Лук для дочери маркграфа

      С самого утра всё валилось у Такко из рук: пружины распрямлялись под пальцами, а зубцы колёс неприятно царапали — точь-в-точь как крысиные зубы из ночного кошмара. Оллард с четверть часа наблюдал за ним, затем забрал детали и бросил короткое:       — Идём.       Они поднялись в кабинет и вышли в коридор. Перед дверью в покои Малвайн Оллард остановился и приложил палец к губам.       — Пора показать тебе кое-что, чтобы было не так скучно работать.       Гостиная встретила их уже знакомым уютным полумраком. Шторы были задёрнуты от жары, и здесь было сумрачно и прохладно. Малвайн сидела в глубине комнаты на диване и что-то писала. Такко невольно залюбовался её правильными чертами и короной светлых волос, венчавшей склонённую над бумагой голову. Она не ответила на его поклон; Оллард печально покачал головой и поманил Такко к небольшой стенной нише.       Там на высоком столике стоял искусно сделанный лебедь высотой в локоть. Металлический каркас скрывался под толстым слоем мягких перьев, в глазах светился янтарь сложной огранки, лапы и клюв были отлиты из меди.       — Это был мой свадебный подарок Малвайн, — тихо сказал маркграф. — Я собирал его не один месяц. А бедняга Вейнир измучился клеить перья — годились только самые мелкие.       Он осторожно повернул ключ, спрятанный среди белого пуха, и птица ожила. Поднялась на перепончатых лапах и взмахнула крыльями. Изогнула гибкую шею, склонила набок голову, блеснув янтарным глазом, раскрыла клюв… От неторопливой плавности движений захватывало дух.       — Одна из моих лучших работ, — проговорил Оллард. — Были и другие… Малвайн боялась, говорила, что они кажутся ей живыми. В конце концов я всё собрал и отправил в столицу, но с этим лебедем расстаться не смог. Смешно сказать: прятал в мастерской, как любимую игрушку!.. Теперь он стоит здесь… Но если бы Малвайн попросила его убрать, я бы сделал это, не задумываясь.       Птица в последний раз сложила крылья и замерла, склонив голову. Оллард бережно погладил мягкие перья и кивнул на дверь.       — Невероятно, — выговорил Такко, когда они вернулись в кабинет. — Как… как это сделано?!       — Те же колёса, валы и спицы, с которыми ты работаешь каждый день. Ничего особенного. Если хочешь, потом покажу чертежи.       — Я никогда не видел ничего подобного… Даже представить не мог…       — Как видишь, игрушки могут выглядеть живее некоторых людей, — усмехнулся Оллард с горечью. — И хлопот с ними неизмеримо меньше… Знаешь, в юности я был готов отдать многое, чтобы вообще не покидать мастерскую. Все эти визиты вежливости, семейные ужины, прогулки, беседы… О чём мне было говорить с роднёй? Считать урожаи и прибыли, обсуждать городские сплетни? Впрочем, ты знаешь. Ты ведь тоже пользовался любой возможностью, чтобы сбежать из дома с луком, ведь так?       Такко кивнул, и Оллард взглянул на него с пониманием.       — В твои годы я тоже считал отца тираном, а мать — скучнейшей женщиной на свете. Но, взрослея, понимаешь, что не так и важно, кто и как тебя воспитывал. Это не родители были тиранами. Дело в нас самих. В нашем отчаянном любопытстве, которое заставляет тянуться к большему, невзирая на запреты. И которое, в конечном счёте, привело нас к вершинам мастерства.       Он перевёл дыхание и усмехнулся:       — Впрочем, у нас обоих впереди ещё долгий путь.       — Тот лебедь… — проговорил Такко. — Если бы я увидел его в саду, я бы и не догадался, что он не живой.       — Малвайн тоже не догадалась, — тепло улыбнулся маркграф. — Как она смеялась! И не расставалась с новой игрушкой, пока Катерина не наплела ей своих благочестивых бредней… Знаешь, Малвайн была одной из самых серьёзных девушек, которых я знал. Её род разорился, она осталась без имени и средств к существованию и единственная не зарилась на моё состояние. Она знала, что ей не быть женой наследника Оллардов. И, разумеется, когда мой возраст больше не позволял избегать женитьбы, я посватался именно к ней. Впрочем, думаю, разговоры о свадьбах — последнее, что тебе интересно. Или я ошибаюсь?       Такко замотал головой, и Оллард от души рассмеялся.       — Это хорошо. В ближайшем будущем тебе предстоят дела поважнее. Что, ты всё ещё сомневаешься, приносит ли пользу наша работа в мастерской?       — Я никогда не смогу собрать такое… — прошептал Такко.       Оллард улыбнулся и положил руку ему на плечо.       — Если будешь усердно работать, ты явишь миру нечто куда более удивительное. Мы сделаем это вместе.       — Но почему я?.. Почему не более опытный мастер? В Медных горах наверняка есть достойные помощники!       — Потому что мне не нужен опытный мастер, — раздельно проговорил Оллард. — У тех, кто трудится в Медных горах, слишком много опыта и мало отваги. Я не могу настолько им доверять. Не переживай, никто не заставит тебя сразу собирать сложные механизмы.       Такко рассеянно кивнул и решил, что завтра попросит маркграфа ещё раз показать чудесную птицу, а может, и перенести её в кабинет. Зачем Малвайн такая диковинка, раз она всё равно не замечает ничего вокруг? Немыслимое, невозможное мастерство — в каждой детали, вплоть до безупречно выложенных перьев…       — А кто такой Вейнир? — спросил он.       — Вейнир? А, он был нашим егерем. Ох и задал я ему задачу с этими перьями!..       Разорённые могилы всплыли в памяти мгновенно — увитые терновыми ветками и красными лентами. Оллард чуть заметно усмехнулся.       — Как бы ни закончилась его служба, а он успел много сделать для меня и нашей семьи, — сказал он. — А теперь — работать! Дел сегодня много.

***

      К вечеру разразилась гроза. Сквозь щели в плотно закрытых ставнях были видны вспышки молний. Ветер швырял в окна горсти воды, и в тишине столовой был слышен мерный стук капель, стекавших с подоконника на каменный пол.       Такко, как обычно, первым расправился с ужином, и теперь украдкой разглядывал хозяйку. Чудесный лебедь всё ещё стоял перед глазами, и было трудно не сравнить с ним саму Малвайн. Та же горделивая осанка и плавные движения рук, выглядывавших из белых кружев, та же чистая безыскусная красота. Такко смотрел, как она мерно поднимает и опускает ложку, не поднимая глаз от тарелки, видел, как повторяет те же движения Агнет — каждый вечер одинаково, в такт тиканью часов, прятавшихся в темноте — и против воли перед глазами вставали колёса и тросы, тянувшиеся под шёлковыми рукавами.       Кто поручится, что перед ним не куклы? Собранные искуснейшей рукой, раскрашенные и одетые в богатые платья?..       Малвайн словно почувствовала его взгляд. Она медленно подняла голову и встретилась с ним своими нездешними глазами. Такко поспешно опустил голову, но было поздно: он заметил краем глаза, как замерла Агнет, услышал, как вполголоса выругался Оллард, а в следующий миг Малвайн выронила ложку, выгнулась, затряслась и захрипела — страшно, сипло.       Оллард мигом оказался рядом с женой, развернул её к себе и бросил Такко:       — Уведи Агнет.       Малвайн хрипела и билась в руках Олларда; единственная свеча пятнами выхватывала растрепавшиеся локоны светлых волос, высвечивала танец складок на шёлковом платье. Агнет застыла, не сводя с матери широко распахнутых глаз. «Точно кукла», — мелькнуло в голове у Такко, прежде чем он самым непочтительным образом вытащил наследницу из-за стола — и выдохнул от облегчения, ощутив под скользким шёлком живую плоть, нездоровую прохладу кожи и мелкую дрожь от слабости и испуга. Агнет доверчиво оперлась на его руку и шагнула наконец к выходу.       