***
— Даниил Алексеевич, ждём от вас вскоре отчётов о проведённой работе. — Конечно. Едва Даня закрыл за собой дверь, он резко ощутил усталость. Несколько часов нудных переговоров о приёме… Это был ад. Столько всего было сказано, столько всего было «перемыто», что Макаренко на миг ощутил дикий дискомфорт. У него, как у маленького недовольного ребёнка, даже появилось желание взять, отменить всё и спрятаться куда подальше. Но радовало одно: он наконец-то поедет домой, в особняк, где его ждёт вкусный ужин от Юлии Олеговны, теплое и подбадривающее приветствие Игоря Владимировича и Кирилла, а самое главное — тишина и покой. Вот этого ему точно сейчас не хватало. Нужно было переварить всё, что произошло с ним за день. Народу в здании компании уже было достаточно мало. Хоть на часах и было всего восемь часов вечера, работники уже мирно расходились по домам. Правда, когда Даня спустился на нижний этаж и проходил рядом с буфетом, казалось, что весь народ скопился именно там. Наверное, не многим хотелось тратить деньги на очередное кафе… Спустившись по лестнице, Даня заметил знакомую фигуру у ресепшена. Подойдя ближе, в «силуэте» он узнал своего отца. — Пап, что ты тут делаешь? Алексей Михайлович, оглядевшись по сторонам в поисках источника голоса, наконец, увидел сына, и на его лице отобразилась мягкая улыбка. — Прости, сынок, что так неожиданно… Я уж и не надеялся встретить тебя, думал, тебя уже давно отпустили. — Нет, — фыркнул парень. — Всё слишком затянулось. Стоило Дане подойди к отцу ближе, он вдруг заметил ещё одну незнакомую, но в то же время смутно напоминающую кого-то фигуру. Заметив пристальный взгляд сына, Алексей поспешил объясниться: — Я как раз хотел с тобой обсудить… Однако, прежде чем Макаренко-старший начал свои объяснения, незнакомец обернулся. И Даня замер, словно каменная статуя. По телу прошла волна мурашек, разум словно бы прочистился и почти опустел, оставив в его голове лишь одно имя. — … Гриша? Темноволосый мужчина взглянул на Даню, но на его лице не отобразилось ничего: ни радость, ни удивление, ни даже гнев. Даня почувствовал лишь холод и безразличие в этом остром и непроницаемом взгляде. Эту напряженную неловкость прервал Алексей, машинально вставший между сыновьями: — Мальчики, давайте выйдем отсюда и обо всём поговорим… — Ты же говорил, что он приедет не скоро. — вдруг заговорил Даня, не отрывая взгляда от брата. — Я такого не говорил, Даня, не коверкай мои слова, — вздохнув, Макаренко-старший указал рукой на Гришу. — Как оказалось, Гриша освободился намного раньше, чем ожидал. Поэтому у него получилось прилететь сегодня. — Не обольщайся, — вдруг подал голос Гриша, так же пристально наблюдая за Даней. — В России у меня нашлось несколько незначительных, но выгодных знакомств. От его слов Даня вновь почувствовал прилив мурашек. Он же состоит в мафии? Значит, это не простые деловые знакомства… — Я ещё раз прошу, давайте покинем здание и обсудим всё. Едва Алексей взглянул на Даню, тот почти сразу всё понял. — Я так понимаю, мы едем ко мне в особняк? Отец двух Макаренко молча кивнул. — К тебе в особняк? — раздался слегка удивлённый, но словно насмехающийся голос Гриши. — Надо же, ты чего-то добился без помощи отца? — Гриша, — укоризненно посмотрев на сына, Алексей продолжил: — Прошу тебя, без ссор. — Я и не горел желанием. В голове что-то щёлкнуло, и Даня посмотрел в сторону. Люди, стоящие у ресепшена, косо поглядывали на семейную драму, которую Макаренко невольно устроили. Он почувствовал неприятный осадок на душе, напоминающий чувство стыда. Как маленький ребёнок, провинившийся перед родителями или мальчик, опозорившийся на глазах у окружающих людей. Наконец, он сдвинулся с места, и на ходу обратился к брату и отцу: — Думаю, стоит обсудить это дома. Ничего не ответив, мужчины последовали за ним, и семья Макаренко, наконец, покинула здание компании, оставив невольных свидетелей ещё не успевшей разгореться семейной ссоры в состоянии некого оцепенения.***
