Свет проклятых звёзд

Как только за спиной остался порог дворцового зала, где уже приходилось бывать, только при совсем иных обстоятельствах, Карнифинвэ в полной мере ощутил холод, страх и что-то ещё, заставившее зубы стучать, руки трястись, а ноги — подкашиваться. В какой-то момент накрыло будто сном, а потом сын нолдорана Питьяфинвэ обнаружил себя сидящим за длинным столом, с чем-то тёплым на плечах и горячим вином в руках. Чаша была большой, из неё исходил пряный аромат, который вроде бы успокаивал, но, унимая дрожь, делал разум яснее, что сейчас заставляло эльфа чувствовать себя ещё хуже. Рядом вполголоса переговаривались Нолдор в фиолетовом, на одежде некоторых из них чернели влажные пятна. Карнифинвэ замутило. — Полагаю, ты хочешь отомстить, — с порога заявил внезапно появившийся Финдекано, уставившись горящими ненавистью глазами на родича. — Второй Дом сделал тебе много зла, и я понимаю твоё желание. Питяфинвион поднял голову от чаши, посмотрел на севшего за стол… короля и медленно начал осознавать сказанное. Его не спросили о желании отыграться, это была констатация факта. — Я просто хочу снова увидеть жену, — озвучил первое, что пришло в голову, Карнифинвэ. — Но я слышал, что… — Да, связи с Химрингом нет, — перебил его верховный нолдоран, по очереди смотря на подданных. — Потому что не все носящие имя Феанарион, заслуживают его. Я понял, Карньо. Ты не будешь участвовать в казни преступников, а сразу возглавишь разведку, а затем и поход к Химрингу. Питяфинвион не успел удивиться, поскольку вино и то, что в него добавили, замедляло реакцию, начал осознавать услышанное, когда король Астальдо заговорил уже о другом. — Предоставьте мне все данные разведки, все донесения с полей, — речь верховного нолдорана ускорилась. — Мне нужно очень быстро понять обстановку и отправиться в Исток. Кто командует людьми Дор-Ломина? Где сейчас фронт? Что захвачено, что сгорело? Точно! И ещё, — Финдекано сделал глубокий вдох, — я казню преступников на площади, чтобы все видели — пощады предателям в военное время не будет. Я не буду разбираться, кто и зачем пытался захватить мою власть. Я их просто убью. И так будет с каждым. Карнифинвэ запоздало удивился, услышал, что его отправили отсыпаться и понял, что снова идёт в те покои, где провёл бесчисленные годы в одиночестве. Понимая: сейчас он всё равно не в состоянии думать о делах, принц сосредоточился на одной-единственной мысли — теперь его от любимой супруги отделяет только армия орков. Всего лишь! Это ведь безусловно враг, которого можно и нужно уничтожить, а, значит, всё просто и понятно. Никакой игры. Только смерть и путь к счастью, выстланный мертвецами. А значит… Не вешать нос, гордый Дом Финвэ! Но сначала — выспаться. *** По дороге в подземелье все молчали. Аклариквет не мог поверить в происходящее, а ещё постоянно вспоминал, как сводил с ума орка в этих самых стенах. Но наиболее страшным оказалось то, что теперь спетые тогда строки обратились на самого менестреля и живо напомнили о неодобрении семьёй выбранного им ремесла: «Моя боль, мой совет, Мой позор, мой запрет — К чему они? Ты над ними смеёшься, Лишь нравоучения видишь в них. Потерял уважение ты к истории семьи, Но знаю, завтра скажешь мне, По чьей вине Ты оказался в западне. И несчастье, и страх, И идей наших крах Я отводил! Твой успех, твой талант В сеть корысти и зла вдруг угодил! К благоразумью твоему Тебя зову!..» Отчаяние сплелись с надеждой непонятно на что, захотелось, как в детстве, попросить отца помочь отбиться от более сильных сверстников, но стены снова и снова подбрасывали образы несправедливого неравного боя с пленником, возрождая память о кошмарном сне: «Говоря про гармонию, живёшь впопыхах. Спасенье дурака — подвиг для другого дурака. Ты на всех праздниках лишний, Ведь те, кому бы стоило, тебя не услышат! Да и