Противоположности

      Кажется, здесь пахло заплесневелой тряпкой и чем-то ещё неприятным, вперемешку с растворимым дешёвым кофе, который постоянно пил охранник местной власти. Из-за всего этого хочется выйти наружу с удвоенным желанием, но решётки не пускали. Юнги мельтешил маячком перед Чимином, шныряя то туда, то обратно, периодически бросая уничтожающий взгляд на офицера за его рабочим столом, заполняющим какие-то бланки, периодически помешивая в кружке кофе с молоком. Они бежали от одной проблемы, но так глупо и слишком по-дурацки влипли в другую. Попасться на такой мелочи, как хулиганство из-за драки, когда едва могли получить приличный срок за нелегальные бои — просто сверх идиотизма. Да ещё Мин бесится из-за чрезмерного спокойствия Чимина, которому только стоит сказать, кто его отец, так их сразу выпустят на свободу и, самое главное, приятно пахнущую, но этот сидит на лавке и лыбится довольно, что аж врезать охота… опять.       — Слушай, да сядь ты уже и успокойся, — всё же решается вклиниться в гоняемые мысли Юнги Чимин, призывая сесть рядом, похлопав по свободному месту.       — Вот тебе лучше сейчас заткнуться, — дыбится Юнги, но всё же присаживается рядом с другом.       Пак хмыкнул:       — Да? А мне вот, наоборот, поболтать охота.       Юнги косится на друга, концентрируя внимание на разбитой губе Пака, и вздыхает. Сейчас в нём буря всего, что аж страшно тратить лишний раз энергию на перепалки. Он устал. Сейчас глубокая ночь. Он в обезьяннике с другом, в котором, скорее всего, ранее уже сидели пойманные на трассе уличные бабочки и люди без определённого места жительства (кстати, раскрыт ещё один источник дурного аромата), и ждут хрен знает чего. Это слишком много для одного дня… Слишком.       Кто бы мог подумать, что именно во время драки в угловом доме маленькая собачки — той-терьер — безобразной наружности с выпученными глазами и вечно торчавшим языком наружу из-за дефекта по родовой матери решит не спать и лаем разбудить бдительную старушку-хозяйку, решившую тотчас вызвать участкового. Удивительно, как порой складываются обстоятельства. Не одно, так другое прилетит неожиданно и навалится бременем. Поэтому сохранить бы остатки энергии, когда уже тупо хочется упасть и не вставать.       — И какого хуя ты молчишь, когда можешь вытащить нас одним словом? — не сдержав вопроса, который крутится у него с самого начала, Юнги косится на друга, продолжающего сидеть с умиротворённым (хоть и помятым) выражением лица.       — По-моему, мы в прекрасном месте, чтобы поболтать, — пропустив фырканье Юнги, Пак улыбнулся. — Я знаю, что ты бесишься, и всё же у тебя есть вопросы, а я как раз готов дать на них ответы.       — Я не знаю, что ты задумал или в какую игру решил сыграть, но, честное слово, я въебу тебе ещё раз, Пак, если ты не объяснишься.       Бросив смешок и словив внимательный взгляд Юнги на себе, Чимину так и охота сказать, что всё так банально находится на поверхности, но друг слишком твердолоб.       — Отвечу на первый вопрос, «какого хрена мы тут делаем»? Ждём Нару, — просто, как сказать о какой-то обыкновенной бытовой мелочи, сообщает Чимин под удивлённо приподнятые брови Мин Юнги. Вздохнув, Чимин продолжил. — Кажется, я стал понимать тебя. Нара слегка истерична и скептична, но она особенная. Может, даже странная, но всё же особенная. Когда её узнаешь ближе, в неё невозможно не влюбиться. Но её не так просто удержать. Выражусь грубо, но это как обскакать дикую кобылу. Хрен удержишься, если силёнок мало, — засмеялся Пак, под ухмылку друга.       — Уж мне-то не знать…       — В этом-то и твоя проблема, Юн. Ты вечно ходишь вокруг да около, при этом не предпринимая никаких целенаправленных действий, когда пора бы уже ухватить уздечку и пришпорить. Что тобой движет? Гордость? Но разве эта сука так важна, если тебе дорог человек? Гордость — самая главная помеха в отношениях. Никогда не будет взаимопонимания, пока не устранишь все погрешности, и вы не научитесь слышать друг друга. В тебе сидит такая жуткая неуверенность, что без определённого «пинка» до тебя не дойдёт смысл. Мы с Нарой друзья, — произносится с лёгким сожалением, но в действительности ничего, кроме дружбы, они бы с Нарой друг другу ничего не дали, а большего и не надо. Есть такое понятие, когда не твоё. Не твоё не принадлежит тебе, а чужое трогать нельзя. Неправильно. — Но, пока я не вывел тебя на ревность, ты бы так и не признался самому себе, что она тебе нужна и не начал чертыханья. Просто сколько можно оттягивать себе яйца и отсиживаться на них? М?       Юнги нахмурился и сжал плотно челюсть, не зная, то ли врезать другу, то ли обнять. Он знает. Всё это он, блять, знает прекрасно, и каждое слово для него — новая порция правды, которой он страшится. Он смел в делах любых, пожалуй, но с Нарой творит такую хуйню, как полный псих, не смеющий сделать верный шаг, боясь оступиться, даже ничего ещё не предприняв. Если это трусость, то он трус. Он признаёт это. Действительно, сколько бы он оттягивал решительность, просто наблюдая со стороны, если бы Чимин не показал, что Нара не будет вечность его ждать. Любой в любое время может взять её, открыть глаза и показать другой мир, где его не будет в её жизни. И тут только два пути: либо он отпускает её, позволяя забыть его существование и самому разлететься песком во временном пространстве; либо он вернёт эту девушку себе, прижмёт так крепко и больше не отпустит.       Он покажет, каково это на самом деле любить Мин Юнги.       Сотрёт слёзы и сделает всё, лишь бы она улыбалась вновь и только для него.       Кажется, так легко Мину давно не было, и уголки губ едва дёргаются, пытаясь подавить рвущуюся напоказ улыбку, придерживаясь образа эдакого брутала с похуистическим образом жизни.       — Порой я не знаю, как к тебе относиться.       — Разве не так поступают друзья? — Чимин вздёргивает бровью и улыбается широко, хотя самому больно от эмоции, получив затрещину за «помощь».       — Самые долбанутые друзья, — толкнув в плечо Пака, расплывается, наконец, в улыбке Мин.       — Наверно, настоящие друзья все такие от природы, — рассмеялся Пак. — Ладно, сейчас только дождёмся Нару и…       — А вот это нахуя? — прерывает радостную речь Юнги.       Пак готов сейчас закатить глаза и стукнуть ладонью об лоб.       — Я как будто просто так дал участковому её номер, чтобы просто поржать, — язвит Чимин. — Сам подумай, если бы мы сами пошли к ней кричать под окнами, думаешь, она бы вышла? Нет. Послала бы нахрен — это да — но не вышла. А выманить эту упрямицу (кстати, вы два упрямца, как ишаки, тоже мне парочка) как-то надо. И чем тебе не повод, как вызволить нас из тюряги? Пойми, если вы сейчас не разберётесь во всём, вы так и будете продолжать бегать вокруг да около. Помни про уздечку. Я просто уже откровенно стукаю вас лбами.       Юнги невольно проводит сравнения друга с маленьким амуром. Ещё бы крылья и нимб над головой и будет вылитый. Только памперс не стоит представлять, что это за пошлости. Не отличаясь особым воображением, ограничиваясь всем известными картинками, амуры представлялись в образе кудрявых белокурых детей в памперсах, с крыльями за спиной и нимбом над головой, а Пак отлично смахивал своим детским выражением именно на них, только самым пришибленным. Однозначно ему не хватало друга, и сейчас Мин рад, что он рядом в вонючем обезьяннике, сидит на грязной скамье, хотя сам белоручка, но не боится испачкаться, глаголет речь не хуже психолога и проводит манёвры в том же духе, распределяя психотехнику на подопечных.       — Ты думаешь, она после всего придёт?       — Вполне уверен в этом.       — Мне бы твою уверенность. Я совершил ошибку, сделал больно.       — Только полные идиоты не совершают ошибок. Любую ошибку можно исправить верным словом, — кивнул Чимин и похлопал друга по плечу.       Оба парня отвлекаются, услышав, как двери отворились, и офицер встал из-за стола, приветствуя вошедшую девушку, поклонившуюся ему в ответ. Ли Нара стреляла взглядом в них и молча подписала документ, который протянул ей участковый. Он утвердительно кивнул ей и сказал, что всё хорошо и молодые люди могут быть свободны. Офицер звякнул ключами, отворил решётку. Юнги и Чимин, если честно, хотели бы попросить, чтобы их заперли обратно, уже страшась пыхтящей Нары с её диким взглядом. В её мыслях она давно их четвертовала и превратила в фарш, скармливая бездомным животным, и, кажется, она легко готова воплотить это в жизни. Её руки сложены перед собой под грудью, губы плотно сжаты и напряжены, ноздри расширялись, и, кажется, из них вот-вот пробьётся пламя и сожжёт их со всеми потрохами.       Нара молча разворачивается спиной, удаляясь из участка, а парням только и остаётся так же молча следовать за ней, наблюдая за твёрдым шагом девушки и периодически переглядываясь между собой.       Оказавшись на улице, Ли резко разворачивается к недоразумениям в её жизни и тычет в них пальцем, едва не задыхаясь от возмущения:       — Вы!.. Вы! — не находит она слова, вернее, не может подобрать их, потому что столько всего крутится на языке, что сложно собрать их в единое мнение, но одно она знает точно — готова убить их прямо сейчас.       — Придурки? — дружно в унисон поддерживают друзья, а сами едва сдерживают смешок. Почему именно сейчас всё кажется каким-то смешным до одури?       — Дебилы! — выкрикивает Нара, едва не притопнув ногой. Бошки им свернуть мало.       Она нервно вздёргивает руками и решает уйти, иначе жёсткая расправа всё навязчивей лезет в голову. Сегодня не её день. Её точно сглазил кто. Уничижительная аура прожигает дыру насквозь, и конец спокойствию, которого и так нет. Заебись.       Пак толкает Мина в плечо, указывая на уходящую девушку, призывая действовать:       — Давай, сейчас или никогда.       Кивнув, Юнги прощается с другом и следует за Нарой. Он видит её напряжённые плечи и знает, насколько расшатаны сейчас нервы у обоих, но он решает, что сейчас вот оно — приближение финиша, который они должны преодолеть. «Сейчас или никогда» — самое чёткое напутствие действовать. Ломать преграды и недомолвки в её виде. В душе эта девушка его. И так всегда было. Вернее, это он ей принадлежит. Как долбанные соулмейты, которые требуют успокоения души, но не могут произнести вслух самого главного. Если такая связь существует, он в неё верит.       Мин следует молча за Ли. Благо участок их района находится недалеко от дома.       — Даже не вздумай, Мин, — резко развернувшись возле калитки, Нара останавливает его знаком руки. — Убирайся!       — Нет! Мы с тобой, наконец, поговорим нормально.       — Нет, — Нара забегает на крыльцо и быстро открывает двери, чтобы забежать в дом, но едва не взвизгивает, когда Юнги успевает ухватить захлопывающуюся дверь, широко её распахивая, чтобы войти следом. — Я тебе уже всё сказала! — пятится она спиной к лестнице.       У Нары грудная клетка ходит ходуном от частого дыхания. Она чувствует, как её загоняют в ловушку и не абы кто, а тот, кого уже решила отпустить. Тот, кого она боится. Тот, кто всегда будет что-то значить для неё, как бы подло не поступал и не делал больно.       — А я нет, — твёрдо заявляет Юнги, уже за собой закрыв дверь и теперь надвигаясь на девушку.       — Убирайся, Юнги! — Нара забегает по лестнице, надеясь укрыться в комнате, но Юнги упрямо преследует.       Какие кошки-мышки и детское поведение. Она избегает его в прямом смысле. То ли и правда решила выкинуть старую игрушку, то ли боится услышать его. Услышать чего-то неизвестного и того, что сломает её окончательно и навсегда.       — Я сказал, что ты меня выслушаешь, значит, выслушаешь!       — Пошёл ты к чёрту, Мин! — едва не споткнувшись, Ли буквально залетает в собственную комнату, но Юнги снова опережает, поставив ногу под очередную захлопывающуюся дверь.       У Нары всё сдавливает внутри под сердцем, она расширяет глаза и отскакивает от двери, как ошпаренная, под действием глаз, посмотревших словно глубоко в неё. Она забегает за любимое кресло, надеясь в случае чего прикрыться им и отскочить, огибая, выбежать из комнаты и укрыться, возможно, на чердаке.       Юнги встал напротив неё, не приближаясь более, но и не упуская её из вида.       — Ведёшь себя, как ребёнок, — заявил он.       — Уж кто бы говорил, — фыркает Нара и отворачивает голову к окну. Там так темно и тихо, что можно окунуться в эту атмосферу, ощутить кожей, но только разряд неопределённой энергии, протекающей по телу, не даёт забыться, и его глаза возвращают к нему вновь и вновь. Она помнит, что никогда не могла на самом деле перед ними устоять. Смотреть в них всегда было испытанием, а сейчас и вовсе пытка. — Я не хочу тебя видеть.       — Хочешь.       Нара буквально бросила искры в него из глаз, озаряя комнату от молний во время грозы.       — Ты не можешь говорить за меня, — сняв с себя куртку, она швырнула её в кресло и скрестила руки перед собой, впивая ногти в предплечья.       Стало слишком жарко, может, из-за тёплого помещения, а может, из-за распалённых тел.       — Верно, не могу. Но я могу озвучить твои мысли, — Юнги поспешил повторить её действия — снял куртку и бросил рядом с её, только руки запустил в карманы джинсов. — Сколько лет мы уж знаем друг друга, Нара? Я знаю тебя наизусть.       — Хватит! Хватит всё время твердить, что ты меня знаешь! Всё это бред собачий! Ты невыносим, Мин Юнги! И это я поняла именно за все эти годы, что мы друг друга знаем. Ты псих, который всё время лезет на рожон. Думаешь, что всё знаешь, но за всё это время что ты смог? Перетрахать всех? Ты только хмуришь брови, при этом предпочтя молчком уйти, когда проблема перед самым носом!       — А знаешь что, Ли Нара? Ты права! Да, я немногословен и не умею выражаться. Но а что касается тебя? Ты эгоистка! Ты настолько увязла в своём самобичевании, что словно не замечаешь ничего вокруг. Всё, что не касается тебя самой, для тебя это мелочи. Вот только это не мелочи — из этого строится наша жизнь, которую ты слепо не видишь. Не замечаешь важного и тех, кто рядом. Ты видишь только свою боль! А мою видишь?! Нихрена не видишь! Именно поэтому ты эгоистка!       Был ли это их предел? Возможно. Столько лет они просто насиловали друг другу мозг, избегая самого главного, основной сути, без которой не уложится жизнь и всё будет таким глупым и не важным. Глупо быть упрямым. Разве это так важно? Важнее, чем слышать друг друга?       — Убирайся. Убирайся из моей жизни, Юнги, — шипит сквозь зубы Ли. Выплюнутая правда никому не будет приятна. Правда отвратительна, когда ты сам её знаешь, но когда тебе о ней говорят вслух и прямо в лицо, то вспенивается желчь — она горчит и режет горло до выворота кишков.       — Ты знаешь, что я не уйду.       Они и так разрушены от постоянной боли, с которой живут, а сейчас добивают друг друга окончательно. Ему хочется рассыпаться на полу, а ей размазаться об стену. И всё, лишь бы хватит. Хватит всё. Хватит боли. Хватит глаз друг напротив друг друга.       Тяжело вздохнув и воспользовавшись затишьем Нары, Юнги решается подойти ближе, внимательно наблюдая за её реакцией.       — Я никогда тебя не просил о многом. Прошу сейчас, просто послушай, — Юнги молит, и если сейчас взамен попросит встать на колени — он встанет. Она смотрит в пол, но молчит, и он делает шаг к ней ближе, вставая чуть ближе вытянутой руки. — Знаю, я придурок. Знаю, я сделал больно и не один раз. Это ошибки, которые не прощу себе. И тем более, не прошу твоего прощения. Эти ошибки теперь часть меня, мне уже от них не отмыться. Но кто не совершает их, в особенности, по молодости? Это часть нашей жизни. И мы будем ошибаться ещё много-много раз. Но важнее всего то, как кто способен их исправить. Главное ведь другое, — посмотрев на него, Нара отступила к стене, упираясь спиной, а Юнги приблизился, упирая руки по сторонам от неё. Он слышит её шёпот «не надо», словно самый главный страх сжал горло. Страх правды и того, что должно быть, наверно, уже давно. Это их слабость. И немая мольба. Юнги берёт её ладонь в руку и прикладывает к своей груди, где сердце выстукивает ритм для неё. Свой особенный и посвящённый ей. — Вот здесь всегда ты. Ты одна, — она поднимает на него взгляд, немного растерянный. И очередной страх в них. Она боится поверить ему вновь. Но они настолько устали, что, выкрикнув всё, что накопилось в голове, освободился проход для сердца, которое умнее. — Возможно, нельзя так любить. Это неправильная любовь, нездоровая. Но никто не сможет измерить уровень правильности? Какая она должна быть? У каждого это всё по-разному, по-особенному. Но я не хочу об этом думать. Моя любовь именно такая. Смысл пытаться её изменить или исправить? Пускай она такая и будет, потому что я так хочу.       Ли Нара не хочет поддаваться, но именно это она и делает. Каждое его слово прописывается поверх старых шрамов на её сердце. Она осторожничает, но пускает слишком близко, чувствуя замирание сердца. Так дурно до головокружения. Она дурманится им… снова. Ещё хоть шаг, хоть одно действие, хоть слово, и расплывется перед ним, как влюблённая девчонка, не способная соображать, а лишь поддаваясь желаемому.       Он выпускает её ладонь, поднимает руку к лицу девушки и кончиками пальцем огладил контур лица, медленно приблизился к чуть приоткрытым губам и оставил мягкий поцелуй на них. Тонкий и трепещущий. Он сдерживает порыв не разорвать её на части от переизбытка чувств. Она всегда ненормально кружила ему голову. Но сейчас важен момент, и ему необходима выдержка, заново позволить привыкнуть к нему.       — Я не знаю уже, как верить тебе, — слышится её шёпот. — Ты прав, это ненормально, — качает Ли головой, а сама хватается за его футболку, подтягивается и льнёт к губам так жадно, и как может позволить себе только она. Собственнический поцелуй, зарываясь руками в сухие волосы и дрожа, ощущая, как его пальцы впились в талию, обвились вокруг и прижали плотно к телу.       Пускай это измученная любовь. Потрёпанная временем, но она имеет право на существование в них обоих. Она не сгорела до конца в обиде недосказанности, а ждала своего часа встрепенуться, отряхнуться от пепла и, наконец, расправить опалённые крылья. Всё это испытания через боль, обиду и элементарную глупость обоих. Мама Ли права, порой необходимо просто сесть и поговорить, а не вынашивать всё внутри, а именно этим они всё это время пренебрегали. Ничего нет страшнее недоговорённости. Промолчишь, придумаешь и увязнешь в собственном страхе, а потом будешь дрожать от любого дуновения правды. Наре правда страшно. Она верила, а потом получала боль. Как долбанный рефлекс Павлова выработался «вера равна боли». Тогда не любовь ли должна быть исцелением?       Сломленные и усталые, они поддаются чувствам. Нельзя думать — это вредно.       Юнги проскользил кончиком языка по нижней губе Нары и проник вглубь, чувствуя вкус её влажного языка, слегка отдававший ментоловыми сигаретами. И если сейчас кто скажет, что всё это просто сон, он уебёт его, честное слово. Никто не посмеет прервать того, что так жаждал слишком давно. Самое дорогое в его руках, и он чувствует, гладит кожу под водолазкой, проскальзывая по линии позвоночника. Нара раскрыта для него, как никогда не была. Отвечает на любое его прикосновение. Прижимается ближе и жадно отвечает на поцелуи, кажется, забывая вдыхать воздуха в лёгкие, даже надеясь задохнуться от ощущений. Они готовы бесплотным существом впитаться друг в друга, забыв обо всём, отдаваясь только моменту.       