Лук для дочери маркграфа

      — Вот и конец…       Голос Олларда выдернул Такко из сонного оцепенения, в котором тот пребывал большую часть времени после отъезда гостей. С тех пор они проводили в мастерской целые дни, порой вовсе не видя дневного света. От бега зубчатых колёс рябило в глазах, пальцы саднило, руки пропахли металлом и маслом.       — Конец работе? — в надежде спросил он, откидывая волосы с глаз. — Мы всё сделали?       — Нет, — улыбнулся Оллард. — Я размышлял, как переменились люди. Лет сто назад Вилларды собрали бы войско, чтобы отомстить за оскорбление как подобает, а нынче они плетут заговоры за спиной и сговариваются со слугами. Я не ошибся, когда отказал им: потомки одного из знатнейших родов теперь сами не лучше слуг. Пришёл конец эпохе, когда ценились отвага и благородство…       В ответ Такко только вздохнул и устало оглядел заваленный деталями стол. От бесконечной работы ему была только одна польза — спал он теперь без сновидений. Правда, утром тревога начинала грызть снова, и он уже не знал, откуда вернее ждать беды: от Олларда, в чьей мастерской стоял егерский скелет — в том, что он принадлежал Вейниру, Такко был уверен твёрдо — или от имперских дознавателей, которые могли в любой момент прибыть в замок с вопросами о Малвайн.       — Чем вообще грозит вся эта история? — спросил он. — Даже если бы вы вправду были грубы с женой, это же не причина для суда?       — Разумеется, нет. Это только повод. Теперь, раз местные власти не смогли разобраться в ситуации, Вилларды потребуют визита императорских дознавателей — во имя милосердия, как это теперь называется — а те уже будут искать, за что можно зацепиться.       — Но они же не могут устроить в замке обыск?       Оллард ответил взглядом, выразившим отношение как к обвинителям, так и к умственным способностям ученика, допустившего такую возможность.       — Зачем тогда спешить с подарком? Вы не пустили горожан к госпоже Малвайн, потому что хотели поставить их на место, это я понимаю. Но если прибудут более высокопоставленные гости, они-то смогут встретиться с ней и убедиться, что обвинения ложные?       — Не всё так просто… — Оллард работал, почти не глядя на детали, и его ловкие пальцы соединяли их вслепую. — Не бери в голову. В любом случае, подарок императору не решит всех вопросов. При самом лучшем исходе с частью владений придётся если не расстаться, то разделить доходы… Это не страшно. Власть короны усиливается, и глупо идти против времени. За годы, что я работал со всем этим, — он кивнул на часы, отсчитывающие обратный ход, — я усвоил, что время всё расставляет по местам. Всегда.       — Вам правда могут вынести приговор? — тихо спросил Такко.       — Могут, — небрежно ответил маркграф. — Более того, непременно попытаются. — Его ловкие пальцы на время остановили свой танец, и латунные шестерни легли на стол. — Многие жаждут увидеть, как последнего из Оллардов казнят на родовом гербе. Даже топор по такому случаю не пожалели бы! Эта казнь считается позорной, но на самом деле что может быть почётнее, чем умереть, пролив кровь на символ своего рода? Красивое было бы зрелище!..       Разбитый на куски герб, кровь, вбирающая в себя каменную пыль и обломки, впитывающие кровь, мелькнули перед глазами быстрее, чем Такко успел перевести дыхание. Ему представлялся герб, высеченный над входом, и легко было увидеть, как камень впитывает кровь своего хозяина до последней капли.       — Но я не могу себе этого позволить, — почти с сожалением сказал Оллард. — Род должен жить, и нельзя сдаваться, пока не испробованы все средства.       