Лук для дочери маркграфа

      После духоты верхних комнат в мастерской казалось особенно промозгло. Приходилось кутаться в плащи и дышать на застывшие пальцы, прежде чем взяться за детали. Скудный свет упирался в низкий потолок, ложился дрожащими пятнами на стены, желтил лица и высвечивал невозмутимо работающие механизмы.       Оллард, отобрав какие-то особые детали, скрылся за одной из обитых железом дверей, и Такко сразу же отодвинул чертежи. Всё равно пружины выскальзывали из рук, а прикосновения острых зубцов колёс напоминали крысиные зубы из ночного кошмара. Он разбросал детали на столе для вида, засветил разом десятка полтора свечей и открыл военный трактат, который тайком унёс из кабинета, прикрыв сверху книжкой по орошению полей. Подставленная под удар шахматная королева, незаслуженные деньги, брошенные, как подачка, и жуткий сон сплелись в тугой скользкий клубок и поселили внутри сосущую пустоту. Такко гнал от себя дурные мысли и, чтобы отвлечься, вчитывался в размеренный текст трактата.       «Если кто желает сделать мощную камнемётную машину для разрушения городских и замковых стен, обратите сюда своё внимание. Взгляните здесь на подошвы, которыми она стоит на земле. Вот, спереди, два ворота и согнутая веревка, при помощи которых отводят балку. Вы можете видеть её на другой странице. Нужно огромное усилие, чтобы отвести её, так как противовес очень тяжёл».       В Империи давно царил мир, увидеть осадные приспособления было негде, и Такко от души жалел, что ему не довелось родиться на пару веков раньше. В то время по всей стране шли междоусобные войны, а чуть позже молодая Империя подчиняла себе соседние земли мечом и золотом. Как легко тогда было добыть имя и славу!       «Камнемётные машины причиняют большой урон стенам и их защитникам. Они мечут камни и большие, и многочисленные, так что ни земля не может выносить их попаданий, ни человеческие сооружения. Если правильно выбрано место, машина отлажена и нет недостатка в камнях, за половину дня можно пробить стену толщиной в человеческий рост, сложенную из гранита».       Такко отложил кожаную ленту, которая служила ему указателем строки, и уставился в стену поверх горящих свечей. Было легко представить себе, как камни со свистом летели в крепко сложенные стены, как разлетались острые осколки, сбивая с ног могучих воинов, какой грохот стоял и как крепость заволакивало облаком пыли! Хуже горного обвала. Поневоле пожалеешь, что в стране мир. Он живо вообразил, как в лесу вокруг кладбища падают под ударами топоров вековые ели, как камни с озера грузят в ковш, а песок — в противовес, и как вокруг замка поднимаются осадные чудовища, недосягаемые для лучных стрел. А потом — понял.       Тайна главной башни была ценна, как прошлогодний снег. Вздумай кто осадить замок — с помощью таких машин сровняют с землёй сначала внешние стены, а потом и саму башню. Никто не будет сражаться на тайной лестнице. А ещё вероятнее, что укрывшиеся в башне вскоре сдадутся сами, когда иссякнут запасы пищи и воды.       Пару веков назад у молодой Империи не было осадных машин и огромного войска. Тогда лестница, закрученная в обратную сторону, вероятно, могла спасти обитателей замка от небольшого отряда, явившегося под видом добрых друзей. Нынче же она могла впечатлить только мальчишку, не видавшего ничего страшнее схваток на лесных тропах.       Да и как он не подумал о главном? Пожелай кто завладеть замком — не будет нужды собирать войска и строить машины. Все владения Олларда скоро отойдут короне без кровопролития. А если кто-то и захочет спровадить маркграфа в усыпальницу пораньше, то явно не пойдёт против него с мечом после того, как тот, не таясь, показал своё искусство Фредрику. Отравят или подошлют убийцу в городе, чего проще-то.       «Зачем же башню закрывали от гостей?» — ухватился за соломинку Такко и тут же ответил себе сам: запасным ходом реже пользовались, он меньше пострадал от времени, лестница там была шире и удобнее. А на истёртых ступенях башни он и сам пару раз оступался. Может, другие замки устроены ещё хитрее, только Такко ни в одном не бывал, потому и поверил, будто безопасность рода Оллардов до сих пор зависит от старой лестницы.       Быть может, доверенные ему книги и чертежи тоже не великая ценность? Может, они есть во всех благородных домах, и знать вроде Фредрика осваивает механическое искусство наряду с умениями чтения, счёта и фехтования?       Свечи гасли, из углов ползла тьма. Такко не замечал, как мастерская погружается в сумрак. Под рёбрами ворочалась обида, колкая, как зубчатые колеса. Кто же он здесь? Развлечение для девчонки, прихоть скучающего маркграфа?       И винить-то некого. Сам тянулся к тайнам, сам верил, сам шёл, как ребёнок за Крысоловом, околдованный маркграфскими выдумками, как волшебной дудкой! Сам выдумал, будто его наняли выслеживать копателей, будто лук для Агнет — лишь предлог. Поверил, будто правда может стать маркграфу помощником. Как же обидно!       Наконец он поднялся сменить прогоревшие свечи на новые и задержал взгляд на дверях, выходивших из мастерской. Куда же уходит Оллард?.. Эту тайну маркграф держал при себе.       Настоящую тайну, которую берегут от случайных людей, но охотно доверяют достойным.       За щелчками механизмов Такко не услышал поворота ключа и скрипа петель, но краем глаза уловил за спиной движение и вовремя обернулся. Оллард, хмурый, недовольный, выходил из тёмного проёма. В мягком плаще из чёрной шерсти он сливался с окружающим мраком и копотью стен, и в дрожавшем свете белели лишь лицо и кисти рук. План созрел мгновенно — отчаянный, но верный.       — Что за этой дверью? — спросил Такко.       Оллард молча повернулся запереть замок. Такко подался вперёд и остановился в трёх шагах от маркграфа:       — Куда вы уходите каждый раз?       — Сколько вопросов, — бросил Оллард, не оборачиваясь. — В своё время узнаешь.       — Почему не сейчас? Неужели я не заслужил?.. Я умею хранить тайны… если они действительно важны!       Маркграф обернулся наконец и взглянул на него с недоумением:       — Ты что, навестил винный погреб? Или деньги вскружили тебе голову?       — Я хочу знать! Вы доверили мне тайну главной башни, впустили в свою мастерскую, научили читать чертежи. Очень ценные, правда? Открыли то, что не знает даже Агнет! Едва ли за этой дверью есть что-то более важное!       От хлёсткого удара Такко пошатнулся и отступил на шаг, морщась и поднося руку к лицу.       — Ещё раз оскорбишь мою дочь — пожалеешь, — процедил Оллард.       — Я думал, вы мне доверяете, — упрямо заявил Такко. — Вы же уходите каждый день и возвращаетесь в мастерскую только за деталями! Что там, за дверью — ещё одна мастерская?       — Вон, — коротко бросил маркграф. Такко не двинулся, Оллард развернул его за плечи и подтолкнул к выходу. Военный трактат по-прежнему лежал на столе, и маргкраф, проходя мимо, взглянул на открытые страницы и понимающе хмыкнул.       — Хвалёное аранское воспитание, — насмешливо произнёс маркграф. — Не так и строго тебя растили. Не знаю, как ты разговаривал с отцом, но здесь думай, прежде чем дерзить.       Они ввалились в кабинет, щурясь от яркого света и тяжело дыша. Оллард потянулся запереть дверь, и Такко рывком вывернулся из его рук.       — Вы обманывали, — проговорил он. От обиды перехватило горло, и слова выходили сдавленными и отрывистыми.       — Я тебя недооценил, — пожал плечами Оллард. Он снова был спокоен, и всё негодование Такко разбивалось о его каменное спокойствие. — Не учёл, что ты первым делом полезешь за военными трудами. А ты молодец, догадался сам.       — Зачем?..       — Ты был так увлечён, — на губах маркграфа играла прежняя усмешка, а голос был мягким до вкрадчивости. — Одно удовольствие было наблюдать за твоей верностью.       — Чертежи тоже ничего не стоят?       — Не то чтобы ничего, но и большой ценности в них нет.       Такко хотелось сказать, что не останется в замке ни минуты, что вернёт маркграфу его проклятые деньги, что впредь будет обходить Эсхен стороной. Да что там — зная всё, что рассказал Оллард о семье, можно было наговорить такого… Усилием воли он овладел собой и чуть склонил голову:       — Я злоупотребил вашим гостеприимством.       — Интересно, — Оллард склонил голову набок, и в его глазах засветилось любопытство. — Обычно ты говоришь чисто, а когда злишься, оказывается, слышен акцент. Скажи ещё что-нибудь!       Тяжёлая дверь кабинета грохнула за спиной. Такко и не подумал её придержать, — хоть бы и слетела с петель! — добрался до конца коридора и прислонился спиной к каменной стене. Будь оно всё проклято! Маркграф обезоружил его с той же лёгкостью, что в поединке на лестнице — будь она проклята трижды! — и вчера за шахматным столом. Было бы не так обидно, если б Оллард ругался, пусть бы ударил ещё — Такко не привыкать, зато можно было бы вдоволь дерзить в ответ, уже не выбирая выражений.       Из-за ближайшей двери доносился звук клавесина. Малвайн каждый день садилась играть перед обедом, и от неизменности распорядка, глухого к тому, что сейчас творилось у Такко на сердце, становилось ещё хуже. Он вышел в башню, уселся на ступенях лестницы и упёрся взглядом в пол, запустив пальцы в волосы. Надо же было так вляпаться!       Постепенно дыхание выровнялось, обида в последний раз ворохнулась под сердцем и отступила. От воспоминания, как он вылетел из кабинета, к щекам приливала кровь. Вот Агнет, поди, выслушивает отцовские нотации также, как делает всё остальное — спокойно, с гордо поднятой головой. Такко поднялся, пригладил волосы; тронул правую щёку — челюсть на месте и ладно. Зато, раз нет никаких тайн, можно спокойно уйти.

***

      Сборы не заняли и четверти часа. Дорожный мешок Такко никогда не был особенно тяжёл. В свой старый кошель он ссыпал только треть монет, полученных от Олларда, а новый без сожаления бросил в спальне. Этих денег он не заработал. Оставалось только разжиться на кухне едой в дорогу. А ещё отчего-то было жаль, что уже не успеть увидеться с Агнет и оставить на память о себе какую-нибудь особенную сказку.       Он ещё раз перебрал в памяти предметы, лежавшие в мешке и вспомнил, что хороший сухожильный клей, которым он крепил перья для стрел незадачливого жениха Агнет, остался в конюшне. Выглянул в окно: тучи обложили небо, воздух стоял жаркий, густой, но дождь ещё не полил. Вышел во двор, недовольно глянул на облака — вот радости-то будет пробираться по мокрому лесу! — и обернулся, услышав за спиной глухое рычание.       Псы, которых всегда загоняли до завтрака в вольер, сегодня разгуливали на свободе. Двое подошли, недоверчиво обнюхали и улеглись поблизости. Такко сделал шаг — псы зарычали и вздыбили шерсть на загривке. Шагнул ещё — собаки поднялись, одна вцепилась зубами в штанину, вторая слегка прихватила кисть руки, оставив вдавленные отпечатки.       Выручил Берт — прикрикнул на собак и провёл до конюшни и обратно. Псы недовольно ворчали, обнажая жёлтые клыки. Это были не те смешные кудлатые дворняги, что часто охраняли постоялые дворы и с которыми можно было договориться за пару вечеров лаской и объедками. Рослые, плотно сбитые, с мощными лапами и тяжёлыми умными мордами, они производили жутковатое впечатление одним своим видом. В их обманчивом спокойствии угроза ощущалась отчётливее, чем в истошном гавканье иных дворняг.       С такими сторожами нечего было и думать соваться во двор.