Она цепляется в его волосы, скользит пальцами по прядям и сжимает их, обнимая шею, требуя его присутствия. Всегда ждала. Всегда требовала. Нуждалась. И отпускает себя. Наконец. Пускай излечит её, восстановит, загладит поцелуями раны. Она готова. Она ждёт. Нара послушно подняла руки, когда Юнги ухватился за края водолазки, потянув вверх, скидывая такой ненужный элемент одежды. Вдохнув воздуха, она прикрывает глаза и прикусывает губу, ощущая опаляющий язык на тонкой коже шеи. Мурашки пробегают по телу, когда стон желания срывается с губ. Его холодные пальцы опаляют клеточки кожи. Каждая дорожка, очерченная его ладонью, горит. Ещё никогда так не было сладко больно. Тугой узел стягивается внизу живота, и вся кровь приливает к эпицентру желания ощутить его сполна. Пускай он трахался с любой, но сейчас это другое. Нечто иное и намного большее, принадлежащее ей. Ей одной. Горячее, трепетное со сладко-терпким чувством.       Нара хватает его футболку и помогает Юнги освободиться от неё. Её ладони опускаются на грудную клетку Юнги, наслаждаясь ощутимым учащённым дыханием, поглаживает кожу, одну руку останавливая на шее, и тянется к его губам, прикусывая нижнюю губу, слегка оттягивая, а потом облизывает, словно извиняясь. Его глаза, такие почерневшие, может, от ночи, а может, от желания, смотрят прямо и куда-то глубже, внутрь неё, пытаясь рассмотреть частичку души, которую он завоевал. А вместо этого она отдаёт её целиком. Нара готова поклясться, что никогда ещё Юнги так на неё не смотрел. Сложные чувства извинения и обожания читаются в них. Но ему не стоит переживать. Она любит. Всегда…       Мин Юнги подхватил Нару под бёдра, чувствуя, как она обвила ноги вокруг его торса. Он аккуратно укладывает Ли на кровать и нависает сверху, сразу припадая к её приоткрытым губам. Не может насытиться ей, и на это не хватит ему и всей жизни. Просто вот так быть с ней. Ещё ни с кем он не был так нежен, а никто и не был достоин, лишь она достойна. Пасть перед ней, чтобы слышать её дыхание, чувствовать вкус её кожи и сходить с ума, когда стонет и извивается, желая его так же, как у него жмёт в районе ширинки, чувствуя неприятное сжимание, требующее выхода плоти. Каждый новый поцелуй как успокоительное. Каждое поглаживающее прикосновение приносит покой.       Юнги расстёгивает пуговицу её джинсов и одёргивает молнию вниз, чуть приспуская их вниз, чтобы удобнее было запустить руку за линию трусиков, нащупать бугорок клитора и ощутить, как она вздрогнет. Спуститься чуть ниже, ощутить увлажнившиеся половые губы. Он вводит в неё сначала один палец, затем второй. Нара ахает и выгибается, а Юнги готов поклясться, что это самый потрясающий звук в его жизни. Его бьёт мелкая дрожь, он вкушает свой заветный наркотик сполна, уносясь в эйфорию. Такую яркую и нереальную. Это кайф. Запретный плод, что он так жадно вкусил, проложив дорожку в ад, и ни капли об этом не жалеет.       Её руки беспорядочно цепляются за одеяло, увлажняясь от движений пальцев Юнги внутри. Наре дурно, и губы уже сохнут от частого дыхания. Он сдёргивает джинсы с неё, отшвыривая их куда-то к стене, тянется рукой к бретелькам бюстгальтера и стягивает их вниз, сопровождая всё дорожкой поцелуев от ключиц до плеча. Его девочка. Нежная и такая ласковая. Поглаживая кожу на его спине и притягивая, Нара словно боится, что он уйдёт в любой момент, а он будет полным придурком, если сделает это. Снятый бюстгальтер оголяет грудь с затвердевшими сосками, которые он увлажняет языком по очереди. То сминает их рукой, то слегка покусывает, наслаждаясь её откликающимися звуками. Нара запрокидывает