Со всего этого прошло около двух недель. Алексей Михайлович буквально передал в добрые руки Дани Гришу, пока тот остается в Москве, а сам посещал их время от времени, если выдавалась такая возможность. Сам же Даня настоятельно попросил всех, в том числе и Кирилла со старшим братом, не трогать его и не отвлекать, ведь на носу был чертов приём. Через пару дней уже должен был наступить август, а день приёма был назначен на начало сентября. Благо, большая часть трудностей была преодолена и оставалось лишь всё тщательно спланировать: что, где и как будет проводится и находится. В этом молодому человеку активно помогал Головлёв, переезду которого Макаренко был удивлён, но и рад одновременно. Пожалуй, Евгений Васильевич был одним из тех, кто действительно успокаивал его и подбадривал. В один прекрасный день Даня всё же решил устроить себе небольшой «выходной». Перерывчик ему точно не мешал… На дворе царило солнечный и довольно жаркий день. Головлёв, получив уже официально, заслуженный отпуск, решил заранее заняться поднакопившимися бумажными делами, засев в своей комнате. Гриша в последнее время дома совсем не бывал, приезжал только ночью. От такого похабного братского отношения Даня чувствовал себя какой-то квартиросъёмщицей или консьержкой в общаге. А ведь много лет назад они были так дружны и неразлучны. Русый вышел на улицу, где его любимейший лучший друг играл в бамбинтон с садовницей. Парень и девушка активно бегали по двору, смеялись и попутно успевали переговариваться. Макаренко наблюдал за этой картиной, легко улыбаясь. «А они хорошо сдружились, однако», — подумал он. — «Только вот Кирилл ничего не говорит о Лене. А уже две недели прошло» Наконец, Бондаренко заметил присутствие друга: — О, Макар! Ты всё-таки вылез из своей берлоги. — Очень смешно, — подойдя ближе, Даня, улыбнувшись, кивнул в знак приветствия Юдицкой, и та, ответив улыбкой, почти прошептала «Здравствуйте». — Давай немного прогуляемся по лесу? А то делать особо нечего. — Ну, я бы предложил тебе сыграть с нами, да вот ты не любишь активный отдых. — В точку. Прости, Саш, я отниму у тебя противника. Садовница искренне удивилась тому, что хозяин особняка обратился к ней на «ты». Хотя чего было странного? Он всего на три года старше неё… — Да берите, мне не жалко. Бондаренко с наигранной обидой отвернулся от девушки: — Ах так… Я тебе это припомню. Они удалились с поля в густой лес под звонкий девичий смех. На удивление Дани, Кирилл изначально вёл его куда-то. Они шли по протоптанной на траве тропинке, которая в итоге привела их на небольшое, относительно недавно подстриженное поле, и на глаза парню попал повидавший виды сарай. — Пардон?.. Светловолосый, повернувшись лицом к другу, театрально поклонился, указывая руками на сарай: — Даниил Алексеевич, с гордостью представляю вам историческую достопримечательность этого участка — склад вещиц старых хозяев особняка! От слов Кирилла сердце Дани ёкнуло. Этот старый сарай держит в себе былую жизнь пропавшей семьи… Молодых супругов и новорождённого ребёнка, которых разделила судьба и, возможно, несправедливо покарала. Он словно узнал, что в этом хлипком сооружении хранится прошлое его отца и матери. — Когда вы нашли его? — В тот день, когда ты приехал с Гришей и дядей Лёшей. — То есть, ты всё это время скрывал от меня существование этого места? На вопрос Макаренко Кирилл недовольно фыркнул: — Ты серьёзно? Ты никого не подпускал к себе эти две недели. Казалось, что ты превратился в грозную львицу, которая днём и ночью защищала своих детёнышей — документы, касающиеся приёма. Сопоставление друга Дане показалось неимоверно глупым, но он не смог сдержаться от улыбки. Но долго свое внимание на нелепой шутке он не стал. Подойдя к сараю ближе, он увидел, что старая ветхая дверь сарая открыта. Один молчаливый взгляд на Кирилла, и тот кивнул: — Да, можно зайти. — А разве это не вторжение