свою прошедшую жизнь до амнезии. Даже сейчас есть что-то, чего я никак не могу вспомнить, а именно мой одиннадцатый класс, период, когда я его закончила, когда пошла в институт… У меня словно отобрали эти воспоминания или же заперли на замок с цепями. Головлёв не ожидал этого. Он мог подозревать о чём угодно, но не об амнезии. Когда Юлия Олеговна остановила свой рассказ или, вернее сказать, закончила его, Жека просто облокотился спиной на стул и посмотрел в сторону, переваривая информацию. Он не мог ничего на это ответить. Это прошлое, но оно до сих пор мешает Юле жить. — И вот, я увидела по телевизору пожар и как-то… как-то меня пронзило. Я частично вспомнила слова врачей, да и мелкие кусочки эпизодов из жизни, что амнезию я получила в результате пожара. Эти слова вызвали резкий переход взгляда Головлёва с пустой точки на Юлию Олеговну. Та немного смутилась этим, но не подала виду. — Как-то так. Ты всё-таки заслужил это узнать… Так как являешься сейчас для меня одним из самых близких людей. Это, наверное, звучит глупо, но мне кажется, что мы стали очень близки, хоть и за такой короткий период времени. И… Договорить она не смогла. Женя встал с места и, взяв женщину за руку и подняв её со стула легким и ловким движением, обнял её. Этот неожиданный жест шокировал Юлю, но она не испытывала какого-то негатива. Наоборот… Ей стало тепло на душе. Она чувствовала, как сердце Головлёва бьётся в ускоренном темпе, как он крепче обнял её, как он, хоть и неосознанно, но дышал ей в шею. Это было до чертиков неловко, но Соколова поняла, как давно ей этого не хватало. Она обняла мужчину в ответ, уткнувшись лицом ему в плечо и закрыв глаза. С души словно упал большой камень, и она была благодарна Жене за то, что он не стал твердить ей о своей жалости. Он просто проявил заботу и, хоть и молчаливую, поддержку. Тем временем, пока Соколова расплылась в благодарной и довольной улыбке, Жека чувствовал, как его глаза горят от подступающих слёз.