голову и прикусывает губы, цепляясь в его волосы от ласк. У неё чувство, если сейчас он не проникнет в неё, то разорвётся на части. Лопнет, как мыльный пузырь, либо сгорит от желания. Юнги спустился ниже, прикусил кожу живота и очертил языком вокруг пупка, а Нара уже задыхается. Он дразнит или издевается, однозначно. Трусики, под ловкими манипуляциями рук, стягиваются плавно, и теперь его поцелуи переместились на внутреннюю сторону её бёдер, доводя до сумасшествия. Перед глазами всё плывёт, и Ли только успевает услышать, как звякнула пряжка ремня, зашуршала ткань, а открыв их, видит его лицо перед собой, такое прекрасное, что ей захотелось притронуться к нему, посмотреть прямо в любимые глаза и снова ощутить вкус опьяняющих губ, под воздействием которых потеряла контроль над разумом.       Раздвинув ноги Нары, Юнги устроился между ними, головкой члена прошёлся по влажным губам и проник аккуратно, боясь сделать больно, словив стон Нары в себя новым поцелуем, ощущая, как её спина изогнулась. Это лучшее, что было в его жизни, за что он определённо отдал бы душу в рабство Люциферу. Нара стонала и извивалась, ловя каждый его толчок, и впивала ноготки в его спину всё глубже. Виски покрывались испариной, ускоряясь, входя уже глубже и резче, периодически ловя губы Нары для поцелуя или смешать дыхание воедино. Кайфуя от её вздохов, того, как покусывает его в плечо, заглушая крики и блаженствуя от её отдачи, сжимая его плотнее внутри.       — Юнги… — срывается с её губ, и это лучшее произношение его имени.       Его девочка. Его. Эта связь такая непростая, но прочная, нерушимая. Какое ему дело до других, самое ценное сейчас с ним, смотрит затуманенным взглядом и произносит его имя. Он клянётся, что Ли Нара была рождена для него. Пускай звучит это эгоистично, но ему плевать, Ли Нара всегда принадлежала ему одному. Всё его: сердце, разум, душа. Он собственник, но это относится только к ней.       Нара напряглась, внутри неё пожар, требующий разрядки. Момент, когда на смену расслаблению приходит напряжение, всё тело выгибает, а наслаждение сносит крышу, срывая громкие крики, иссушающие ротовую полость. По закону подлости, Нара ничего первого не оставила Юнги: первый поцелуй, первый раз — всё доставалось чужим, но Юнги всегда показывал первым, какое от этого наслаждение. Каково это — получать удовольствие, отдаваться сполна и иссушаться полностью, наполняясь новым, самым прекрасным. Юнги проникал так нежно и глубоко, оставляя следы на шее от поцелуев, помечая свою территорию, и это сносит крышу. Хочется верещать ещё, ещё чуть-чуть. Нара вскрикивает, отдаваясь оргазму, и ощущает пульсацию влагалища вокруг его члена, пребывая в блаженстве ещё несколько секунд. Слышит его стон в ухо, и он едва успевает отстраниться, выплёскивая семя ей на живот. И теперь полноценное расслабление охватывает тела под глубокие вдохи.       Не произнеся ни слова, лишь выравнивая дыхание, они посмотрели друг другу в глаза, говоря себе намного больше одним только взглядом. Ли опустила ладонь на его щеку и улыбнулась. Улыбнулась ему. Так по-настоящему и искренне, собирая все остатки скопившейся нежности, а Юнги нежится в ладонь, как дикий кот, впервые ощутив ласку. Он перехватывает её ладонь, целует её внутреннюю сторону, а потом укладывается рядом. Выправив скомканное под ними одеяло, Юнги укутывая обоих. Нара прижимается к нему, утыкаясь носом в ключицы, а он обнимает в ответ как-то слишком по-особенному и целует макушку. Выдыхает с таким блаженным спокойствием, выпуская боль изнутри вместе с этим выдохом. Теперь он сполна понимает фразу «душа встала на место». Вот его душа, в этой девушке, что так жмётся к нему. Усталость дня накатила волной, и глаза закрываются у обоих. И так хорошо.       Просто хорошо.       Это слишком для одного дня… Слишком.       Но они это заслужили.