Свет проклятых звёзд

— Рискую. Да. А что мне остаётся? — гном с явно перекрашенными в чёрный усами и бородой, в шерстяной шапке на лысой голове всплеснул руками. — Я ж разориться не хочу. Когда начались первые настоящие холода, лагерь беженцев, где остановилась Слеза с новорожденной племяшкой, продолжил путь к юго-западу. Многие уверяли — там безопаснее, поскольку где-то в тех землях Дориат, да и король эльфийский поможет, и дева-менестрель рассчитывала всё-таки добраться до дяди, найдя кого-нибудь, кто будет ехать в Хитлум, и кого туда точно пропустят. — Я через Дор-Ломин двину, — рассказывал гном. — А оттуда по окружной доберусь в Исток. У меня есть, чем заплатить. Слеза задумалась. Если ей удастся встретить знакомых стражей, её пропустят куда угодно, но для этого надо как-то доехать до хитлумских границ. Эльфийка знала: дядя искал их с сестрой, но в том и проблема — разосланные портреты были парными и без младенца. Если в мирное время ещё можно было бы объяснить незнакомой страже, что вот эта дева на рисунке — и есть беглая Слеза, что её сестра мертва, а девочка не краденная, а племянница, то во время войны помогать точно никто не возьмётся. Гном-торговец — это шанс, но… Дева-менестрель присмотрелась. Что-то в этом бодром дядечке её пугало. Чутьё ещё ни разу не обманывало Слезу, и не верившие ей обычно горько жалели о своей беспечности. Если успевали. С другой стороны, скоро зима, оставаться в лагере и идти через лес неизвестно куда — тоже опасно. Если хоть часть слухов о ходе войны правдива, орки уже разоряют поселения, соответственно, могут напасть в любой момент. — Господин, — отбежав от костра и крепче прижав спящую малышку, эльфийка обратилась к торговцу, — мне нужно в Дор-Ломин. У меня родня в Хитлуме. Гном обернулся, глянул на Слезу, и девушка поняла, что ей не давало покоя — этот мужчина смотрел глазами разбойника. — Меня и сестру разыскивали родственники, но сестра погибла, — пояснила на всякий случай эльфийка, давая понять, что её лучше не обижать — о ней знает стража на многих постах. — Наградят за помощь? — торговец хмыкнул. — А с тобой я в Хитлум проехать смогу? — Конечно, — заверила Слеза. Со стороны гномьего обоза пришла крупная бородая женщина в очень дорогой одежде. Она поманила сородича жестом, словно нарочно демонстрируя перстни, надетые поверх кожаных перчаток. — В Хитлуме можно продать всё залежавшееся в сундуке, — улыбнулась она, а потом что-то сказала подельнику очень тихо, но Слеза уловила интонацию и жесты и поняла: с собой у гномов нечто опасное для них. Скорее всего, краденое. В таком случае, им действительно имеет смысл попробовать продать это в Хитлуме, поскольку Кхазад туда не ездят, да и остальные торговцы бывают в королевстве Нолофинвэ редко. Искать там ценности, утерянные в том же Таргелионе, Ногроде или даже Дориате точно не станут. Или станут, но в последнюю очередь, когда преступники уже давно скроются. — Девчонка-девчоночка, — пропел крашенный гном, — тёмные ночи… Если действительно поможешь проехать к Голфину, я тебе плату за дорогу верну. Слеза кивнула. У неё ещё остались и драгоценности, с которыми было не жалко расстаться, да и мирианы — они в Хитлуме вообще не нужны, поэтому заплатить имелось чем. Вроде бы и обманывать её гномам нет смысла… Главное — не лезть в их дела, а дева-менестрель и не собиралась. — В ночь выезжаем, — сказал разбойник, то есть, торговец. — Собирайся. *** — Да негде тут остановиться! Не-где! — стражник-человек, похоже, уже устал объяснять всем подряд, что ничем помочь не может. — Знаю, снег идёт, знаю, вам ребёнка надо кормить, знаю про стариков. Но я-то что сделаю? Ну идите вон по указателю, ну спросите. Может, пустят вас. Слеза едва не плакала. Дорога выдалась сложной: то затор, то кто-то умер впереди, и его обоз дорогу перегородил, то проверяют, не орки ли, а теперь, уже в Дор-Ломине, оказалось, что негде переночевать. Племяшка измотала капризами — её укачивало, часто менялась погода, а ещё, похоже, начали набухать дёсны. Слеза мечтала встретить кого-то знакомого, чтобы просто добраться до дома дяди. — Едем, чё, — устало крякнул гном, и повозка тронулась. На улицах Дор-Ломина царил хаос. Было похоже, что на войну решили бросить все силы, поэтому кузницы ставили прямо рядом с дорогами, и тут же другие люди заготавливали дрова, пилили доски, сколачивали телеги. И делали всё это в основном женщины и дети. Мужчины попадались только за ковкой оружия и доспехов, да и то не всегда. Дом, про который сказал страж, оказался действительно большим. Однако, судя по шуму изнутри, он был переполнен. Слеза громко всхлипнула. — Рискнём, — махнул рукой разбойник-торговец. — Пошли. Около крыльца оказалось скользко из-за замёрзших луж, гномиха и возница едва не растянулись, но поймали друг друга, обнялись, расхохотались. Эльфийка поспешила к дверям и вдруг замерла. — Поднимаешься и падаешь вниз, Как последний на земле снегопад, — звучал голос, и пел явно эльф. — Но опять поют восставшие из, И горит моя звезда над! — Тьяльо?! — воскликнула Слеза, бросаясь внутрь. — О, наконец, кого-то знакомого встретила! — с облегчением вздохнула гномиха. — Может, и