Последние лучи солнца прощально пускали блики на окна домов и заставляли жмуриться тех, на кого так игриво попадал от них свет, ослепляя на мгновение. А на улице становилось значительно прохладно, и теперь все прохожие укутывались в курточки, спеша поскорее попасть домой, чтобы выпить горячего напитка и укутаться в плед перед телевизором, пересиливая осеннюю хандру комфортом домашнего очага. Природа отчётливо дала понять, что те тёплые дни были последние, а вы, глупцы, не ценили.
Сумерки дарили последний свет перед полнейшей темнотой ночи, пока ветерок играл с листьями, кружа, как пожелает, создавая танец природы, чтобы потом бережно, мягко и плавно, словно убаюкивая, устелить землю, укутывая в одеяло, боясь, что она замерзнет. Но в этот раз ветер почему-то выделил именно один-единственный листик с ближайшего дерева на заднем дворе, за которым примерно около пяти минут наблюдала девушка через окно в своей комнаты.
Этот листик не обладал какими-либо особенными гранями или чем-то выделяющимися, но он уже был особенным тем, что, потеряв влагу и приобретя жёлто-оранжевый градиент, сейчас до последнего томительно оказался игрушкой ветерка, пока собратья уже выполняли свою ежегодную роль. Он оказался единственным партнёром для танца природы — именно в этом и заключалась его особенность.
Ли Нара непроизвольно оказалась свидетелем этой картины и теперь внимательно наблюдала за «особенным». Она оказалась погружённой в тишину одинокого дома (на данный момент) и совершенно не слышала музыку природы, там, за окном, но ей просто нравилось наблюдать, удобно устроившись в кресле, до этого подтянутого ближе к окну. Наре нравилось это кресло, садясь в которое, ты словно утопаешь в мягкости, но жёсткий каркас не позволял утонуть в нём полностью. Возможно, именно этот идеальный баланс мягкости и твёрдости так привлёк девушку, что она отдала накопленные деньги родителям, лишь бы они только приобрели ей такую необходимую мебель в её комнату. А отец, потом не раз улыбаясь, перекладывал своё заснувшее чадо с этого кресла в кровать и, погладив её по голове, покидал комнату.
Смартфон на беззвучном режиме загорелся на тумбочке, привлекая внимание, но, увидев на экране сообщение от Чимина, Нара безразлично перевела взгляд в окно. Сейчас её заботили другие вещи, что даже любимое кресло не могло снять напряжение во всём теле, не говоря уже о бессмысленных сообщениях, которые уже не раз приходили, заваливая вопросами «Куда пропала и почему не отвечаешь на звонки?», «Как себя чувствуешь?» и «Одевайся теплее».
Холодные ступни отрываются от пола, чтобы поудобнее подтянуть колени к себе ближе. Да, так, пожалуй, сейчас комфортнее наблюдать за тем, что до этого так увлекло, прослеживая взглядом за каждым совершаемым поворотом листика. Видимо, ветер наигрался и решил отпустить беднягу. Нет, всё же насмехается, не позволил опуститься к корням матери-дерева, а опустил его на сидушку качели, что была совсем неподалёку, установленная таким образом, чтобы в летний зной была спрятана в тени ветвей. Ли чуть склонила голову. Когда-то она избегала взгляда на качели из детства, воспоминания, что она таила, были и приятными и теми, которые не хотелось бы помнить. Забыть и удалить. Но сейчас она позволила себе окунуться в эти воспоминания, сейчас они были, наоборот, необходимостью…
Маленькая девочка лет одиннадцати подлетала всё выше, и всё больше хотелось вытянуть ладошку вперёд в надежде прикоснуться к такому чистому голубому небу, но только она решалась, как её тянуло обратно к земле, и лёгкое разочарование окутывало детское подсознание. Хотя она знала, что там, внизу, мальчишка лет двенадцати, но почему-то возомнивший себя намного старше, хотя разница у них была всего в восемь месяцев. Она знала, что он подхватит её, чтобы сильнее оттолкнуть от себя, и она смогла бы ещё ближе приблизиться к желанному небу. И не было страха, уже тогда, ещё в таком неосознанном возрасте, она доверяла этому черноволосому мальчугану. Знала, что он скорее расшибётся сам, чем позволит ушибиться ей. Возможно, из-за детского упрямства она никогда не показывала ему этого, а лишь горделиво приподнимала носик и дула губки, хотя очень льстило его беспокойство, а улыбку показывала, только стоило ему отвернуться.