В холле Такко усадил девочку на скамью, безуспешно поискал глазами Катерину и от души обругал няньку про себя. Нужно было позвать на помощь, но Агнет всё смотрела на двери своими нездешними глазами; бледные руки были крепко сжаты, она мелко вздрагивала, и было немыслимо оставить её одну.       — Ты знаешь, где Катерина? — спросил он. — Где она может быть?       Агнет молча покачала головой. Такко уже был готов оставить её и идти искать няньку по коридорам, как та появилась и сразу кинулась к воспитаннице.       — Госпоже Малвайн плохо, — поспешил объяснить Такко. Катерина тихо всплеснула руками, шагнула было к столовой, остановилась, взглянула на Агнет… Та сидела, намертво вцепившись в пояс, часто и неглубоко дыша.       — Испугалась, свет мой? — почти прошептала Катерина. Обняла воспитанницу и повлекла её к восточному крылу, что-то успокаивающе приговаривая по пути. Такко уже взялся за ручку двери столовой, как она распахнулась, и вышел Оллард — всклокоченный и встревоженный.       — Где Агнет?       — Как госпожа Малвайн? — одновременно спросил Такко.       — Всё в порядке, — поморщился Оллард. — У неё иногда случаются обострения нервной болезни. Опасности никакой, но выглядит неприятно. Агнет очень испугалась?       — Вроде нет. Катерина увела её. Это я виноват…       Оллард устало прислонился к дверному косяку.       — Сходи и узнай, как Агнет. С Малвайн я справлюсь.       Ещё не дойдя до покоев Агнет, можно было ощутить запах трав, и Такко сразу приободрился: при серьёзных приступах жгли камфору. Но лицо Катерины, едва приоткрывшей дверь, было хмурым и сердитым:       — Третий раз звоню! А, пропади ты! Думала, это Ларс кипяток принёс. Сбегай на кухню, что они там, заснули или оглохли? Да побыстрее, пока лекаря звать не пришлось!       На кухне и правда не слышали звонка — не то за грохотом грозы, не то убирали в это время в столовой — но мигом раздули огонь и вскипятили маленький котелок. Такко влетел в покои Агнет, чудом не обварившись по пути. Та полусидела-полулежала в кресле у камина и рыдала взахлёб, вцепившись в подлокотники кресла.       — Тише, свет мой, сердце моё, — спокойно приговаривала Катерина, одной рукой гладя девочку по голове, а другой заливая кипятком пахучие травы в кружке и миске. — Полно плакать, госпожа никогда так не плакала, всё обойдётся…       Агнет качала головой и сквозь слёзы твердила о чём-то няньке, но слова терялись за всхлипываниями. Катерина также негромко возражала, гладя воспитанницу по светлым волосам, затем ловко процедила настой в расписную чашку:       — Выпей, свет мой, полегче станет…       Агнет мотнула головой и вдруг зашлась мучительным кашлем. Стиснула посиневшими пальцами платье на груди, рванулась встать, отчаянно ловя ртом воздух… Катерина одним привычным движением толкнула её назад и обернулась к Такко, замершему у двери:       — Кресло к окну!       Вдвоём они мигом передвинули тяжёлое кресло к распахнутому окну. Катерина подкладывала под спину Агнет подушки и укутывала тёплым одеялом, что-то ласково приговаривая, затем знаком велела подать миску с настоем и подставила к лицу девочки, чтобы та дышала паром. Свободной рукой окунула туда полосы ткани и ловко намотала вокруг запястий воспитанницы, успевая ещё что-то бормотать над ними. Постепенно дыхание Агнет выровнялось, синева сбежала с лица. Катерина, не оборачиваясь, указала Такко на затухающий камин. Он подкинул последнюю охапку и поспешил принести ещё дров.       