в личную жизнь? На лице Бондаренко отобразилась задумчивость. Через пару секунд он взглянул почти грустными глазами на русого, но для разряжения обстановки всё же слегка улыбнулся: — Как бы печально это не звучало, но мы не знаем, что с ними стало. Живи они или же их просто разделило в разные места города, страны, мира… Так зачем гадать? Может, здесь таится какая-то подсказка, возможность их возвращения… «Возможность… вернуть их», — невольно пронеслось в голове Дани. Вздохнув, Макаренко зашёл в помещение. В нос моментально ударил запах картона и чего-то ещё бумажного, железного. — О, боже… — Простите, Ваше Величество, мы не успели зажечь ароматизированные свечи. Вам с запахом морского бриза или лаванды? Пропустив очередной подкол лучшего друга мимо ушей, Макаренко прошел вперёд и уже успел стукнуться ногой о что-то твёрдое. — Чёрт! Бондаренко, включи уже хоть что-нибудь. Кирилл, разразившись смехом, наконец включил находящуюся в сарае лампу, которая осветила скривившееся от боли лицо Дани. — Уже успел найти себе приключений на пятую точку? Макаренко вновь не стал отвечать на слова Кирилла. Вместо этого он подошёл к висячим на стене фотографиям. Он слегка прикоснулся пальцами к старым, выцветшим и пыльным изображениям, отметив про себя, что на многих из фотографий ещё что-то видно. Одно прикосновение словно передало ему всё то, что произошло с молодыми хозяевами в прошлом. Атмосфера, царящая в этом старом сарае, и будоражила душу юношей, и в то же время давила на них. Стоило им только ощутить некую ностальгию, как будто это были их друзья или же они сами так жили, как вдруг накатывала волна грусти, едва стоило задуматься о том, что же в конце произошло с молодой супружеской парой. Причем напряжение было не из-за самих парня с девушкой, а ребёнка, который лишился нормальной жизни, только недавно родившись… Кирилл тем временем подошёл к столу. Он залез рукой в коробку, которая располагалась на нём, и достал буквально первую попавшуюся вещь. Это оказался старый пыльный дневник в потрёпанном временем кожаном переплёте. На нём были выписаны какие-то инициалы, но Бондаренко не мог прочесть, какие именно. Даже слегка протерев, чтобы убрать пыль, место, где они были, он так и не разглядел их так, чтобы можно было понять. Светловолосый, не колеблясь, раскрыл его. Услышав шелест бумаги, Даня обернулся. — Кирилл, ты что творишь? — он подошёл к другу, пытаясь забрать у него дневник. Тот же вцепился в него, как тигр в добычу. — Мы, кажется, уже говорили об этом. — Ты собираешься читать чужие записи! — И? Макар, это может быть наш шанс. Шанс на то, что мы их найдём. Макаренко, тяжело вздохнув, поправил волосы от напряжения. — А ты не противоречишь себе? Ты говоришь, что мы не знаем, что с ними произошло, но при этом ты стремишься их найти. — Как раз моя цель весьма понятна. Я просто не сижу в своей коморке, как тихая мышь, и пытаюсь помочь! Слова лучшего друга вдруг задели Даню. Он почувствовал неприятный укол обиды. Такого у них с Кириллом давно не было, чтобы они буквально на пустом месте начали ругаться. — А что делаешь ты? А? Скажи мне. Тебе разве плевать на них? Я понимаю, что шанс абсолютно мал, но если есть шанс… — Ты его даже ещё не нашёл. — Найду. Не сомневайся в этом, — отложив проклятый дневник в сторону, Кирилл пронзил Макаренко взглядом. — Что тебя останавливает? Русый вопросительно взглянул на Кирилла. — О чем ты? — Я тебя не первый год, месяц, а то и день знаю. Тебя что-то останавливает. Ведь обычно ты хоть как-то стараешься помочь, даже если надежда невелика, а сейчас… Сейчас ты упёрся во что-то. Даня кинул взгляд на стену с фотографиями, у которой недавно стоял. Весь тот спектр чувств, что он испытал за такое короткое время, слилось в одно целое: в странное, буквально плохое предчувствие. Но вместо того, чтобы объяснить это Бондаренко, он сухо проговорил: — Ты чересчур беспечен. Глаза Кирилла блеснули на свету, но не от подступающих слёз, а от обиды и злости, кипящей в его душе. Он взял со стола коробку и, повернувшись к русому, ответил: — Нет, это не я слишком беспечен. Это ты слишком труслив и пессимистичен. Ничего более не сказав, Бондаренко быстро прошёл мимо друга, покинув сарай. Даня же, словно обессилев в один миг, опустился на рядом стоящий пыльный табурет и опёр голову на руки. Ему уже было всё равно, на чём он сидит, почему Кирилл разозлился. В его голове крутилась лишь одна мысль. «… Что здесь происходит?»***