Невозможно было не восхищаться маркграфом в эти дни. За его спиной плели заговор, его предали Катерина и эсхенские власти, ему грозил суд и лишение титула, единственная дочь снова болела, и лекари не обещали скорого выздоровления — а он держался с прежним достоинством: Король, готовый защищать свои владения, даже если на поле остались лишь Королева и Башня.       Маркграф снова взялся за детали, и Такко какое-то время следил за движениями его ловких пальцев. Раньше Оллард работал с лёгкой небрежностью, выдававшей, что он не столько стремится к цели, сколько желает испытать разные пути её достижения, но теперь был собран, сосредоточен, его руки двигались с почти механической точностью и так же не знали усталости.       — Кстати, — заметил он, не прекращая работы, — Агнет сказала, что это тебя следует благодарить за её неожиданное вторжение.       — Я был уверен, что вы ждёте её, — с невинным видом ответил Такко. — Прошу прощения, если невольно помешал важному разговору.       — Не помешал, — успокоил его Оллард. — Но мне интересно, что ты делал в восточном крыле, когда я сказал сидеть у себя?       Агнет болела больше недели — тяжело, с жаром и болью в груди, с непрекращающимся кашлем, — не успев толком оправиться от предыдущей простуды, и лекарская коляска уже дважды въезжала в ворота замка. Катерина по-прежнему заботилась о ней с материнской нежностью, и если бы не вызов, который временами читался в её осанке и голосе, можно было подумать, что жалоба была написана Виллардами вовсе не с её подачи. Такко ждал, что Оллард вот-вот выгонит Катерину или той хватит ума уйти самой, и не сразу понял, что маркграф оставил няньку ради Агнет. Та так и не узнала, что за разговор прервала, и Оллард с Катериной делали всё, чтобы не волновать наследницу — ненавидели друг друга, но тщательно прятали эту ненависть.       — Ты как будто неплохо поладил с Катериной и успел сдружиться со спутниками Фредрика, — продолжал маркграф. — Что если ты оказался у кабинета не случайно?       — Зачем? Что я мог там узнать, чего не слышали бы гости?       — Не знаю, а потому надеюсь, что ты действовал из собственного любопытства, либо это всё-таки случайность. Ты проводишь рядом со мной столько времени, что выглядишь ценным свидетелем.       Обвинение в предательстве было до того обидным, что к щекам прилила кровь, и Оллард чуть заметно улыбнулся:       — Я всё же думаю, что не ошибся в тебе. У моего ученика хватает недостатков, но верность искупает их все.       Он посмотрел на Такко, потиравшего слезящиеся от недосыпа и тонкой работы глаза, и улыбнулся уже открыто:       — Непростые деньки, верно? Зато мы успеем в срок. Оценят при дворе мою работу или нет, она должна быть закончена. Ты обедал?       — Нет ещё.       — Иди, а после загляни к Агнет. Жар вроде спал, и она просила сказок.       — Я шёл сюда не для того, чтобы рассказывать сказки, — запротестовал Такко.       — Я тоже звал тебя не за этим, — усмехнулся Оллард, — но сейчас всё будет так, как она захочет.       Он нашарил на поясе ключ, оценил расстояние до двери, ведущей на лестницу в кабинет, и открыл другую, поближе. Такко едва не споткнулся о невысокие ступени и вскоре оказался в холле. Оглянувшись, разглядел в стене неприметную дверцу, за которой прятался рычаг, открывавший запасную лестницу — это была та самая ниша, с которой начались его знакомства с потайными ходами замка. Такко давно отчаялся разобраться в их хитросплетениях, знал только, что каждая из запертых дверей куда-нибудь да ведёт. Впрочем, сейчас ему было не до тайн: не терпелось отмыть руки от запаха металла и заглянуть на кухню, откуда заманчиво пахло с самого утра.