— Юнги, выше! — выкрикивает она ему, ощущая щекочущее чувство под рёбрами, когда качели понесли её обратно вниз.
— Нара, может, хватит? — беспокоится уже, даже не смог сдержать свой типа уверенный голос.
— Я хочу ещё выше! — упрямица.
— Это последний раз, — и, перехватив качели, снова толкает её, чуть больше приложив усилий, и улыбнулся, слыша, как взвизгнула и, не сдержавшись, хохотнула. Как же ему нравится слушать её смех, потому что это была большая роскошь от девчонки с двумя хвостиками, украшенными красивыми бантиками.
Юнги снова ловит её, но теперь уже для того, чтобы остановить, едва не вывихнув при этом запястье, а она уже сидит и дует губы, даже не смотря в его сторону.
— Ты самая большая зануда в мире, — выдаёт заключение своей обиды и слезает с сидушки, направляясь на расстеленный плед, где ещё не успели остыть горячие бутерброды в термомиске.
Их семьи старались устраивать такой отдых при любой возможности. Задний двор Ли, широкий клетчатый плед, расстеленный на солнечной полянке, и горячие бутерброды, приготовленные госпожой Мин. Обычно они сидели здесь все вместе, но сейчас родители отлучились, сославшись, что они ненадолго, но Нара и Юнги ожидают их уже около получаса.
Маленькая Ли садится на плед, отогнав надоедливую муху, желающую присесть на миску с фруктам, и отрывает ягодку от лозы винограда, кладёт её в рот и надкусывает, ощущая приятный сладковатый сок на языке, когда рядом с ней присел Юнги, сложив ноги в позе лотоса. Он всегда был жилистым, а в этой позе, особенно когда надевал шорты, его коленки казались совсем острыми.
— Ты всегда дуешься без причины, — проговорил он, осматривая клумбу с неизвестными для него маленьким белыми цветами. — Уже забыла, как в прошлый раз чуть ли не упала? А я тогда разбил коленку, между прочим, — поворачивается к ней, ощущая её взгляд на себе, но Нара лишь секунду внимательно осмотрела его лицо, а затем бледную, почти белую, коленку, на которой слегка виднелся неровный бугорок — шрамик на память об её упрямстве. И даже сейчас она сморщила нос, показав язык, и отвернула голову. Юнги усмехается её выходке. — Как маленькая.
«Маленькая» — как же задета её детская гордость, что аж соскакивает с места, желая стукнуть по самой его макушке ладошкой, а потом заявить, что сам он маленький, но порыв прерывают вышедшие из дома родители со странными улыбочками.
Детские взгляды непонимающе осматривают родителей, как матери умиленно смотрят на них, а отцы, державшие руки за спиной, вдруг достают их, удерживая маленькие поскуливающие комочки. Белые щенки, что не обрели ещё пятна для своей породы, но с такими забавными висячими ушками, были опущены на траву, и они, словно почувствовав своих хозяев, проковыляли к детям, быстро виляя хвостиками.
Нара и Юнги только осознали произошедшее, и их глаза заблестели неподдельной радостью. Такой искренней, которой могут обладать ещё не испорченные души. Дети чисты и невинны в своим помыслах, а добавь в них чуток доброты и верности, которые могут передать животные, и вы получите идеальное сочетание всем известных ангелов. Взрослые лишены такой привилегии по собственной глупости, но и дети не умеют это ценить, потому что осознание приходит слишком поздно. Но сейчас этот тонкий момент был обретён подарком, и улыбки слишком ярко сияют, подхватывая щенков на руки и хохоча, когда те пытались облизать щеки, уши и носы. И только Юнги не знал, чему ему радоваться больше, обретённому другу или той девчонке, которая сняла свой панцирь вредности и сейчас светилась от счастья. Такая настоящая, а привязанность к ней росла с каждым днём. Именно такой он запомнит её на всю жизнь.