— Тебе ещё не надоело? Головлёв взглянул на стоящую неподалёку от него Юлию Олеговну, моющую посуду. — Не надоело что? — Сидеть тут целыми часами. Несмотря на то, с какой напряжённой, скорее даже удивлённой, интонацией она это говорила, на лице Соколовой играла предательская улыбка. За эти две недели они достаточно быстро сблизились. Евгений Васильевич настойчиво посещал кухню, где Юля, как обычно, занималась своими делами. Утром, днём, вечером и порой даже ночью они разговаривали на совершенно разные темы, будь то обсуждения фильма или то, каков для них смысл жизни. Оба привыкли к обществу друг друга, но Соколова всё равно периодически смущалась, особенно от пристальных взглядов мужчины и его попыток… ухаживать, что ли? Да, Жека ухаживал. Ухаживал за ней, потому что начинал что-то питать. Как ни странно, за всю его жизнь, даже молодую, Юлия Олеговна оказалась первой, кто вызвал у него такой глубокий интерес и неподменную симпатию, переходящую к нечто большему настолько стремительно, что он боялся упустить этот момент. Ему казалось, что женщина начинает потихоньку отвечать ему взаимностью, но между ними всё равно была какая-то дистанция, которую та всегда поддерживала. Стоило им подойти к пику их близости в общении, она закрывалась. Ненадолго, но закрывалась, боясь открыть свою душу нараспашку. — Отнюдь. Или, постой… Ты меня выгоняешь? Почти правдоподобное удивление в голосе Головлёва заставило Юлю повернуться и посмотреть ему прямо в глаза. — Что ты. Куда ж такого наглого кошака выгонишь? — Кошак… Странное сравнение. — Да, ты кошак. Сам по себе, гордый, порой наглый, но при этом, найдя родную душу, становящийся ласковым и… Она хотела сказать «милым», но вовремя осеклась. Однако Женя прекрасно понял, что она хотела сказать и, встав из-за стола, подошёл к ней ближе. — И каким ещё? — Не таким, как обычно. — А точнее? Он слегка прикоснулся к её руке, лежащей на кухонной тумбе. Женщина вздрогнула, но не отдёрнулась. Лишь отвела взгляд, чувствуя, как к щекам подходит румянец. «Чёрт, мне сорок один год, а я стесняюсь, как пятнадцатилетняя девица», — недовольно подумала про себя Соколова. Между ними повисло молчание. Но Головлёв даже и не думал отходить в сторону. Он лишь постепенно сокращал между ними расстояние, и вот, Юля уже буквально чувствовала сердцебиение, то ровное, то вдруг ускоряющееся. Соколова знала, что причина была не только в ней. Головлёв все свои силы и время тратил на работу, хотя он получил заслуженный отпуск, и на помощь Макаренко. Никто не видел, чтобы он позволил себе подольше поспать, хотя бы вздремнуть… Да и на лице его виднелись следы усталости: мешки под глазами, которые лучше можно было разглядеть вблизи, и слегка побледневшая кожа. Она посмотрела ему в глаза. — Не так много времени прошло с нашего знакомства. — Знаю. — спокойно проговорил Жека. — И мы ещё не достаточно много знаем друг о друге. — Знаю. Юлия Олеговна хотела упереться руками ему в грудь и оттолкнуть его, но совсем поневоле положила их, как и было задумано, и ничего более не сделала. Она словно ослабла в этот момент, замерла, как статуя. — … Чёрт, Головлёв… С реакции женщины Евгений Васильевич тихо посмеялся, а затем слегка погладил её по волосам. — Мы не торопимся никуда. Всего лишь… открываемся друг другу, разве нет? — Ну, раз уж такими способами «открываются»… Но женщине не дали договорить: из столовой раздался грохот, похожий на слоновий