Лук для дочери маркграфа

      Нельзя было с уверенностью сказать, поверил ли Оллард, что его тайна осталась нетронутой, но с учеником он держал себя по-прежнему. Такко продолжал работать в мастерской, помогать с бумагами и выполнять разные мелкие поручения. Неизменными остались и вечерние партии в шахматы, и редкие поединки в оружейной, и уроки стрельбы для Агнет — о них маркграф теперь говорил с особой насмешливой ухмылкой. Пару раз они выбирались в лес, уже без всякого повода. Осенняя охота была в разгаре, но на вересковой пустоши было тихо. Казалось, будто за стенами замка жизнь вовсе остановилась.       Осень окутывала замок утренними туманами, холодом и каким-то особым ощущением заброшенности. Разорение могил, злосчастная охота, помешательство Малвайн — всё худшее в округе случалось в эти месяцы на границе лета и зимы. Тёмные воспоминания теперь принадлежали и Такко, и поздно было что-то менять. Будто не было никогда ни Эсхена, ни других городов и селений — мир сжался до кольца замковых стен, и поколебать это впечатление не могли ни переклички грибников в лесу, ни подводы из деревни.       В последние дни Оллард всё время проводил за отчётами из Медных гор, поручений для Такко было мало, и он взахлёб читал военные трактаты, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей. На выбеленных страницах рассказывалось о камнемётных машинах, за полдня пробивающих гранитную стену толщиной в человеческий рост. Было легко представить, как в лесу вокруг кладбища падают под ударами топоров вековые ели, как камни с озера грузят в ковш, а песок — в противовес, и как вокруг замка поднимаются осадные чудовища, недосягаемые для лучных стрел. Такко от души жалел, что ему не довелось родиться на пару веков раньше, когда по всей стране шли междоусобные войны. Как легко тогда было добыть имя и славу! Он бы с радостью сражался под знаменем Олларда, даже выучился бы фехтовать левой рукой и бился бы в башне наравне с другими, когда опустел бы колчан.       Ныне же тайна лестницы, закрученной против солнца, была ценна, как прошлогодний снег. Вздумай кто осадить замок — и новые метательные машины сровняют с землёй сначала внешние стены, а потом и саму башню. Впрочем, владения Олларда скоро отойдут короне без кровопролития. А если кто-то и захочет спровадить маркграфа в усыпальницу пораньше, то отравят или подошлют убийцу в городе. Чего проще.       «Зачем же башню закрывали от гостей?» — задумался Такко и тут же ответил себе сам: запасным ходом реже пользовались, и лестница там была шире и удобнее. А на истёртых ступенях башни он и сам пару раз оступался. Может, другие замки устроены ещё хитрее, только Такко ни в одном не бывал, потому и поверил, будто безопасность рода Оллардов до сих пор зависит от старой лестницы. Обида грызла изнутри — надо же было купиться на дутые тайны!.. Теперь сиди и думай, как сохранить жизнь и свободу, связавшись с гробокопателем…       Такко проклинал своё любопытство и доверчивость. Надо же было так глупо вляпаться! Из головы не шли воспоминания о его первом годе в Империи, когда он по неопытности связался с перевозчиками краденого. Это было ещё до знакомства с Вереном, и некому было предостеречь от необычно выгодного заказа. Разумеется, они попались — кто-то предупредил охрану, и их взяли прямо у въездных ворот. Такко повезло: те, кого допрашивали до него, сознались сразу, а ещё двенадцатилетний мальчишка, только-только вошедший в года у себя на родине, оказался несовершеннолетним в Империи и не подлежал смертной казни, если не было отягчающих обстоятельств. Запрет на въезд в тот злосчастный город истёк в прошлом году, рубцы на плечах зажили ещё раньше, однако вид недавних товарищей, бьющихся в петлях, сделал своё дело. С тех пор Такко обходил стороной любые сделки, связанные с нарушением закона. Знал, что никто не будет разбираться, виновен или нет: повесят или отправят на рудники, либо вышлют на родину, и ещё не известно, что хуже. Даже если тайную мастерскую никогда не найдут, даже если Оллард не решит убрать свидетеля, наверняка он рано или поздно обнародует свою работу, и его ученик заранее не ждал для себя ничего хорошего.