Как цель в жизни, вновь увидеть её настоящую, увидеть драгоценную улыбку.
— У меня мальчик. Поможешь придумать имя? — Нара села рядом с Юнги, когда щенки далматинцев умерили свою радость от приобретённой семьи и сейчас мирно покоились у детей на коленях.
— А у меня девочка, — и в этот момент эта девочка приподняла свою мордочку, потянувшись к засыпающему брату, прикусила его ухо, заставляя его вздрогнуть и открыть глаза, чтобы потом недовольно перевернуться в другую сторону. Юнги усмехнулся поведению уже своей собаки. — Смотри, а у неё даже характер, как у тебя, — и теперь уже рассмеялся от реакции Нары, надувающую свою губки, что хочется схватить её щёки и превратить в некое подобие улыбки.
— Только попробуй её назвать моим именем, — пробурчала она, но всё же улыбнулась, снова искренне и открыто, почёсывая хвостатого друга за ушком.
Темнота, пронзительный, до неприятных мурашек, гудок легкового автомобиля и звук резкого скрипа шин об асфальт.
Маленькая тёплая ладонь опускается на плечо девушки, и она вздрагивает, понимая, что холодный пот успел проступить на висках, а дрожь в теле далеко не от холода. Кажется, детская травма ещё не скоро её отпустит.
— Прости, дочка, напугала, — мягкий голос матери расслабляет, и напряжённые плечи опускаются.
— Нет, мам, всё в порядке, — Нара наблюдает, как мать садится на стул рядом с ней. — Вы сегодня пришли раньше, прости, не успела разогреть еду. Я сейчас всё исправлю, — пытается подняться с кресла, но мама останавливает, перехватив за руку.
— Не беспокойся, — женщина мягко улыбается заботе дочери.
— А где папа?
— Он сегодня задерживается.
— Вам стоит больше отдыхать.
— Ты бы лучше о себе подумала, — она поднимает озадаченный взгляд на мать. — Скажи, у тебя всё в порядке?
— Конечно, — улыбается девушка, но почему-то улыбка тут же стирается, стоило женщине напротив покачать головой.
— Ты можешь скрывать всё, что угодно и от кого угодно, но мать видит всё. Тебя что-то гложет, и меня это беспокоит.
— Прости… — выдавливает из себя шёпотом и опускает при этом взгляд на собственные коленки.
Нара прекрасно понимала, что мама права, но настолько привыкла вынашивать всё в себе, что совсем не замечала обеспокоенных взглядов родителей.
— Знаешь, этим ты очень сильно похожа на отца, — госпожа Ли притронулась к щеке дочери, поднимая её взгляд. Она хочет видеть свою дочь, ту свою маленькую девочку, которая, к сожалению, слишком быстро повзрослела. — Он тоже не показывает свои настоящие чувства, но нельзя удерживать всё в себе. Я бы назвала это медленной смертью внутреннего мира. Любым чувствам должен быть выход, иначе сойдёшь с ума, — и она снова улыбается, видя удивлённый взгляд дочери, а погладив её щеку, вновь продолжила. — Я тоже не сразу нашла подход к твоему отцу, но знаешь, какую главную ошибку он не совершил? — дожидается, когда Нара отрицательно покачает головой, впитывая слова матери. — Он принял поддержку, а потом я увидела совершенно другого человека. Конечно, он и сейчас скрытен, но только не с тобой — ты его абсолютный смысл жизни, — не натянутая, а настоящая улыбка дочери служит наградой. — Ну и я, конечно. Ты бы видела его, когда он впервые признавался мне в любви, — задорно добавляет, а Нара не сдерживает смешка, так мило, и прикасается к руке матери, что всё это время покоилась на щеке, согревая родным теплом, доказывая, уже очередной раз, что родители для неё всё и ради них будет улыбаться и жить. И только брошенная фраза «ты его абсолютный смысл жизни» неприятно скребёт по душе. И всё же распознать разочарование в глазах родителей для неё губительно.