бег, а затем громкие голоса: — Но Федя, нас убьют, если мы будем отлынивать от работы! — Да ничего нам не будет, Макс, не ссы. Головлёв и Соколова мгновенно отпрянули друг от друга. Юля молниеносно взяла в руки полотенце и начала им вытирать помытую посуду, а Жека опёрся на край тумбы, засунув руки в карманы брюк. Через пару секунд на кухне появились Максим и Фёдор, которые даже не заметили присутствия поварихи и временного жильца особняка. Ерохин быстренько нашёл то, за чем они пришли: он схватил со столика пульт от телевизора, который стоял в столовой. Головлёв невозмутимо поинтересовался у парня: — А что телевизионный пульт делает на кухне? Ерохин, ничего не ответив, прошёл мимо. Поведение уборщика не удивило Жеку, но как минимум оставило неприятное впечатление. Вместо друга ответил Максим, ещё не успевший покинуть кухню: — Видимо, Кирилл Геннадьевич оставил, когда в последний раз включал в столовой телевизор… «Порой Бондаренко меня убивает», — с улыбкой подумал про себя Головлёв. Затем он повернулся к часам и понял, что уже было три часа дня. — Не хочешь отдохнуть? — спросил у Соколовой мужчина. — Ты же всё приготовила ещё двадцать минут назад. Тебе тоже стоит поесть и устроить себе перерыв. Юля посмотрела на него, улыбнувшись: — Думаю, ты прав. Они взяли себе немного из того, что приготовила на обед Соколова, и направились в столовую. Там уже сидели и упирались взглядами в телевизор молодые уборщики. Головлёв взглянул на экран и увидел, что по каналу, который включили Гончаров с Ерохиным, шли новости. — Я не думала, что вы интересуетесь новостями. — обратилась к молодым людям Соколова, садясь за стол. — Юлия Олеговна, не все из нашего поколения настолько узки в своих взглядах! — с неким торжеством проговорил Максим. — Тем более, сейчас будут говорить о пожарах, распространившихся в последнее время в некоторых областях, неподалёку от Москвы. — не отрываясь от экрана, добавил Федя. Едва он сказал это, Жека упёрся взглядом в телевизор. «Пожары?» — как только он подумал об этом, ведущий новостей перешёл к той самой теме, о которой только-только говорил Ерохин. — Уже около шести дней в Подмосковье, других областях, а также в самой Москве, проявляются пожары. Причина их очень проста — поджог, но никто так и не понял, каким именно способом это сделано… Причём пожарные силы отмечают, что сигналы тревоги идут из каких-либо коттеджей, особняков… Под удар попадают даже казино! На экране появились кадры с пожарами. Яркие и достаточно огромные языки пламени пожирали дома. Но особенность была в том, что пожары не проходили сразу. Крики, вопли громко раздавались из динамиков, отдаваясь в голове Жеки резкой пульсацией. — Некоторые эксперты и политики уже высказались, что эти поджоги не похожи на хулиганства или обычные преступления. Это больше похоже на предупреждение, напоминание, как утверждают они и даже психологи, заинтересовавшиеся данной темой. Проблема с пожарами до сих пор решается и власти обещают поскорее с этим покончить. А пока, поговорим на другие темы… Женя почувствовал, как всё его тело напряглось до максимума. Эти пожары были ни чем иным, как предупреждение… «Я вернулся!» — как будто бы кричал огонь из разных мест поджогов. И это лишь давало Головлёву понять, что всё происходящее намного серьёзнее, чем он думал. Голова вдруг начала кружиться от перенапряжения. Ему в голову словно ударила молния, проносящая перед его глазами всё его прошлое, как кинофильм. Но он не успел сосредоточиться на себе: рядом послышался грохот. Повернувшись, он увидел, как на полу, совершенно без сознания, лежит Соколова. — Юля… Юля? — он подскочил с места и собрался помочь ей, но внезапно сам, обессилев, осел на пол, крепко держась за стул. Перед глазами начало всё расплываться. Головлёв лишь чувствовал, как кто-то трясет его за плечи, и лишь краем уха слышал, как кто-то кричал о помощи. Через пару секунд глаза его сомкнулись и он погрузился во тьму.***