***

      — На следующей неделе у нас будут гости, — сообщил как-то вечером маркграф, откладывая распечатанное письмо. — Эсхенские бургомистр и судья.       — С супругами? — спросила Агнет, подняв голову от шахматной доски. Она пыталась выиграть у Такко и в третий раз терпела поражение: её манера игры слишком напоминала отцовскую, и было легко предвидеть следующий ход.       — Не уточняют. Напомни, если я забуду сказать Катерине. А лучше распорядись сама.       Агнет серьёзно кивнула и вернулась к игре. Тронула было пешку, отдёрнула руку и вновь подняла на отца обеспокоенный взгляд:       — Но почему именно сейчас?..       — Меня тоже удивило, — кивнул Оллард. — Визиты вежливости обычно приурочивают к праздникам, а до Дня Поминовения всего три недели. Могли бы и дождаться.       — Значит, какое-то срочное дело?..       — Приедут и узнаем, — пожал плечами маркграф. — Разумеется, никаких пышных приёмов. Отобедают и хватит с них.       — И переночуют. Мы же не будем нарушать законы гостеприимства?       Оллард даже не попытался скрыть улыбки:       — Ты взрослеешь… Что ж, будь по-твоему, поборница этикета. Но если попробуют снова выклянчить денег на ремонт ратуши, выставлю и без ночлега, и без обеда. — Он перегнулся через стол и подтолкнул письмо на край, чтобы Агнет могла дотянуться. — Пожалуй, в этот раз тебе стоит самой заняться подготовкой. Я предупрежу Катерину, чтобы не слишком вмешивалась.       Он подался назад лёгким движением опытного фехтовальщика. Такко почти бессознательно прикинул размер колёс и длину троса, которые могли бы обеспечить такую гибкость, и сам усмехнулся своим мыслям.       Его больше не пугали воспоминания о костях в тайной мастерской. Они просто были с ним, не оставляя ни на миг. Показывая Агнет, как крепче держать лук, Такко мысленно доворачивал шестерню в её негибком суставе. Следя, как ловко повар орудует ножом, думал о бойко разжимающихся в пальцах пружинах. А степенная походка Берта вызывала желание смазать детали в тазобедренном суставе и поставить колёса поменьше, чтобы двигались шустрее.       Ночами ему снились вороны — всегда одиннадцать, и они искали двенадцатого; снилась Агнет, чью кожу изнутри разрывали колючие вены-стебли, и она превращалась в куст белого шиповника; виделась лестница, по чьим ступеням лилась вода, закручивалась водоворотом и затягивала вниз, в подземелье. Там были запертые двери, там по тайным коридорам скользила Малвайн с пустыми глазами, вросшая в своё железное кресло, и неизменно была мастерская, где Такко сталкивался с маркграфом и не знал, как оправдаться.       — Встречать гостей ты не будешь, — огорошил Оллард дочь накануне ожидаемого визита. — Ты не вполне оправилась после болезни, да и подготовка отняла много сил. Покажешься ближе к вечеру.       — И то верно, — поддержала Катерина. — Видано ли дело, так себя не жалеть! Обед гостям сразу подавать?       — Сначала проводи ко мне, — ответил Оллард, отвернувшись от дочери. — Дело у них, по всей видимости, срочное, поэтому пусть сперва изложат его.       — Нет. Мы не можем нарушить законы гостеприимства.       Такко не сразу понял, что это сказала Агнет — столько твёрдости было в её негромком голосе.       — Что скажут о нас, о нашем замке, если горожанам отказывают в достойном приёме? Что мы до того зазнались, что не встречаем гостей на пороге? Что с окрестных деревень везут слишком мало еды, чтобы встретить гостей угощением? Что роду Оллардов нет дела до своих людей?       Она перевела дыхание, бросила взгляд на отца — тот смотрел на неё со странным, почти растерянным выражением — и решительно заявила:       — Встречать гостей — не твоя забота. Это сделаю я. У меня хватит сил. Катерина с утра заварит мне укрепляющих трав, и я справлюсь. Наши гости отдохнут с дороги, я покажу им цветник, мы побеседуем, а после они огласят тебе своё дело, как и подобает в гостеприимном доме.       — Быть может, устроишь с их жёнами состязания в стрельбе? — невинно заметил Оллард, оправившийся от первого удивления.       — Не думаю, что их обучали этому искусству. Приглашение оскорбит их, а состязаться с мужчинами я пока не готова, — Агнет ответила мгновенно, будто повторяла трактат по этикету. Маркграф от души рассмеялся и обнял её.       — Ты взрослеешь, маркграфиня Оллард, и скоро станешь здесь полновластной хозяйкой. Но не в этот раз. Мне всё равно, что будут говорить об этой встрече, и тебя это тоже не должно волновать. Дождись тринадцатого дня рождения и распоряжайся в замке, как пожелаешь, но не раньше.       Агнет не решилась спорить, но упрямо сдвинутые брови и стиснутые на поясе руки красноречиво свидетельствовали, что она не смирилась с отказом.       Будь она здорова — уже вертела бы всем замком во главе с Оллардом, невольно подумал Такко. Впрочем, пока её железная воля и упорство были смягчены манерами и слабостью, ими можно было восхищаться безнаказанно.       — Ты тоже не высовывайся, — бросил Оллард Такко. — Берт справится сам. Выбери книгу поинтереснее и устрой себе выходной.       Тот молча кивнул. В отличие от Агнет, он был только рад, что не придётся принимать лошадей и лишний раз видеться с судьёй.