Это страх.
Что вы скажете, узнав, что ваша дочь курит и матерится, как сапожник, а улыбка натянута, как неудачная пластика?
Что вы скажете, узнав, что в вашей дочери не осталось чувственности, она её самолично сгубила?
Где ваша дочь?
Возможно, в душе уже при смерти.
Нет, мама, она не похожа на своего отца… она хуже…
Ложь двуличия течёт по её венам, а душа пуста.
Проклятая гордость, давно её пора причислить к восьмому греху. Эта стерва поселится в вашей голове и будет диктовать свои правила, задавливая внутреннее «я». Человек превращается в амёбу, пока эта тварь будет править, а человеческая глупость, как её шут, мелкая подсиралка, давящая на стенки разума, вводит в ещё большие сомнения, заставляя каждый раз оступаться, ступая по тонкой линии своих решений.
Госпожа Ли зажигает настольную лампу на столе, пуская свет в потемневшую комнату, сказав Наре, что сегодняшний ужин накроет сама, открывает двери комнаты, чтобы покинуть её, и лишь в последний момент передумывает, задержавшись в проёме:
— Я не знаю, что произошло между тобой и Юнги, и я не стану в это лезть, но прислушайся к одному моему совету: вам стоит поговорить друг с другом.
Она слышит, как закрывается дверь, а сухой ком от слов матери щемит горло.
Юнги, ты самая большая зануда в мире.
***
Пустая аудитория, заполненная лишь отголосками за дверьми других студентов, проходивших мимо и спешащих по своим делам. Юнги же лишь искал уединения и, сейчас забравшись на самые верхние ряды, удобно, или почти удобно, устроился на сиденьях, удачно скрывших за столами. Кепка натянута на закрытые глаза, а пальцы перебирают светлые пряди волос, когда-то они были мягкие, сейчас же жёсткие и сухие из-за постоянного окрашивания в светлый, но ему нравилось. Или лишь казалось, что нравится, но то, что это некое выделение и бунт, ощущалось сполна. Ему не страшно пробовать что-то новое, умеет принимать всё, и даже проколы в ушах у него появились в результате проигрыша в карты друзьям, и единственной его реакцией было «похуй», но теперь колечки всё же красуются, подчёркивая ещё больше и без того проблемное поведение. Кончик языка проскальзывает по губам, ощущая трещинку, которая совсем недавно только начала затягиваться. Левый бок неприятно ныл, синяк, полученный на боях, ещё нескоро пройдёт и будет напоминать о себе всеми стадиями оттенков ушиба, но ему не привыкать. Сколько у него уже было травм и побоев, что сейчас он уже все шуткой спихнет «да на мне как на собаке». Единственное, что стал замечать, это мысли о спокойствии всё чаще посещают голову, и даже друзья стали больше уходить на второстепенные планы. Голова гудит, а тело ломит.
Спокойствия… хоть немножечко… хоть капельку.
А ей так идёт бордовое пальто, что надела сегодня…
Блять, ну вот опять! Опять думает о ней.
Тот разговор у бара был их последний, больше ни слова они не проронили, хотя взгляды встречались и даже задерживались друг на друге, но каждый предпочитал пройти мимо.
Как и было раньше — они незнакомцы.
Чужие люди.
Тяжёлый выдох.
Какой же он идиот.
— Так и знал, что ты где-то забился, — вдруг звучит голос Джина. Прокрался незаметно, либо он так сильно был погружён в себе, что не услышал, как он вошёл.