И угораздило же задержаться рядом с девчонкой! Вроде немало повидал, пока ходил за обозами, и ни разу не терялся, когда нужно было перевязать рану, как бы она ни выглядела. Сейчас же сердце колотилось, как подстреленная птица, а рёбра сдавливало от острого чувства беспомощности.       Когда он вернулся, Агнет крепко спала, полусидя в кресле. Катерина надела ей на шею оберег, а на руки поверх компрессов повязала красные нитки с крашеными перьями и теперь сидела у огня с вязанием, часто поглядывая на воспитанницу. В углу курилась полынь. Такко как можно тише подложил поленья в камин и только теперь вспомнил, что Оллард ждёт вестей о дочери.       — Я не нужен? — шёпотом спросил он.       Катерина устало покачала головой и так же шёпотом ответила:       — Посиди отдохни.       — Я вниз.       — Без тебя разберутся, — махнула рукой Катерина. — Если что, позвонят. Отдохни. Сам бледный как полотно.       — Неправда, — возразил Такко, хотя похолодевшие щёки доказывали обратное. Покосился на Агнет, едва различимую в тёмной глубине кресла, и осторожно присел на охапку дров. Пожалуй, и правда стоило убедиться, что с наследницей всё в порядке, прежде чем идти к маркграфу.       — Испугалась, да? — спросил он, кивая на свернувшуюся к кресле фигурку.       Катерина покачала головой:       — Обиделась, что отец её прогнал. Помочь хотела… Говорит, слабая я, ни на что не гожусь. Говорит, я должна была с матерью остаться…       — Это я виноват, — сказал Такко. — Маркграф предупреждал, что Малвайн не выносит посторонних, а я смотрел на неё…       — Уж кому, а госпоже Малвайн к косым взглядам не привыкать, — усмехнулась Катерина. — А кто виноват — это я хорошо знаю.       — И кто?       Нянька замолчала и уставилась на вязание. Такко выждал, сколько хватило терпения, и спросил:       — Слушай, я же теперь знаю, что это ты рассыпаешь соль и жжёшь травы в башне. Расскажи, что не так с замком?.. И что с госпожой Малвайн? Мне маркграф кое-что говорил, но не всё.       — Проклят этот замок, — спокойно сказала Катерина, вытягивая нить из клубка. — С того дня, как был заложен. Слыхал о жертвах, что кладут под фундамент, чтобы в доме мирно жилось? Нынче кур да гусей режут, да и то не всегда, а в прежние времена людей клали. Особенно если постройка важная — бывало, что и живых замуровывали. Когда этот замок строили, выложили в земле клетки и посадили туда двенадцать пленных, живыми, а сверху пол положили. Только те перед смертью прокляли замок и всех его хозяев и их потомков. И до сих пор в нижних кладовых по ночам слышно, как они кричат…       — Да ну тебя, Катерина! Никто там не кричит.       — А то ты слышал? Не веришь — повара спроси. Ему дед рассказывал, что его дед слышал крики и видел кровь на полу, когда ходил в кладовую за вином для маркграфа. Своими глазами видел! Говорю тебе, там внизу кости неупокоенные. Потому и кладовые под башней заперты — слишком неспокойно там. Потому я в башню с оберегами и хожу…       Нянька замолчала, считая петли.       Несложно было догадаться, откуда взялась легенда о криках под башней — Оллард сам рассказывал, что раньше там были камеры и пыточные. Не понадобилось даже закрывать глаза, чтобы на миг увидеть сквозь вереницу призрачных фигур одного из прежних владельцев замка; он пил в кабинете вино, пока внизу кто-то истекал кровью и вопил под пытками. Можно даже найти его портрет в восточном крыле, если правильно сопоставить возраст…       — Но Малвайн-то другой крови, — сказал Такко. — На неё твоё проклятие не должно действовать.       — А он отвёл проклятие на неё, — зло бросила Катерина, и спицы замелькали в её руках. — По правде он должен был лишиться рассудка! За него же никто не хотел идти, никто! Все знали, что в замке нечисто, особенно когда могилы стали разорять. Вот он и посватался к той, что победнее. Знал, что не откажет!.. Как она радовалась вначале! А потом-то я ей сказала, чем славен жених помимо имени и богатства… Я ей на всё глаза открыла!       Она резко дёрнула нить, рискуя оборвать.       — Я-то помню, как он под башней пропадал! Всё со своими железками возился… Сколько я от него натерпелась! Помню, иду по коридору, а мне навстречу бежит крыса. Я её отпихну, а она как грохнет об стену! Вся железная, а бежит, как живая! Это ли не колдовство?!       Такко быстро склонился к огню, пряча улыбку. Ай да маркграф! Сам он ни разу не догадался захватить какой-нибудь из механизмов наверх, чтобы разыграть слуг. А Катерина рассказывала дальше, и по её щекам текли слёзы.       — Здесь много такого было… А перед самой свадьбой птицу изладил. Посадил в траву, будто живую… Они тогда вместе смеялись, мол, железная птица лучше живой, кормить-поить не надо… Я тогда прямо сказала: сегодня он птиц мастерит, а дальше куда пойдёт? Мыслимое ли дело — хотеть природу переспорить? Я ей тогда всё сказала!..       Со стороны окна послышался слабый звук — Агнет шевельнулась во сне. Оба мгновенно вскинули головы, но наследница не проснулась. Лишь повернула голову так, что отблески пламени чуть освещали её лицо.       — Всё ждёт, что мать её похвалит, — печально вздохнула Катерина. — А та и не помнит про дочь. Вот и за неё проклятие взялось. В городе она ни разу не поднималась во сне. А здесь раз в неделю или две непременно встанет…       — А как она открывает дверь? — удивился Такко, и нянька горестно махнула рукой:       — Лекарь говорил, что у тех, кто ходят во сне, особая сила. Могут и двери отпирать, и чуть ли не по стенам лазать… Вот и выходит, что как я ни стараюсь, а проклятие и за неё взялось…       — Ладно, — Такко осторожно поднялся, не развалив поленья. — Если больше не нужен, пойду.       — Ветра в спину, — проговорила Катерина.

***

      В столовой никого не было. Слуги уже убрали со стола и полоскали на кухне тарелки в дымящемся чане. Судя по их словам, Оллард никого не позвал на помощь, а это давало надежду, что с Малвайн всё не слишком плохо. Стучаться к ней в гостиную Такко не решился и сначала позвонил к маркграфу.       К его удивлению Оллард был у себя. Судя по тому, как долго он открывал, он шёл из мастерской.       — Малвайн в порядке, — успокоил он Такко с порога. — Обострения нервной болезни проходят так же быстро, как начинаются. Ты не виноват, это могло произойти в любой момент, и жаль лишь, что Агнет пришлось это увидеть. Как она?       Такко рассказал о приступе, и маркграф глубоко задумался. Лоб прорезала глубокая складка, а лицо приобрело странное, почти виноватое выражение.       — Что ж, с завтрашнего дня Малвайн не будет с нами ужинать, — заявил он. — Я как-то не думал, что вид Малвайн может сказаться на здоровье Агнет. Пойду посмотрю, как она.       Оллард торопливо прошёл в сторону покоев дочери, а Такко отправился к себе, удивляясь той лёгкости, с которой Малвайн была окончательно исключена из жизни семьи. Будто на шахматной доске пожертвовали пешкой. До того он предполагал, что работа в мастерской как-то связана с Малвайн и уже успел нарисовать в воображении какое-то особое кресло на колёсах, но теперь сомневался, что маркграф будет прилагать такие усилия ради жены. Белой Королевой была Агнет, и ради неё Король был готов на всё.