Тем временем, Алексей Михайлович посетил больницу, в которой лежала его жена. Вместе с ним поехал и Гриша, что его несказанно удивило. Ведь это был второй раз, как он посещал свою мать в больнице… Дане Алексей говорил о том, что у Ирины всё хорошо, и она стремительно идёт на поправку, но мужчина очень о многом умалчивал… Операция не принесла никаких улучшений. Разве что лишил ноющей боли в суставах, сосудах. Но Ирина не могла больше встать на ноги, как прежде. Неделю за неделей её буквально пытаются научить ходить заново, но всё безуспешно. Женщина настоятельно просила мужа не посещать её во время «занятий». Но в этот раз Алексей ослушался её, и сейчас он направлялся вместе с сыном в специальное отделение, где проводились её попытки встать и пойти. Чем ближе они приближались к палате, тем старшнее ему было. Он боялся, но чего, понять не мог. То ли боялся увидеть страдающую жену, то ли какую-то жестокость, проявляющуюся к ней… Он просто чувствовал, что ему и правда не стоило идти туда. Но разве мог он, любящий муж, оставить её в очередной раз, в такой трудный для неё момент? Из мыслей его вытащил Гриша: — Отец, я предупреждаю тебя, что зрелище не из приятных. Мой друг попал однажды точно в такую же ситуацию. И бессилие только давит на них. Ты увидишь то, что мать ненавидит больше всего. На этот раз голос темноволосого был не спокойным, а даже волнительным. Он словно предупреждал отца об опасности, пытался его оградить. Алексей взглянул на своего старшего сына и лишь с горечью подумал, сколько же всего ему на самом деле пришлось пережить, пока они не связывались… — Ничего, сынок, — натянув на себя улыбку, он похлопал мужчину по плечу. — Всё в порядке. Я не брошу твою мать в такое время. Гриша промолчал, издав лишь тихий вздох. Он действительно волновался об отце да и о матери в целом, что вселяло тепло в сердце Алексея Михайловича. За этим окрепшим, «отвердевшим» невозмутимым мужчиной скрывался ласковый и заботливый мальчик Гришка, мечтающий о многом и добивающийся многого. Наконец, они дошли до нужной палаты. Окно, проделанное в стене, было закрыто плотными шторами, чтобы никто не мог проследить за происходящим. Едва они хотели обсудить, как же им можно было бы попасть в помещение, из него вышел врач. — Ох, здравствуйте! — перехватив мужчину, проговорил Алексей. — Извините, вы же сейчас с Макаренко Ириной Вячеславовной? — Да, совершенно верно, — врач поправил рукой очки, и добавил: — А вы ей кто? Муж и… сын, я так полагаю? — получив в ответ утвердительный кивок, он со вздохом спросил: — Вам что-то нужно? — А мы можем… посетить её сейчас? Понаблюдать за занятиями? В ответ, мужчина покачал головой: — Это нежелательно. Тем более, ваша жена настоятельно попросила никого не пускать. — Прошу вас… Один единственный раз. Я не могу её так просто оставить. Врач снял очки и красноречиво посмотрел на Алексея. — Поймите, ваше присутствие никак ей не поможет. Алексей Михайлович, было, хотел что-то ответить, как-то попытаться переубедить врача, но Гриша стремительно подошёл к двери, на ходу кинув: — Не вам решать, как наше присутствие повлияет на неё. Он кивком позвал отца за собой, и тот неловко зашёл за ним в помещение. Врач, опешив от таких резких действий, лишь остался за дверью, не зная, что и делать. … И его напряжение было понятно. Как только Алексей и Гриша зашли в палату, на глаза им попалась ужасающая сцена: посреди палаты располагались параллельные друг другу длинные перила, которые между собой разделял гладкий ковёр. По этим перилам, еле-еле плетясь, передвигалась Ирина. Руки её неистово дрожали, тело почти полностью покрылось большими градинками пота, а ноги, словно окунувшиеся в цемент, никак не двигались. По сравнению с напряжёнными руками они были совершенно безвольными и обмякшими. Алексей невольно подошёл ближе, пытаясь разглядеть лицо жены, но тут же его сердце едва не разбилось на осколки. Потому что она