А так надеялся на покой. Юнги сжимает челюсть и тут же ощущает неприятную боль, всё же нехило его тогда припечатали. Приподнимает кепку, наблюдая улыбку друга. Чего-то от него ждёт. Ладно, присядет рядом.
— Чего тебе? — бурчит, удобнее надевая головной убор, и зевает в кулак, перспектива вздремнуть тоже присутствовала.
— Эй, я не знаю, чего у вас там с Чимином, но хватит уже на всех кидаться.
— Забей, я просто не выспался, — откидывается на спинку лавки.
— Заметно, — усмехается Ким. — Ладно, молчу, — добавляет, подмечая тяжёлый взгляд Мина. А он и правда в последнее время слишком быстро заводится, видимо, нервы совсем на грани. — Ты так и не забрал, — кладёт пачку денег, свёрнутые в трубочку и перетянутые для фиксации резинкой, на стол. — Твоя доля.
— Да плевать, — фыркает Юнги и поднимается с места, спускаясь по степеням вниз. Раз не дают покоя здесь, найдёт другое место. И так башка раскалывается. Но тормозит, словив мысль «а что он тупит-то?» Поднимается обратно и берёт денежную трубочку, закидывая её во внутренний карман накинутой на нём чёрной куртки, словив усмешку друга в спину.
— И всё же ты придурок.
Мин Юнги не останавливается, на ходу поднимая обе руки, выставляя средние пальцы.
Да знает он, что придурок, хватит уже об этом всем повторять.
***
— Чимин!
Окрикивают парня, пока он стоял, облокотившись спиной об стену коридора, листал ленту соцсети в смартфоне. Не поднимает голову, только взгляд, замечая приближающуюся девушку. Её короткие волосы разлетались от быстрой ходьбы. Бархатный чокер украшал шею. Вот только странный выбор надетых шорт в такую холодрыгу на улице смущал. Да это и не его дело. Хочет морозить свои ножки — пожалуйста.
Хван Рина с таким выражением лица сейчас больше напоминала ребёнка, чем студентку второго курса. Она покусывала и без того уже припухшую нижнюю губу, приблизившись к Паку, пока тот лениво всё же удосужил своим вниманием, убрав смартфон в задний карман джинсов.
— Ты же мне обещал помочь, — ну точно ребёнок.
Пора взрослеть, малышка.
— Обещал, значит, помогу, — парень проводит пальцами по волосам, откидывая их немного назад. Подмечая, что она, заворожённая, замерла, внимательно наблюдая. Да, он знал, что это его фишка редко кого оставляет равнодушным, а реакции девушек такие забавные, что не может лишить себя такого удовольствия, именно поэтому сейчас лукавая улыбка касается его губ, когда Рина промаргивается и приоткрывает свои губки, наконец подобрав слова.
— Но Юнги до сих пор даже не смотрит в мою сторону. Да ему вообще плевать на моё существование, — она всплёскивает руками и выпучивает свои и без того большие глаза. Конечно, в ней говорит обида. Она-то не забыла, что они занимались сексом, и всё же надеялась, что после этого он хоть поговорит с ней. Уделит хоть капельку внимания, но ничего… абсолютно ничего. Каждая попытка поговорить с ним самой заканчивалось отмашками, как от надоедливой мушки.
— Ты просто делаешь неправильный подход к нему, — но, заметив нахмуренный взгляд, Пак тяжело выдыхает. — Ладно, хочешь с ним свидание? — девичья головка быстро кивает. — Есть у меня один вариант, но шибко не обольщайся. Знаешь, где сейчас Нара?
***
Некое подобие уличной курилки, облюбованное место студентов, прибегающих пропустить по сигаретке между парами, сейчас было пустым. Почти. Юнги рыкнул на всех присутствующих, и, не желая связываться с таким отморозком, все быстро удалились с территории, а он теперь остался полноправным хозяином, присев на корточки, оперившись спиной об стену, играя одолженной сигаретой у Техёна меж пальцев. Честно, он и сам не понимал, зачем одолжил её. Чего добился и что хочет ощутить от едкого дыма? Понять «её»? Ощутить спокойствие таким способом? Он даже пару раз всё же зажимал её меж губ и чиркал зажигалкой, но, едва поднося пляшущий огонек, отстранял и доставал сигарету, выдыхая вместо никотина воздух из лёгких.