***

      — Дорога к замку заросла шиповником, и никто не мог пробраться сквозь колючие ветви и разбудить красавицу, пока не вызвались три брата: один лесоруб, быстро расчистивший дорогу, второй — кузнец, открывший заржавевший засов, а третий — лекарь, который знал, как снять колдовской сон…       Такко бессовестно перекраивал старую сказку, убирая всё, что могло расстроить или смутить наследницу. В Империи легенду о девушке, уколовшей руку веретеном, рассказывали так, что для благородных слушателей она никак не подходила. Но близ Аранских гор бытовал другой вариант, более целомудренный, где принцессу будили всего лишь лекарским зельем и гостей у неё спящей тоже не бывало.       — И правила она долго и мудро, и по всей земле шла слава о королеве, дорогу к замку которой узнавали по белым цветам на обочинах, — закончил Такко. Агнет улыбнулась и устало прикрыла глаза — бледная, как снежный покров, и ореол вокруг глаз и губ был точь-в-точь как тени на снегу в зимних сумерках. Такко поспешно поднялся: слишком легко было представить, как Агнет засыпает у полукруглого окна, засыпает на добрую сотню лет, и цветное стекло снаружи заплетает белый шиповник.       — Забери лук, — шепнула Катерина, как бы нечаянно столкнувшись с Такко, когда тот уже направлялся к двери. —  Ей от него одно расстройство. Всё пытается тянуть, а сил совсем нет.       Белый лук лежал на столе на расстоянии вытянутой руки от Агнет. Такко взял его, пробежался пальцами по выглаженной до блеска кибити, бессознательно погладил резное навершие… Агнет нахмурилась и протянула тонкую руку к оружию.       — Пора менять обмотку на рукояти, — сказал Такко. — Тебе тяжело натягивать, потому что рука скользит, верно? У тебя изменился хват… ну, ты стала правильно держать, а я забыл перемотать. Я заберу ненадолго.       Какое счастье, что Агнет ничего не понимает ни в хватах, ни в обмотках! На самом деле кожаная лента на кибити не нуждалась в перемотке, не зря её тщательно крепили на хороший сухожильный клей. Как же давно это было… Агнет вздохнула и проронила:       — Верни поскорее.       — Верну, обещаю, — заверил её Такко. — Когда поправишься, будешь стрелять лучше прежнего.       У двери ему снова попалась Катерина и поманила в свою каморку, смежную с комнатой Агнет. Такко присел на сундук, хмуро глядя, как нянька закрывает петли на вязании. Вслед за Оллардом он тоже держал себя с нянькой по-прежнему, но старался избегать её общества. От мысли, что Катерина столько лет заботилась о наследнице маркграфа, вела хозяйство и тайком собирала улики для обвинения, было мерзко.       — Если маркграфа осудят, — негромко спросил он, кивнув на занавеску, за которой осталась Агнет, — куда она пойдёт?       — Господин Фредрик позаботится, кто же ещё, — уверенно сказала нянька. — Он уже летом был готов жениться. Никто и не вспомнит, под каким именем она родилась.       — Фредрик не женится, если у маркграфа отберут владения и титул, — проговорил Такко. — Агнет станет такой же приживалкой в богатой семье, как была Малвайн.       — Он дал слово! — стояла на своём Катерина. — Женится и оставит меня при ней.       — Когда Агнет узнает, что ты пошла против её отца, она тебя выгонит.       — А это уже не ей решать! — заверила нянька. — Подрастёт — ещё спасибо мне скажет!..       От уверенности, звучавшей в её голосе, по спине бежал холод. Катерина в последний раз взмахнула спицами, затянула петлю и оборвала нитку с такой яростью, что Такко невольно вздрогнул — будто с этой ниткой оборвалась вся история замка и род Оллардов.       А нянька встряхнула готовое изделие и сунула Такко:       — Держи. Да бери ты!       Вязаная рубаха из тонкой пряжи сразу согрела руки. Нянька постаралась, подогнала по фигуре; не забыла ни высокий ворот, ни заботливо подвёрнутые на вырост рукава. По подолу цвета крапивного листа вился обережный узор.       — Боялась, рукав не закончу, но успела-таки, — бормотала нянька, поворачивая его за плечи и оглядывая спереди и сзади. — Хоть к зиме будешь готов…       Поди пойми эту Катерину, думал Такко, пока шагал в спальню, чтобы оставить там лук Агнет. То безжалостно берётся решать судьбу маркграфа, то вяжет его ученику рубахи, хотя какое ей дело, замёрзнет он зимой или нет…

***

      Той же ночью он пришёл в главную башню, и Катерина оказалась там. По краям вычерченного солью круга горели свечи. Полынный дым полз меж каменных стен, треск свечей сплетался с бормотанием няньки и тиканьем часов. Такко дождался окончания обряда и выступил из темноты.       — Теперь веришь, что я не следил за тобой? — спросил он. — Я так никому и не рассказал, что ты здесь делаешь.       Катерина выжидающе склонила голову набок, и Такко решился:       — Выпусти меня из замка. Придержи собак и дверь за мной запри.       — Выпустить, значит… — повторила нянька. — И куда ты пойдёшь?       — Это уже моя забота. С собой ничего не унесу, не думай!       — Понял, значит, с кем связался… — понимающе кивнула Катерина. — Сегодня надумал уходить или как?       — Дня через три бы, когда луна пойдёт на прибыль… Ты правда поможешь?       — Ну, а что тебя держать, — она сжала губы и стала собирать ритуальные предметы в мешок. — Через три дня приходи, я тебя выпущу.       Стало легко, будто с плеч свалился тяжёлый груз.       — Спасибо, — выдохнул Такко. — Чем тебя благодарить?       — На суде отблагодаришь, — бросила Катерина, затягивая узел на горловине мешка. — Если потребуется.       — Не потребуется, — быстро сказал Такко. — Я дальше вашей расходной книги ничего не видел и видеть не хочу. Нет, Катерина, ты меня не впутывай!       — Господину Фредрику нужны воины, — вскользь заметила нянька. — Мальчишки с ним были не старше тебя, да и одет ты теперь не хуже…       — Нет уж, хватит с меня служить маркграфам! Да какой с меня толк на суде? Придумай что-нибудь другое! — в отчаянии попросил Такко. Катерина фыркнула и повернулась к нему спиной.