ревела. Ревела потоком крокодильих слёз, издавала обессиленные и отчаянные стоны, пытаясь хоть как-то встать на ноги и пройти хоть немного вперёд. Вот, она на миг поднимается, пытается сделать шаг вперёд, но падает на пол с грохотом. На руках виднеются красные следы и почти синяки, откровенно говорящие о её частых и полных не успехов, а страданий попытках. Медсестра, сидящая неподалёку от неё, подскочила и хотела было помочь женщине, но тут же заметила присутствие незваных гостей. — Прошу прощения, но что вы… — но она не смогла договорить. Медсестра увидела в глазах Алексея страх, отчаянье и подступающие слезы. В этот же момент Ирина медленно повернула голову в сторону, где стояли её муж и сын. Увидев, в каком состоянии находится Алексей, она не смогла сделать ничего, кроме как пустить новый поток слёз и протянуть дрожащую руку. Одними лишь губами она произнесла зловещие слова, ввергнувшие в шок Алексея и разбившие его до конца. А затем, уже громче, она почти умоляюще простонала: — Уйди… Уйдите оба… Прошу вас… Гриша взял отца за плечо и оттянул его к выходу. Медсестра помогла ему в этом, и они оба уже через несколько секунд стояли за дверью. Они бы так и стояли в повисшей между ними гробовой тишине, пока Гриша не посадил отца на стул. Тот словно смотрел в пустоту, почти не моргая и побледнев, как смерть. Темноволосый присел рядом с ним и посмотрел ему прямо в глаза. — Я предупреждал тебя. Алексей наконец взглянул на сына, и дрожащими губами хрипло проговорил: — … Ты ведь слышал, что она сказала?.. Ты ведь слышал?.. Гриша лишь промолчал, взяв в свою руку руку отца и крепко её сжав. Через пару секунд, не выдержав, Алексей прильнул к руке сына и дал волю горьким слезам. Да, он знал, что проговорила тогда тихо и почти незаметно Ирина. Прекрасно знал и, увы, давно догадывался о том, что у неё зарождаются такие мысли.«… Убейте меня…»
***
Еле-еле открыв слипающиеся глаза, Юлия Олеговна сначала не могла понять, где она, и что с ней происходит. Но постепенно разум начал возвращаться к ней, и она вспомнила, как потеряла сознание на кухне. Затем, привыкнув к освещению, которое, как ни странно, было тусклым, женщина взглядом осмотрела комнату. «Это не моя спальня», — только и подумала она, прежде чем увидеть рядом сидящего с ней Даниила Алексеевича. Молодой человек читал книгу, название которой Юля узнала почти сразу. «Мастер и Маргарита» Булгакова. Ей нравилось это произведение… Заметив, что повариха проснулась, Даня отложил книгу и обратился к ней: — Слава Богу, вы проснулись. Как вы себя чувствуете? Слегка поднявшись с подушки, Соколова, было, хотела ответить, но голова вновь слегка закружилась, и она легла обратно под напором Даниила. — Прошу вас, не вставайте пока. — Я в порядке, Даниил Алексеевич… Со мной всё хорошо. Но в глазах хозяина не было видно успокоения от её ответа. Он словно допытывался до неё, хотя и не решался это сделать в живую. Не выдержав напряжённого молчания, она тихо спросила: — Вас что-то беспокоит? — Да. И это вы. Соколова лишь вопросительно взглянула на него. Но уже подсознательно она понимала, к чему он ведёт. — Вы довольно долго находились… скажем так, в отключке, — едва он это сказал, Юля поспешила найти часы, но уходящее за горизонт солнце, сопровождающееся прекрасным рыжевато-персиковым цветом, говорило само за себя: на улице уже вечерело. — Да и Евгений Васильевич тоже чувствовал себя неважно… — Что с ним? Он в порядке? — позабыв о своём состоянии, Юлия Олеговна почти мгновенно вскочила с места, но вновь раздавшаяся в голове пульсирующая боль заставила её вернуться на свое место. Слегка удивившись реакции женщины, Макаренко растерянно объяснился: — Он проснулся раньше, чем вы, но… Сейчас он сидит в своей спальне и отдыхает. И врачи, и я настоятельно ему это порекомендовали. Он просто утомился за последнее время. Но меня, конечно, смутило, что вы одновременно потеряли сознание. Повариха не обратила внимания