***

      Гроза разразилась к вечеру. Сквозь стену дождя было видно собак, лежавших под навесом конюшни. Верные псы даже не глянули на предложенные куски мяса. Договориться со слугами тоже не удалось, те никак не могли взять в толк, как можно уйти из замка без приказа маркграфа. Даже две марки чистого, полновесного серебра их не соблазнили — казалось, они вообще не поняли, о чём речь, хотя Такко быстро отчаялся говорить намёками и предложил сделку почти прямо. Оставалось глядеть в окно на потоки воды, считать ветки молний и в который раз прикидывать, нет ли обходного пути.       Он с тоской покосился на лук, висевший в углу, и полный колчан. До конюшни было не больше сотни шагов, по неподвижным целям не промахнёшься, а стрел у него хватит не только на собак. Только далеко уйти он не успеет. По обвинению в нападении на маркграфский замок на рудники не погонят, и одной мысли о том, как на шее затянется верёвка, передёргивало. Оллард был настолько уверен, что Такко не посмеет взяться за оружие, что даже не попытался забрать у него лук, и от этого было особенно тоскливо.       Он вздохнул и прикрыл глаза, слушая грохот ливня по крыше. Оставалось вернуться к маркграфу и попытаться поговорить начистоту.       Идти к Олларду до того не хотелось, что, проходя через башню, Такко сначала замедлил шаг, потом задержался у окна, и, наконец, махнул рукой и повернул к лестнице. Предстоящий разговор будет легче обдумать на смотровой площадке. Глядишь, осенит какая-нибудь умная мысль.       На верхнем ярусе грохот дождя о крышу слышался сильнее. Ветер бросал пригоршни холодной воды в узкие окна, и под ними растеклись лужицы. Такко направился к выходу на площадку, недоумевая, кто оставил ставни открытыми в такую погоду, — и едва не столкнулся с Оллардом, который внезапно появился из сумрака между двумя окнами.       Затянувшееся молчание нарушил маркграф:       — Ты растерялся от неожиданности, понимаю. Давай подскажу. Ты пришёл извиниться за свою дерзость.       — Я был неправ, — голос Такко был ровным, без малейших признаков раскаяния.       — Извинения приняты, — в тон ему отозвался маркграф. Дёрнул вымокшим плечом и кивнул Такко на широкий проём, ведущий на смотровую площадку.       Тучи висели низко, и в башне царил сумрак, но у выхода было светло. Оллард и Такко остановились под навесом, там, где дождь, падая с пологого края крыши, прочертил мокрую границу. Лучшее место для разговора, не предназначенного для чужих ушей. В башне был слышен каждый шорох, но здесь, под крышей, грохот дождя легко заглушал голоса.       — Признаться, я снова недооценил тебя, — начал Оллард. — Уже приготовился наблюдать отсюда, как ты сражаешься с собаками. Ты оказался умнее, и это хорошо — два представления в день было бы уже слишком. А теперь слушай. Я не был честен с тобой в некоторых вопросах, но не лгал, говоря, что мне нужен помощник. Поэтому ты будешь по-прежнему работать в мастерской. Ты обещал остаться здесь до весны и останешься. Не сумеешь сдержать слово — я тебе помогу.       — Почему я, а не более опытный мастер?       — Потому что мне не нужен опытный мастер, — раздельно проговорил Оллард. — У мастеров в Медных горах слишком много опыта и мало отваги. Мне же нужен помощник с молодыми глазами и ловкими руками, который не сможет догадаться, что именно он собирает. И не будет задавать вопросов.       Такко повернулся к выходу на площадку и рассеянно уставился на открывавшийся вид. Дождь лил, как в тот день, когда он впервые прибыл в замок; городские башни и лес тонули в серой пелене.       — Я хочу уйти, — сказал он Олларду, не пытаясь скрыть тревоги.       — Обозы ты тоже бросал на середине пути?       — Там я знал, что за груз сопровождаю.       — Предложи тебе три марки, и ты бы не стал интересоваться грузом, верно?       — Я не хочу делать ничего противозаконного, — Такко ждал, что Оллард возразит, разуверит его, но тот смотрел серьёзно:       — Тебе ничего не угрожает. Ты же ничего не знаешь. Не будешь задавать вопросов — весной уйдёшь с полным кошелём серебра. Заодно многому научишься и сможешь найти себе место получше, чем в охране обозов.       Такко разглядывал трещины на стене, разбегавшиеся в стороны, как паутина. Вот уж влип…       — А что взамен?       Оллард поперхнулся:       — Взамен? Ну знаешь ли. Будешь сыт, одет и при деле, а ещё получишь по три марки за каждый месяц. Тебе мало?       — Ещё вы разрешите брать военные трактаты.       — Да ты никак торгуешься со мной?       — И другие книги из вашей библиотеки тоже.       — Если б не видел, как ты работаешь в мастерской, не поверил бы, что ты сын ювелира, — покачал головой Оллард. — Ты будто вырос на тракте. Что ж, будь по-твоему. Книги в твоём распоряжении. И, пожалуй, я даже оставлю тебе время, чтобы читать.       Такко склонил голову в знак согласия, а в мыслях прикинул, как будет искать в кабинете планы замка. Где-то в подвалах наверняка есть тайный ход, ведущий за стены — на случай осады или другой беды. А ещё нужно будет хорошо поискать среди деталей и постараться открыть двери, ведущие из мастерской и подвальных кладовых. Охота Олларду идти против закона — пусть делает, что хочет, со знати много не спросят, но сам Такко и знать не желал, что творится в тайной мастерской. Разве что если найдёт выход — тогда непременно сунет нос за тайную дверь, но только перед самым уходом.       — Танкварт, по тебе можно читать, как по книге, — улыбнулся Оллард. — Все твои мысли написаны на лице. Должен сказать, что даже если ты сумеешь обмануть собак или подкупить слуг — а я об этом совершенно не волнуюсь, — то далеко тебе не уйти. Твоё имя вписано в судебную книгу Эсхена, если ты забыл. Какая жалость — аранский лучник снова обокрал маркграфа! Внешность у тебя не то чтобы очень приметная, но найдут быстро. В этот раз меня на суде не будет, зато будут те, кому ты продал краденое серебро, и пара свидетелей. И серебра будет побольше, чем дутая статуэтка.       — Это вы… — Такко захлебнулся на полуслове, и Оллард закончил за него:       — Не Дитмар же! Он и не подходил к коллекции. А ты поменьше заглядывайся на портреты. Мне даже не пришлось открываться слугам — они сами заметили пропажу и только утром доложили мне, что преступник схвачен, и к обеду серебро будет возвращено. Видел бы ты их лица, когда я живописал им нелёгкую жизнь юного охранника! Будто ты нарочно выбрал самую дешёвую вещь, чтобы оплатить долги, порадовать подругу подарком и… а, уже не помню, что им наплёл.       Пристыженный слуга так живо предстал перед глазами, что Такко не удержался от смешка.       — Я рад, что мы договорились, — мягко сказал Оллард. — На сегодня ты свободен, а завтра приходи в мастерскую, как обычно.       — Почему не сегодня?       Вопрос был задан в пустоту: Оллард уже отступил в темноту лестницы. Какое-то время Такко глядел на водяную завесу, а затем шагнул на смотровую площадку, прямо под ливень. Тонкое полотно одежды сразу облекло тело кольчужным холодом, с волос на спину побежали ручейки, зато дышалось здесь легко. Он опёрся на каменное ограждение, потом уселся на него, свесив ноги вниз. Смотреть на двор с такой высоты было забавно: каменные плиты казались совсем маленькими, на крыше конюшне росли ёлки, а на макушках статуй вновь виднелись птичьи следы. Вот так влип!.. Кружилась голова — не от высоты, а от денег, что он должен был получить весной. Если получит. Если отпустят. Что такого собирает маркграф в подвале башни?.. Мысли путались, а внутри всё звенело, как натянутая тетива. Он наклонился вперёд и опёрся локтями о колени, ловя неустойчивое равновесие.       — Возвращайся в башню, — негромкий голос маркграфа прозвучал над самым ухом. Такко резко обернулся, пошатнулся, и рука в чёрном бархате взлетела вверх — поддержать.       — Я не упаду, — возразил он.       — Слезай и возвращайся в башню, — с нажимом повторил Оллард, и не то в его тоне послышались знакомые нотки, не то события последних дней высвободили полузабытое воспоминание, — одним лёгким и гибким движением Такко вскочил на ограждение. Оллард дёрнулся следом, в его глазах плеснула тревога, и Такко, недоумённо и недоверчиво всматриваясь в его обеспокоенное лицо, двинулся по каменной ленте спиной вперёд, пробуя носком камень, прежде чем наступить.       …Солнце слепит глаза, за спиной — нагретая скала. Далеко внизу — мешанина из лиц, вытаращенных в испуге глаз, протянутых в бесполезном порыве рук. Среди тревожного гула выделяется подчёркнуто ровный голос отца:       — Танкварт, немедленно слезай!       Такко шесть лет, и он собирается пройти узкий карниз от начала до конца. Спор с мальчишками, которые сами и подняли тревогу и теперь стоят внизу белее мела, был лишь поводом. Он давно присматривался к этой козьей тропе, и забрался-таки, цепляясь за ветки и неприметные щели в камне.       — Танкварт, немедленно домой!       