Усталый взгляд поднимается к небу. Такое серое. И когда оно успело смениться с голубого на такое невзрачное, или он был так слеп, что не заметил перемены в природе? Зато серость сейчас отлично характеризовала его состояние.
Так же холодно и уныло.
Тускло и сыро.
С примесью гнильного запаха.
Да, он разрушается изнутри.
Есть ли спасение?
Есть!
Она…
Вот только незадача… Она как может спасти его, так же и уничтожить в один момент. И он понимает, что уже одной ногой в погибели.
Сигарета ломается в руках, и он растирает коричневатые спрессованные листики табака в ладони, ощущая кожей шероховатость и, раскрывая кулак, позволяет ветру стряхнуть их, как разлетевшемуся праху над пропастью.
— Юнги? — знакомый звонкий голос, не вызывающий в нём ничего. Абсолютно ничего. Тупое безразличие. Но он всё же поднимается на ноги, как бы давая понять, что услышал её, хоть и не обернулся. — Признайся, ты меня избегаешь? — она явно хотела произнести это фактом, даже упрёком, но волнение от его присутствия выдало глупышку с потрохами.
Возможно, так и есть. Просто ему нечего сказать, ведь ничего хорошего она от него не услышит. Неужели ты тоже мазохистка, Хван Рина, что хочешь услышать то, что принесёт тебе боль? Но, видит Бог, он этого не хочет. Поэтому и выбирал самый простой способ — отстранение игнорированием.
— Что ты хочешь? — правда, старается, чтобы голос не звучал так сухо, но сил в последнее время катастрофически мало.
— Хотя бы поговорить, — она приближается сама и встаёт напротив, чтобы видеть его глаза. Только зачем тебе это надо? Там пустота, а свет в них зажигаешь далеко не ты.
— Послушай… — умолкает, пытается подобрать слова, — тот случай в клубе… — откашливает першение в горле. — Короче, я был пьян, и вообще это было глупостью. Если хочешь, я могу извиниться. А потом забудем это всё. Окей?
Хотела услышать? Получай. Он честно старался. Сама же поупрямилась.
И всё же отразившаяся боль в глазах девушки цепляет. Ну не любит он этого. Не любит делать больно. Не любит разбивать сердца девушкам. Но они сами выбирают его. Словно специально. Хотя никогда не давал надежды. Да, блять, разве он виноват, что в его сердце лишь одна стерва, которой плевать на его чувства. А он как верный пёсик — остаётся верным. Пытается избавиться от этих оков, которые уже начали значительно тяготить, но каждый раз бросает попытки, стоит ей только появиться в его поле зрения.
Слабак.
Жалкий слабак.
Мерзок самому себе.
— Н-но, — её голос дрожит, и это не от того, что голые ноги в шортах уже покрылись мурашками — сдерживать слёзы трудно. Ох, мать твою, он не терпит женскую слабость. Воротит от этого. Не надо, Хван, это лишнее. Можно он просто уйдёт? — Но ты даже не даёшь мне шанса, — поднимает свои глаза, и он видит, с каким трудом ей это далось. — Я не прошу от тебя многого, а просто возможность попробовать. Чего тебе это стоит? Или чего ты боишься?
Сумела задеть, и он даже нахмурил брови, почёсывая затылок от пришедших мыслей.
Боится? И действительно, это похоже на страх.
Он ни одну не подпускает к себе. Но почему не пытался просто попробовать метод замещения? Почему никогда не задумывался с помощью одной вытеснить «главную»? Трахнуться на ночь — это одно. Здесь же вопрос стоит по-другому. Попытаться впустить другую? А надо ли это ему?
— Хорошо, но потом не лей слёз.