на последние слова юноши. Она лишь почувствовала облегчение от того, что с Головлёвым всё хорошо, а затем напряжение от новости, что в особняк вызывали скорую помощь. — … Вы вызывали врачей? — Конечно. Одна из моих работников, а также коллега по работе, внезапно отключились и не просыпались. По вашему, что я должен был делать? Она лишь промолчала. К горлу подступил ком, когда в голове сама собой образовалась картина последующего их диалога. — Итак… Я хотел бы задать вам вопрос. Попытавшись собраться, женщина всё-таки уселась так, чтобы не почувствовать головокружения, и обратила свой взгляд на Макаренко. Тот, помолчав немного, спокойно спросил: — Почему вы не рассказывали, что у вас амнезия? Груз, который она скрывала так долго, упал с её плеч, но ей стало ещё тяжелее. Тяжелее от того, что ей придётся это рассказывать и вспоминать по новой. Вздохнув, Юлия Олеговна начала свой рассказ: — Точнее, была амнезия. В восемнадцать, почти девятнадцать лет я попала в чрезвычайную ситуацию. В моем доме произошёл пожар. Увы, я не помнила, где именно, да и сейчас смутно представляю, но мне сказали, что это было в городе, и я жила совсем одна… Проснулась я в больнице, не помня почти ничего, кроме своего имени и фамилии, и других мелочей. Ни детство, ни школьные времена, ни друзей, ни даже родителей, семью… Я ничего не могла вспомнить. Поэтому на возвращение памяти у меня ушло очень много времени. Около семи лет. Макаренко шокировано посмотрел на неё. Он слышал о том, что восстановление памяти, а точнее, сколько времени на это уходит, зависит от тяжести полученных травм, но… Семь лет? — Увы, даже за семь лет я не смогла вспомнить всё до конца. Поэтому остальное время, до сего момента, я постепенно вспоминала и другие детали. «Под тайной» остались лишь воспоминания о моих девятнадцати годах. Даже врачи не смогли мне помочь. Мне словно заблокировали вход в эти… чертоги, скажем так. Словно мне не нужно это вспоминать. Или мой мозг не хочет это вспоминать. Когда женщина замолчала, Даня понял, что её рассказ почти подошёл к концу. Он пытался переварить всю полученную информацию. Столько всего на него свалилось, столько всего ужасного он узнал… Теперь ещё и сложная судьба Юлии Олеговны… Он не знал, что можно или нужно ей сказать. Но ему очень сильно хотелось помочь этой женщине, которая несмотря на то, какие трудности пережила, осталась таким добрым, светлым и позитивным человеком. Макаренко спустя какое-то время молчания спросил: — А родители? Вы с ними общаетесь? С семьёй, друзьями? Соколова, тяжело вздохнув, покачала головой. Это вызвало у Дани ещё большую жалость к ней. — Нет. Друзья если и выходили на связь после случившегося, они через какое-то время покидали меня, предавали… А родители даже не посетили меня. Ни разу. Я ждала месяцы, год, два… Но от них ничего не было слышно. Их я вспомнила одними из первых, но первое воспоминание было не самым лучшим. Одна из ссор между мной и ними. А потом я поняла, что мы по какой-то причине оборвали все связи друг с другом. — … Мне жаль. Увидев подавленное состояние молодого человека, женщина, мягко улыбнувшись, коснулась руки Дани, привлекая его внимание к себе: — Даниил Алексеевич, спасибо вам. Это пережитое прошлое. Неприятное, но всё же. Я рада, что сейчас работаю здесь, на вас. Но, поверьте, не нужно меня жалеть. Люди не всегда нуждаются в жалости, она может лишь давить на них. Отучитесь от этой привычки, и жить станет немного проще. Смутившись от мягкого, но почти прямого замечания, Даня с легкой улыбкой проговорил: — Я прислушаюсь к вам. А сейчас, думаю, вам пока стоит немного отдохнуть. Если что-то понадобится, я в гостиной. — Хорошо. Ничего более не сказав, Даня покинул комнату. Едва он ушёл, Соколова легла обратно в кровать и укуталась в одеяло. По её щеке прокатилась слеза, которую она тут же сбросила, пытаясь успокоиться и спрятаться от нахлынувшего прошлого и проснувшегося в ней одиночества.