***

      Из окна спальни было хорошо видно, как в ворота въехала карета, и из неё вышли четверо: судья, которого Такко помнил по делу со статуэткой, бургомистр и их жёны. Кучер и Берт остались распрягать лошадей, а гости, обменявшись учтивыми поклонами с Катериной, направились к замку.       Такко досчитал до сотни и вышел в коридор. День выдался ясный, и его тянуло на смотровую площадку — всё лучше, чем скучать в спальне. Однако посетители задержались внизу и только поднимались по запасной лестнице — их тяжёлое дыхание и голоса, отражённые от каменных стен, были хорошо слышны. Такко остановился у башенной лестницы, не желая, чтобы звук его шагов разносился по всему замку. Разговор Катерины и гостей сливался в сплошной гомон, но отдельные фразы были хорошо различимы — изгибы коридоров и сводов выносили их в башню, как море выносит на берег обломки кораблей.       — Так кто будет говорить? — раздражённо спрашивала нянька.       — Я, почтенная, я! — Такко не сразу узнал голос судьи: тот здорово запыхался после подъёма. — Маркграф Виллард любезно прислал мне выписки из нового уложения, на которые он советует обратить особое внимание. При наличии свидетельских показаний…       — За ними дело не станет, — заверили его женщины. — Давно пора прекратить это беззаконие!       Кто-то шикнул, и голоса стихли. Судя по звуку шагов, процессия направилась к кабинету. Стук, звук захлопнувшейся двери — и в коридоре воцарилась тишина.       Такко успел подняться на половину пролёта, прежде чем сообразил, что внеурочный визит оборачивался очередной тайной. Ведь у горожан не могло быть причин обращаться к владельцу другого маркграфства. Если бы они были не согласны с каким-то решением Олларда, то жаловались бы напрямую императору — если предположить, что их жалобы при дворе вообще будут рассматривать. Что-то здесь было не то… И Катерина явно была в курсе дела. А имя маркграфа Вилларда звучало в замке не так давно, только никак не удавалось вспомнить, при каких обстоятельствах.       Такко перебрал в голове причины, по которым подслушивать под дверью кабинета было плохой идеей. Насчитал пять — и уверенно направился в восточное крыло, где замочная скважина так заманчиво светилась в полумраке коридора.       — Господин маркграф, — говорил бургомистр. — Здоровье госпожи Малвайн внушает самые серьёзные опасения жителям Эсхена. Она столько лет олицетворяла добродетель и мудрость, была примером для наших жён и дочерей! Многим кажется неоправданно жестоким, что ныне она обречена на одиночество.       — Не сочтите за дерзость, — подхватил судья, — но моя жена давно мечтает навестить вашу супругу. Ведь они были так дружны в прошлом! Она советовалась с лекарями и уверена, что их встреча пойдёт только на пользу…       — Госпожа Малвайн не расположена видеть кого бы то ни было, — голос Олларда был подчёркнуто ровным. — Если вы прибыли только для этого, зря потратили время.       — И всё же подумайте, — в тоне бургомистра звучала кошачья вкрадчивость. — Мы лишь хотим избежать слухов вокруг вашей семьи. Госпожа Малвайн молода и красива, и то, что она седьмой год чурается общества и отказывается от помощи лекарей, вызывает вопросы. Мы лишь хотим убедиться, что эти меры продиктованы необходимостью…       — Что же такого случилось, что вы обеспокоились её судьбой впервые за шесть лет?.. — Такко не видел маркграфа, но был уверен, что тот двигает пузырьки с цветными чернилами, чтобы стояли ровно, будто намекая, что у него есть дела поважнее, чем этот разговор. — Вам что, пришла жалоба на жестокое обращение? Подкреплённая свидетельскими показаниями и всем прочим?       — От господина маркграфа ничего не скроешь, — кисло протянул судья. — В столице и вправду обеспокоены участью ваших жены и дочери и велели разобраться в деле.       — Ох уж эти новые веяния, — насмешливо отозвался Оллард. — Император пытается показать, что заботится о слабых, и при дворе нынче любят показательные процессы над жестокими мужьями. Даже внесли соответствующие поправки к законам. Но кто же ваш свидетель? Кто видел своими глазами, что моя жена не получает уход, положенный по её болезни, и подвергается жестокому обращению?       — Кто бы он ни был, он ведом одним лишь милосердием, — произнёс бургомистр после недолгого молчания.       — Безусловно, — в голосе маркграфа отчётливо слышалась ирония. — Что ж, вы видели и слышали достаточно, чтобы составить подобающий ответ. У вас есть ещё вопросы?       — Боюсь, что не достаточно, — возразил бургомистр. — Видите ли, лицо, направившее жалобу…       — …Достаточно высокопоставленное, чтобы замять дело, — закончил за него Оллард. — Как же предсказуемы люди! Однако никаких причин подозревать, что хоть кто-то в замке подвергается жестокому обращению, у вас нет. Кроме того, публичные порицания жестоких мужей нынче пользуются меньшим спросом, чем разоблачения власть имущих. Растрата, злоупотребление, ложные обвинения — всё это с радостью вытаскивают на свет. А ведь никто не может избежать ошибок. Даже наш мудрый судья, и тот пару месяцев назад осудил невиновного на целых три года горных работ, допустив целый ряд нарушений. Для того ли императорские законники денно и нощно трудятся, чтобы мы раздавали суровые приговоры направо и налево?..       — Тот парень был виновен! — возразил судья.       — Следовало установить это, опросив свидетелей, присутствовавших в комнате, где была совершена кража! А также принять во внимание молодость и бедность обвиняемого. В подобных случаях закон предписывает советоваться с равными или старшими. Ты же не поставил в известность ни бургомистра, ни меня. Зато потом — по чистой случайности, разумеется! — рассчитался на базаре монетами, которые я сам накануне заплатил подсудимому за работу.       — Я лишь возместил расходы на его содержание до суда! — защищался судья.       — Правда? В таком случае будет дешевле держать преступников на постоялом дворе. Суд должен состоять из мужей достойных, благоразумных и наиболее добродетельных, не так ли, господа?..       За дверью воцарилась тишина, и Такко ненадолго оторвался от двери, чтобы устроиться поудобнее. Голова шла кругом. Горожане в открытую выступили против маркграфа, а в столице интересуются здоровьем Малвайн — можно ли было предположить такое? Сейчас он хорошо представлял, как Оллард поднимает брови и опускает взгляд, чтобы спустя несколько мгновений пригвоздить им собеседника вместе с очередным сокрушительным доводом.       В коридоре за его спиной послышались глухие удары — будто кто-то ломился в одну из дверей изнутри. Такко с недоумением вслушивался, пока не сообразил, что странные звуки доносятся из покоев Агнет. Разговор в кабинете был мгновенно забыт: в несколько шагов он пересёк коридор и рванул на себя тяжёлую дверь.       Агнет почти выпала ему на руки — раскрасневшаяся, разгневанная. Выпрямилась, оттолкнула подставленную руку, заправила за ухо выбившийся из причёски локон, вскинула голову и прерывающимся голосом не попросила — приказала:       — Проводи в кабинет!       «Если влетит, то обоим», — успел подумать Такко, распахивая перед Агнет дверь кабинета и стараясь держаться в тени. В комнате замолчали, а затем заговорили разом: сыпались комплименты красоте и изяществу молодой хозяйки, сожаления, что она не вышла раньше, надежды, что она здорова… Голос Агнет звенел, расточая ответные любезности. Сзади Такко дёргала за рукав Катерина, сердито шептала что-то про строгий отцовский запрет, и было не разобрать, что именно говорит маркграф, но в его голосе определённо не было гнева — скорее, гордость и… облегчение.       — Идёмте во двор, погода нынче прекрасная, — проговорила Агнет у самой двери. Такко распахнул её и спрятался за тяжёлым полотном. — Катерина, наконец-то! Распорядись, чтобы накрыли стол под розовым кустом. Мне жаль, почтенная Сирпа, но госпожа Малвайн действительно не может принять вас. Как ваши пионы, ещё цветут?..