Кто-то уже несёт верёвки; внизу обсуждают, как лучше подняться, чтобы снять озорника, и Такко ускоряет шаг. Толпа внизу ахает, когда под босыми ногами крошится край, но Такко уже ныряет под спасительный свес скалы — теперь его точно не достанут и не отнимут победу. Здесь тропа совсем узкая. Он вжимается спиной в скалу, раскидывает руки, впивается, влипает ладонями и стопами в камень и под нарастающее «Ааааа!» быстро добирается до конца тропы.       Можно перевести дух и посмотреть вниз. Народу сбежалось немало, под тропой толпится чуть ли сотня, но Такко безошибочно выцепляет глазами отца — седеющие волосы выбились из-под повязки, на кожаном фартуке горит золочёный родовой знак. Явно примчался прямо из мастерской, от очередного спешного и очень дорогого заказа, который теперь не будет готов в срок. «Поделом ему» — мстительно думает Такко, а сам прикладывает испачканную в известняковой пыли ладошку к груди и отвешивает отцу издевательски низкий поклон, прежде чем припустить по крутому склону вверх — если отсидеться в горах до вечера, может, влетит не так сильно.       — Слезай, тьма на твою дурную голову! — в голосе Олларда звучали гнев и недоумение. Такко не сводил с него цепкого и внимательного взгляда; он не понял внезапной перемены, но чутьём уловил слабину и шагал назад вслепую, балансируя на скользком от дождя камне, а Оллард, как околдованный, шёл за ним.       — Что за механизмы?.. — быстро спросил Такко, боясь упустить эту странную слабину, и Оллард ответил:       — Особые машины… для помощи людям. Сложно объяснить. Они никому не причинят вреда.       — Тогда почему тайна?       — Кое-кто считает, что моя работа опасна. И против природы, — Оллард зло выплюнул эти слова.       — Чем опасна?       — Опытами, которые мне пришлось для этого провести. Порази тебя молния, тебе снова нужны тайны? На сей раз настоящие? Которыми ты будешь связан по рукам и ногам?       Снова не удалось уловить перемены, но на лице марграфа блуждала прежняя недобрая усмешка. Словно озеро подёрнулось ряской, словно Короля сменила Башня, — Оллард уже не следовал, а наступал, и Такко пятился под его напором.       — Хочешь знать, чем живёт замок? Чем втайне занимается последний из рода Оллардов? Что скрывается за той дверью в подвале? Отчего Катерина, забери земля эту выжившую из ума дуру, таскается с оберегами и травами? Тебе рассказать? Так, чтобы ты точно уже не смог уйти?       — Нет, — подумав, ответил Такко.       Под ногу попался скользкий островок мха. Равновесие удалось поймать раньше, чем сделать вдох, но маркграф уже рванулся вперёд и подхватил его под локоть.       — Вам так дорога моя жизнь? — спросил Такко.       — Пока да, — усмехнулся Оллард. — Не задавай лишних вопросов, и ты приложишь руки к одному из величайших дел нашего времени.       Оба вымокли до нитки. С отяжелевшей одежды ручьями лилась вода, в сапогах хлюпало, ветер обхватывал сквозь мокрую ткань ледяным обручем. Гроза уходила на север, и далеко над городом разгорался смутный свет, обещая ясную погоду.       — А если я всё же вызнаю все ваши тайны? Я могу случайно догадаться.       — А я могу столкнуть тебя вниз, — раздражённо заявил маркграф. — И даже не рассчитывай на могилу на моём кладбище! Никто не будет проливать слёзы и воспевать храбрость юного лучника. Пойдёшь на корм собакам. — Оллард с сомнением оглядел его и поправился: — После основного блюда. На десерт.       — Не столкнёте, — уверенно возразил Такко. — Мы над восточным крылом. Агнет не понравится вид под окнами.       — Хороший ход, — кивнул Оллард и разжал пальцы. — А теперь слезай наконец! Можно подумать, ты путешествовал не с торговцами, а с бродячими актёрами.       — Не доводилось, — с сожалением сказал Такко, спрыгивая на площадку. Оллард поёжился в промокшем насквозь камзоле и первым шагнул под крышу.       — Ещё одно, — сказал он, остановившись на сухом месте. — Ты забудешь о той двери. На время. Когда придёт время, я сам тебе всё покажу. А теперь бегом вниз, найди мне Катерину и передай, чтобы на кухне нагрели воды. Я не в тех годах, когда прогулки под дождём идут на пользу.       В очаге трещали дрова, кухню заволокло паром от котлов, откуда работники черпали и черпали вёдрами, наполняя маркграфу ванну. Катерина толкла в ступке ягоды и коренья от простуды и негодующе бормотала под нос. Такко отогревался у очага, следил, как с сохнувшей у огня рубахи падают частые капли и старался думать о чём угодно, кроме маркграфской мастерской. Однако мысли недолго переходили с предмета на предмет и упорно возвращались к двери — той, о которой Оллард требовал забыть, и за которую Такко теперь жаждал попасть вопреки запрету и осторожности.