ладно! Есть ли в душах отклик? Нет, шедевр в никуда! Но это твой выбор, твой путь и судьба. Ненавижу вас всех, но я дам вам огня! Вы не любите мою Тему? Но ей дышит земля! Развожу свой костёр — и слетитесь все сюда! А мне кажется — нет никого, кроме меня». Решетчатая дверь скрипнула, стукнула, заскрежетал засов, и только теперь Аклариквет поднял глаза на товарищей по камере. Их оказалось пятеро: Варнондо, Аралкарион и ещё трое верных Нолофинвэ, которые не захотели принять власть нового короля. Почему их не убили на площади, менестрель спрашивать не стал. — Ранион погиб в первые мгновения, — мрачно произнёс изуродованный военачальник, тяжело садясь на каменный пол и прислоняясь к стене. Он был ранен и, похоже, серьёзно, только никто не собирался его лечить по очевидным причинам. — Я бы тоже погиб, если бы не упал после второй стрелы. — Простите меня, — вдруг заговорил Варнондо. Он стал ходить между собратьями, бросая взгляды на каждого. — Я знал, что проиграю, но потащил вас на дно вместе с собой. Простите за это, только знайте: я не жалею и считаю, что поступил правильно. — Выдержав паузу и не дождавшись какой-либо бурной реакции, командир продолжил: — Мы все заслужили погибнуть в бою, а не оказаться в изгнании и сдохнуть от голода или мороза. Нас бы всё равно отправили на смерть, так или иначе, но я вас уверяю: умереть от руки эльфа — не то же самое, что погибнуть в лапах орков, а мы бы неизбежно к ним попали, поскольку Астальдо нас бы отправил в самое пекло, причём отправил бы именно погибать. Но даже если бы я выжил, — Варнондо заскрежетал зубами, — я бы не принял власть Маэдроса, и никто из вас бы не принял. Наша судьба была решена, и просто нам не повезло умереть там, на площади. — Ты вёл нас на быструю смерть, ясно, — прохрипел Аралкарион. — Спасибо за милосердие, друг. — Рад, что ты ещё способен язвить мне, — вздохнул Варнондо. — Менестрель, — обернулся он на Аклариквета, — пой, что нам ещё остаётся, кроме как слушать тебя. Спой про нового короля то, что ты пел о другом горе-владыке: «Ты — слепой глупец, И твой конец Тебе пророчит небо!» — Зло слабей добра, Твоя звезда тебя сотрёт со света, — продолжил менестрель, садясь на камни, то, что поклялся никогда больше не петь, — отец построил, ты разрушишь На обугленной земле. Королевство ты построишь на чужой беде! — Угрозы, насмешки, Короны примеряют пешки, — вдруг перебил его Аралкарион, морщась. — На лицах отметки, Что все они марионетки. Молчавшие до этого воины засмеялись, Варнондо кивнул: — Да, марионетки. Увы, об этом забыли. «Тьялинельо, Глоссар… — подумал Аклариквет, снова подняв голову и посмотрев на каменные стены. — Живы ли вы?» Очень вовремя вспомнились слова песни, которую пел на сцене фальшивый Маэдрос: «Мир рухнул, свет меркнет, в грязь знамя, Мной проигран этот бой!» Неужели всё когда-то написанное по приказу теперь мстит своему создателю?! «Не волнуйся, мальчик мой, Я ведь сам по этой пьесе Отрицательный герой». И его в ближайшем акте Расстреляют у стены. Очень может быть на благо Нашей брошенной страны». — Теперь наш принц-марионетка корону напялил, — заговорил со злостью один из воинов Варнондо. — Он теперь король. И что? Да ничего! Остальные рассмеялась, вспомнив песни, адресованные Финдарато, вразнобой зазвучали строки: «Его высочество Финдекано Астальдо! Убийца драконов, огров и грифонов! Гроза упырей и горгулий И прочей дряни!» «О власти рассуждают, как о чуде! Уверены, взойдём на трон и будем!.. Восходят, ну и что? Да ничего! Я тоже верил в превращенья эти И королём хотел скорее стать. Наивными порой бывают дети, Судьба внесёт поправку в твой сюжетик, И ничего печальней нет на свете, Чем сбывшаяся детская мечта». Содрогнувшись от новой волны понимания, как запомнил его народ, Аклариквет ощутил, будто под ним разверзлась замёрзшая полынья, только