***

      Третья ночь выдалась ясная. Над лесом вставала половина яркой луны. Такко в последний раз проверил все узлы и застёжки на вещах и себе самом, убедился, что ничего не звенит и не блестит в лунном свете, подтащил вещи поближе к двери и направился в башню. По отблескам свечей понял, что Катерина снова творит свой ритуал, и остановился в темноте проёма, чтобы не мешать.       О том, чтобы свидетельствовать против маркграфа, не могло быть и речи. Такко по-прежнему боялся, что если дело с разорёнными могилами выплывет на поверхность, ему несдобровать, и больше всего желал, чтобы его присутствие в замке осталось в тайне. Да и Оллард столько сделал для своего ученика, что выступать против него на суде было бы попросту подло. Нет, как ни крути, а оставалось уговорить Катерину по-хорошему. Он пытался было договориться с другими слугами, но на просьбу придержать собак те лишь бормотали что-то нелестное о неуёмных желаниях молодости и добиться от них ничего путного было нельзя.       Монотонное бормотание няньки успокаивало. Можно было прикрыть глаза и следить из-под ресниц, как из пляски огней на стенах башни рождаются призрачные воины, как они силятся переступить вычерченную солью защиту и отступают под взмахами тлеющей полыни… В танце теней Такко едва не пропустил миг, когда тьма в одной из ниш сгустилась в плотную фигуру, бесшумно отделившуюся от стены. Маркграф, всё это время наблюдавший за обрядом, вышел на свет, и Катерина, ахнув и опустив тлеющие стебли, отступила в середину соляного круга.       — Разве я мало платил тебе, что ты стала торговать честью моей семьи? — спросил Оллард и толкнул носком сапога ближайшую свечу. Та захлебнулась воском и погасла. — Пятнадцать лет ты была хозяйкой замка, большей хозяйкой, чем Малвайн. Тебе оказалось мало?       — Я не понимаю, о чём вы, господин маркграф, — проронила Катерина с ледяным спокойствием, мгновенно овладев собой. — Вы поручили мне заботиться об Агнет. Я делаю всё для её здоровья и счастья.       — Делала, — уронил Оллард, медленно обходя няньку против солнца, как большая стрелка часов из мастерской. Свечи трещали и гасли под его сапогами. — Агнет больше не нуждается в твоей заботе.       — Вы не сможете выгнать меня, как простую служанку, — уверенно заявила Катерина.       — Если не уедешь по доброй воле — покинешь замок в цепях как отравительница. Все эти годы ты давала снадобья Агнет и следила за тем, что готовят для неё и Малвайн. Как думаешь, что доставит большее удовольствие добрым жителям Эсхена — когда мне пришлют вежливую просьбу быть добрее с женой, или когда тебя утопят в деревянной клетке?..       — Вы не посмеете, — нянька держалась по-прежнему прямо, но её голос дрожал, и с пучка трав сыпались тлеющие куски. — Агнет не позволит!       — Замок не терпит чужаков, Катерина, — продолжал Оллард. — Он перемалывает их, как мельница зерно, или отторгает. Все эти годы ты рассыпала соль и жгла полынь, думая изгнать из замка призраков, но вымостила этими благими намерениями дорогу для самой себя. Я терпел твои страшные сказки, твои глупые ритуалы, но раз ты теперь пытаешься убедить Агнет, что её отец колдун и на досуге воскрешает мёртвых… Верно, призраки из подземелья лишили тебя рассудка, а, Катерина? И обереги не помогли?       Башня погрузилась в темноту, и тени от единственной свечи плясали за спиной маркграфа призрачными фигурами.       — Она не могла рассказать! — вскрикнула Катерина. — Не могла!       — Агнет никогда не предаст замок и свой род. Ты так и не разглядела, какой сильный дух прячется в её хрупком теле. Даже Танкварт, мальчишка, увидел в ней мою наследницу! А ты… — Такко не удивился бы, услышав из уст маркграфа площадное ругательство, но тот только презрительно поморщился. — Ты уедешь на рассвете, до того, как она проснётся.       — Я всем расскажу… — прошептала Катерина, и её слова возвращались от стен змеиным шипением. — Я всё знаю. И про неупокоенные кости под башней, и что место это проклято, и что кровь на ваших руках, я всё расскажу!       — Болтай, что хочешь, тебе никто не поверит, — усмехнулся маркграф. — И помни: одно моё слово — и деревянная клетка твоя. А я приеду посмотреть и Агнет с Малвайн привезу. Чтобы в городе не жаловались, что им не хватает развлечений.       Последняя свеча погасла, и башня погрузилась во мрак.       — Раньше казнят тебя и разобьют твой проклятый герб! — выплюнула Катерина, и Оллард негромко рассмеялся. Лунный свет на миг обрисовал, как он отступил с лёгким поклоном, пропуская Катерину в восточный коридор. Такко вжался в стену и замер, пока шаги не стихли и в конце коридора не стукнула дверь.