***

      Гости уехали следующим утром. Агнет сопровождала их везде: показывала сад, щебетала о цветах и урожаях, уверяла, что госпожа Малвайн в добром здравии, но к встрече не расположена, и ненавязчиво отмечала доброту и заботливость отца. Такко был уверен, что после отъезда наследница несколько дней пролежит пластом, но перед обедом она, как всегда, вышла угощать лошадей. Сверху было хорошо видно, как она вышла во двор, зябко повела плечами и направилась в конюшне, а Катерина шагала следом.       — У нас будет много работы в ближайший месяц, — говорил Оллард, расхаживая по кабинету. — Придётся забыть о прогулках и прочих развлечениях.       — Это связано со вчерашним визитом? — Такко даже не пытался скрыть любопытство.       — Да, — Оллард остановился, бесцельно обводя взглядом книги на полках. — Я увлёкся своими разработками и упустил из виду пару недоброжелателей. Не бери в голову! Если мы представим ко двору нашу работу до зимнего солнцестояния, они ничего не смогут сделать.       — Почему?       — Потому что император дорого даст за моё изобретение. Очень дорого.       Он провёл пальцами по кожаным переплётам и отошёл к окну, оказавшись у Такко за спиной.       — Весной я покажу мастерскую Агнет, — сказал Оллард, глядя на двор. — Я и не заметил, как она выросла. Моя кровь, моя наследница… Она хорошеет с каждым днём, правда?       — Да, — искренне ответил Такко. — Очень красивая.        От отца Агнет унаследовала лишь волевой характер и едва уловимую твёрдость в чертах лица. Она обещала стать такой же красавицей, как Малвайн — с большими прозрачными глазами, роскошными светлыми кудрями и хрупкой, нежной, нездешней красотой, которой можно было лишь любоваться, не касаясь.       Говорят, при полной луне на лесных полянах танцуют девы, сотканные из росы и лунного света. Такко не верил в сказки, где они вступали в союзы со смертными, но Агнет и Малвайн поневоле вызывали в воображении образ залитой мертвенным светом поляны и летящих в танце широких рукавов. Может, потому Агнет и страдает лунным недугом?.. Было легко представить, как она парит в лунных лучах и проходит сквозь стены и перекрытия…       …В мастерскую, где ни на миг не останавливают свой посмертный танец похищенные кости.       — Агнет не место внизу, — он не был уверен, сказал ли вслух или лишь подумал, но Оллард ответил:       — У неё нет выбора. Она знает свой долг и сделает всё, чтобы исполнить его. Разумеется, она не будет сама собирать механизмы! Но разделит со мной успех.       Агнет вышла из конюшни, устало прислонилась к столбу навеса, прикрыв глаза. Затем нахмурилась, заправила локон за ухо знакомым упрямым движением и направилась к замку.       — Идём, — заторопился Оллард. — Встретим её внизу.       Когда они спустились с лестницы, Агнет как раз входила в холл. Остановилась, ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку. Перевела дух, провела дрожащей рукой по лицу и заметила отца. Такко не мог оторвать от неё глаз, столько торжества было в её улыбке. Тёплый свет свечей скрывал бледность лица и зажигал в глубине льдистых глаз жаркие огни.       Они с Оллардом одновременно шагнули навстречу друг другу. Камни в древних стенах шептали забытые имена, портреты на стенах смотрели ожившими глазами, приветствуя молодую наследницу, а внизу, под полом, лязгали механизмы в неупокоенных костях, настойчиво отдаваясь в ушах одним и тем же увесистым словом: долг, долг, долг…       Агнет упала, не дойдя трёх шагов до раскрытых объятий отца. Оллард едва успел подхватить дочь; Катерина и Такко оказались рядом спустя мгновение. Её пульс был частым и неровным, руки — ледяными, а щёки горели огнём. Катерина твердила про обморок, что вчерашний вечер в саду оказался слишком прохладным, а беседа с гостями — долгой, и её ловкие руки невесть откуда доставали пахучие соли и капли. К вечеру у Агнет поднялся жар, она пожаловалась на боль в груди, и Берт в который раз был послан за лекарем.       Уже засыпая, Такко вспомнил, где слышал о Виллардах. Это имя носил Фредрик — незадачливый жених Агнет, так несправедливо оскорблённый отказом.