многократно большего размера, чем была в ледяной пустыне Хэлкараксэ, и бессчётное множество белых надгробий стремительно росло, наступая на нечестного автора, окружая со всех сторон, и в конце концов, не оставив для Аклариквета места среди живых. Под выросшей прямо под ногами снежной плитой разинула ненасытную пасть чёрная пропасть. — Мне хотелось бы жить, — против желания, подчинившись отчаянному порыву, запел менестрель, — свежесть нового утра всем сердцем вдыхать. Мне хотелось бы жить, Одеялом души этот мир согревать. Мне хотелось бы жить, Улыбаться и видеть улыбки друзей, И конечно, любить! А ещё — наслаждаться любовью твоей. — Я почти не слышал этой песни, — перебил его Варнондо. — Я не был у полыньи, потому что следил, чтоб никто не побежал назад. Это ведь опасно, а мы и так многих потеряли. — А ведь ты и про любовь пел Вильварин, — рассмеялся и тут же закашлялся Аралкарион. — Я помню. «Мой путь дождём размыт, Я потерян и разбит. Вдоль рваных ран…» О-ох, проклятье… Он замолчал, съёжившись у стены. — Помни обо мне, — прошептал Аклариквет, стараясь возродить в памяти образ любимой женщины, своего вдохновения, своей Алой Леди… Но… — Верь, и я вернусь К берегам бескрайним! Постучу дождём, ветром прикоснусь Тихим утром ранним… — Я этого не слышал, — сказал кто-то рядом, но менестрель не отреагировал, вдруг осознав нечто крайне важное. Да, поздно, да, это уже не имеет значения. «Ты всегда хранил верность не тем, кому надо». Перед глазами встал образ, глубоко проникший в сердце, пугавший близостью и доступностью. Любимый! Любимый, проклятье! Любимый… «—Была я чистой, наивной, как цветок, — нараспев заговорила эльфийка, ехидно улыбаясь. Снова живая, снова весёлая — Продолжай мою песню, менестрель. — Но оказался мир коварен и жесток, — ответил тогда, не задумываясь, Аклариквет. — Прелестно! — засмеялась Зеленоглазка. — То, что надо. Продолжаем. И, перестав в мечтах парить, Я поняла… Что я поняла? — С волками жить — по-волчьи выть! — подсказал певец, вновь беря в руки гусли из серого дерева. — В суровом мире замороженных сердец, Кто верит в чудо, тот… — Нолдо заулыбался. — Слабак и не жилец! — хищно оскалилась дева. — Закройте рты, умерьте прыть! — Пока о главном буду я вам говорить! — рассмеялся глупому тексту менестрель, думая, что никогда бы не стал петь на публике такое. Но тогда это действительно веселило. А сейчас? Насколько стало больнее? — Король на троне, в самом деле, полный ноль, — со злой усмешкой, сладким голоском пропела колдунья, наслаждаясь искренним ужасом в глазах Аклариквета. — И все мы знаем, кто действительно король. — Мой путь суров и одинок, — поспешил сменить тему менестрель. — Зато меня не посадить на поводок! — Тогда он сам испугался случайно спетого, ведь принц Астальдо никогда этого не забудет. И не простит. И вот она — расплата. Жестокая, но ведь справедливая? — И я «Спасибо» повторю тебе, судьба, — раскинула руки живая, прекрасная Лайхениэ, обращаясь к потолку шатра — где теперь этот кусок полотна? — За то, что жизнь моя — борьба! Тебе секрет открою, деточка, любя: Когда не ты, тогда — тебя! Вот так всегда, — отмахнулась колдунья. — Всегда! Хочешь что-то получить — делай сама. Иначе не дождёшься». Слёзы покатились по щекам, Аклариквет спрятал лицо в ладонях. Вроде бы, терять уже нечего, худшего, чем накопился за всю жизнь, позора уже не будет, но почему-то не хотелось показаться ещё и слабаком. Лайхениэ… — Горит свеча, — попытался взять себя в руки менестрель, почему-то снова и снова хватаясь за образ той, кого не называл иначе, чем «подруга», — укрыта тьмой, Душа пропитана презреньем к доброте. Все сокамерники замерли, заслушались. — Горит свеча! Немой тоской! Мешая жить, не видя смысла в красоте. Мерцает свет, объятый мглой, Он сотни раз погаснуть мог в пыли семи ветров! «Семь часов, семь комнат, семь