***

      Катерина уехала вскоре после восхода. Её сундуки погрузили на телегу, на которой утром привезли продукты из деревни. Последний взгляд она бросила на окна восточного крыла. Её губы были крепко сжаты, а на лице была написана мрачная решимость.       С отъездом Катерины всё в замке пошло наперекосяк. Никто и не догадывался, как велико было влияние этой женщины, которая успевала заботиться об Агнет, давать указания поварам, следить за чистотой, подсчитывать расходы и делать десятки мелких дел, которые человеку непривычному невозможно даже удержать в голове. К обеду из деревни явились двое пожилых женщин, чтобы прислуживать наследнице, но колокольчик в кабинете маркграфа не смолкал: повара требовали указаний, что готовить на ужин, и даже Берт, редко когда переступавший порог замка, явился толковать о копытных крючках, которые должны были заказать в городской кузнице, и о том, что гнедой кобыле давно пора к ковалю, но тому за прошлый раз не заплачено, как быть-то?..       — Лет двадцать назад я ненавидел отца за то, что заставлял меня учиться управлять поместьем, — поделился Оллард с Такко вечером, когда порядок был восстановлен. — Я-то собирался нанять управляющего и посвятить жизнь механике! Но жизнь непредсказуема. Никогда не знаешь, какие знания тебе понадобятся…       В кабинете было жарко натоплено. Тикали часы, потрескивали поленья в камине, где-то за книжными полками трещал сверчок — верная примета подступающих холодов, и можно было на четверть часа, оставшихся до ужина, развалиться в мягком кресле, вытянув ноги к огню, и смотреть на языки пламени, забыв о дневных заботах. Замок был обставлен лёгкой резной мебелью с высокими стрельчатыми спинками — по последней моде, как объяснила Катерина — но в кабинете стояли старинные тяжёлые кресла, напоминавшие о тех временах, когда замок был крепостью, и выше всего ценились прочность и надёжность — как в мебели, так и в людях.       — Катерина не станет молчать, — проговорил Такко.       — Это не имеет значения, — ответил Оллард. — При дворе слишком давно зарятся на мои земли, чтобы её слова могли что-то решить… Я сам допустил ряд ошибок, за которые рано или поздно пришлось бы расплачиваться. Теперь всё зависит от того, оценит ли император мою работу достаточно высоко, чтобы закрыть глаза на все обвинения. Как бы ни повернулось дело, обвинить меня в заговоре против короны сложно, а со всем остальным можно побороться.       — Выступить против императора вы ведь не можете? — на всякий случай спросил Такко.       — Нет, — твёрдо ответил Оллард. — В прошлом — мог бы. Послал бы приказ остановить мастерские, запер бы ворота и пусть бы попробовали взять замок! Но ты сам видишь, как императорские указы ослабили нас. Всё хозяйство в деревне, оружие осталось только родовое. У нас даже арбалетов нет, как ты заметил. Нет, военная история замка окончена.       Она никогда не будет окончена, — думал Такко, глядя на огонь. — Никогда, ведь ступени лестницы помнят стекавшую по ним кровь, а стены подвала — крики пленников. Можно перестроить его, пробить в стенах стрельчатые окна, обставить по моде, но он всё равно останется крепостью, выстроенной под семейную особенность своих владельцев. Даже если им больше не требуется брать в руки меч.       Мысленно он окинул взглядом башню — от нижних стен толщиной в два его роста до сторожевой площадки. Затем мысль легко скользнула во двор, прокралась между статуй по дорожке, отмеченной белыми лепестками, мимо роз — нет, мимо белого шиповника, заплетающего витражное окно, — и вопрос вырвался сам:       — А что будет с Агнет?