шагов, Семь цветов, не собранных в букет, Семь несказанных, нежданных слов, Как семь слёз… О тех, кого уж нет». — Волшебный блеск! Во тьме ночной! В нём тлеет память о душе — окне забытых снов. Только б этот огонь горел, Заставляя пульсировать кровь, Заставляя верить в мечту, Разжигая к жизни любовь! В нём смешались веселье и смех, Разливая каждый вздох до краёв, Разжигая ревности и фальши костёр! Это как первый снег! Каждый день и каждый час Мы живём с надеждой в сердце, Что в душе у всех у нас Есть ещё мечта… Каждый миг и каждый вздох Приближают время смерти. Даже если пламень угас, В душе ещё горит свеча… Нолдор поникли, Варнондо отвернулся. — Рождение дня, прохлада тьмы Волшебный мир свободных снов, Пьянящий свет росы Зовут меня без лишних слов, В душе рождая нежный свет Мерцания свечи. Мы рождаемся с огнём в душе! Он горит, и мы вкушаем жизнь, Каждый миг прекрасен сам по себе, Каждый вздох тогда содержит смысл. Это пламя ярче сотен звёз! Превращает жизнь в прекрасный сон, Только если ты идёшь тропою слёз, То теряешь свой огонь. Каждый день и каждый час Мы живём с надеждой в сердце, Что в душе у всех у нас Есть ещё мечта. Каждый миг и каждый вздох Приближает время смерти. Даже если пламень угас, В душе ещё горит свеча. Аклариквет не заметил, а другие, видимо, нарочно не обращали внимания на подошедшую к двери темницы стражу. Вооружённую луками. Когда менестрель замолчал, зазвучал металл: сначала засов, потом петли, потом — цепи. Пленникам сковали руки за спиной, повели по коридору. Аклариквет почувствовал, что сейчас запаникует, начнёт кричать и рыдать, и это отчаяние напомнило мгновение схожих переживаний. Только опасности тогда на самом деле не было… Кто же знал? Кто мог подумать? Но… Рот не заткнули? Прекрасно! Значит, можно делать то, чем жил, из-за чего теперь умирает. Калейдоскоп образов внезапно сложился в чёткую картинку, и голос купленного менестреля зазвучал сначала среди камня стен, а потом — в сумерках зимнего вечера, отражаясь от стен, колонн, статуй и арок: — Игры в добро и зло Вечны, как мир, Где проходит души излом. И нужно решать: Кем быть и к чему стремиться. В мире, забывшем стыд, Где-то живёт такой же как ты — К бездне спеша, он не может остановиться. Мятежников, выживших днём, но обречённых на смерть теперь, оказалось около двух дюжин, многие из них вспомнили прозвучавшую много лет назад песню, начали подпевать. — Игры в любовь и смерть Вечны, как мир, Где от страсти легко сгореть. И нужно решать, С кем быть и чему отдаться. В мире, где правит страх, Чувства сжигая в огне костра, Делая шаг, ты поймёшь, что устал бояться. Те, кто доходили до площади первыми, первыми и падали, сражённые стрелами самого верховного нолдорана Финдекано Нолофинвиона и его стражи. Голосов становилось всё меньше, Аклариквет холодел от ужаса, но продолжал петь, надеясь подбодрить себя и тех, кому тоже не повезло: — Время пришло — теперь выбирай: Амана свет или Сумрачный Край, Прочь убежать или в битву ввязаться смело? Страшно, когда стоишь у черты, А за чертою такой же как ты, Только с огнём в глазах — Его выбор сделан. Варнондо рухнул на камни лицом вниз, Аралкарион упал сначала на колени, потом завалился на бок. Остальные тоже были уже мертвы. Все! Кровь растеклась по камням, из тел торчали стрелы, некоторые прошли насквозь, валялись рядом с телами, чуть позади. — Страшно, когда стоишь у черты, — голос начал подводить, Аклариквет вдруг понял, что остался один, и все луки направлены на него. Последняя публика в жизни. Вряд ли восторженная. — А… за чертою… такой же как ты, Только с огнём в глазах — Его, — судорожный вдох сквозь подступающие слёзы, — выбор сделан. Очень хотелось зажмуриться, но менестрель всё-таки широко раскрыл глаза и успел увидеть, как сильно его ненавидит новый король, и как первые лучники спустили тетивы.