не врала нам про свои связи. — Да даже если и врала, — торговец-разбойник отмахнулся, — она ж заплатила. — Мы построим скоро сказочный дом, — продолжалась песня, и несколько голосов ей то и дело подпевали, — с расписными потолками внутри. И, возможно, доживём до, Только вряд ли будем жить при. И, конечно же, не вдруг и не к нам В погреба посыплет злато с небес. Только мне ведь наплевать на, Я прекрасно обойдусь без. — Ну и бред, — отмахнулся крашенный гном. Навстречу ему вышел, видимо, охранник таверны, внимательно посмотрел, оценил одежду гномихи и одобрительно кивнул, мол, проходите. — Можете ночевать, — сказал он, — если найдёте угол. На улицу в мороз не выгоню, но и одеял не дам — кончились. Пришлось соглашаться и на это. — Погашу свои сухие глаза. И пойму, как безнадежно я жив. И как мерзко умирать за, Даже если даже состоишь в. И пока в руке не дрогнет перо, И пока не дрогнет сердце во мне. Буду петь я и писать про, Чтоб остаться навсегда вне! Слеза, уже не чувствуя усталости в руках, прижала хныкающее дитя к себе и взлетела по лестнице туда, откуда долетало пение. — Тьяльо! — крикнула она, расплакавшись. — Неужели! Как я рада! Эльф, сидевший среди комнаты прямо на полу, в окружении не менее двух дюжин людей, буквально подпрыгнул на месте, едва не уронил лютню и совсем не радостно вытолкал Слезу в коридор. — Пошли поговорим, — потащил он её к дальнему балкону. — И не называй меня по имени! Гномы тем временем зашли к остальным гостям, вопросительно обернулись на исчезнувших за дверью эльфов. — Бывает, — всё разом объяснил высокий светловолосый парень, которого язык не поворачивался назвать мужчиной, но и юнцом он не выглядел. Адан был смуглым, правда, скорее от частого пребывания на солнце, нежели от природы, говорил с очень непривычным акцентом, голубые глаза смотрели пронзительно, словно юноша стремился запомнить каждое сказанное слово, каждый жест и каждую мелочь во внешности окружающих. — Так вот, — видимо, продолжил он какую-то рассказываемую ранее историю, — и этот воин мне говорит: «Ты этого ребёнка украл, таскаешь за собой, чтобы запомнили его, а не тебя! Сам воруешь по карманам, шпионишь для орочья, и дитём прикрываешься!» Усердно жевавший сухари мальчишка, на вид не старше лет десяти, сидевший рядом с ним, расхохотался, подавился, закашлялся, но удар по спине быстро привёл его в чувство. Юнец тоже был светловолосый и смуглый, только серьёзность ему приходилось изображать — не дорос ещё до ума. — Мне кажется, — старик, занимавший одну из кроватей, подал голос, — видно, что вы братья. Страж тот слепой. Покажешь мне его потом, я его на север возьму и заставлю тарелки мыть. А что ещё с такими мутными глазами делать? — Да так-то он прав, — парень перестал улыбаться, стал выглядеть совсем взрослым. — Нечего без дела счас бегать. Пойдём мы, до скорого. Братья удалились, гномы вопросительно посмотрели на остальных гостей, поставили в центр расстеленного ковра кувшин с вином. — Непростая у них жизнь, — сказал на немой вопрос другой старик, тоже занимавший кровать, — дед их воюет всю жизнь, а отец… Ну, с их слов так. Отец вроде нездоров. Мать родила от него, теперь работает на всех одна. Сестра замужем давно. Они хотели на север, но вроде как у них дело какое-то семейное, наследование нужно. Старшему нашли жену, а она молодая слишком, чтоб рожать. Ну он говорит, что будет всё равно воевать, просто не с армией, а по лесам. И таких, говорит, как он, немало найдётся. — А, так я не дорассказал! — похожий на полуэльфа мужчина пошёл к окну, открыл, высунулся, начал курить что-то очень неприятно пахнущее. — Я вёз почту, в Исток, мне всё сгрузили, что нашли, что не отправили, сказали тащить, там уж сложут и разберутся, может. Довёз я, наслушался разного. Говорят, эльф один самого Моргота на бой звал, но вышла какая-то махина с куском скалы и раздавила нашего героя. Но зато его соратники спаслись. Убежать успели. И теперь в Истоке сидят, потому что ехать некуда. Потом я поехал назад, и меня остановили на посту уже в Хитлуме. Я им: «Вы чего? Я с почтой. За почтой. Кроме меня никто не возит». А они: «Ага, тут тоже один мотал через границу, мол, гонец. Его два наших остановили, а он им сказал что-то, и они с ним, как завороженные, пошли. Глаза выпучили, рты на замок…» Я им: «Ну пошли и пошли, я-то тут при чём?» А те просто чар испугались, видать. Но, думается мне, не в чарах там дело было, а в каком-то важном приказе. Это ж эльфы, там от короля могло быть задание какое. Отпустили они меня, хвала Творцу. Счас вот Гильдис награду обещает за помощь, если её конверты куда надо доедут. У неё ж гостей много с некоторых пор. И все важные. Да вот не верю я, что получится — до Ладроса теперь только самоубийца поедет. Воцарилось молчание. — Да где этот музыкант? — возмутился старик с кровати. — Скучно без него! — Счас придёт, — ответил другой пожилой адан. — С девой помилуется и вернётся. Так что там за странное дело творится в Хитлуме? — А, — полуэльф докурил, закрыл окно, — ты про то, что из дворца слуг перестали домой выпускать? Это не странно, скорее, пугает. Говорили, да, мол, не все же слуги живут во дворце. Так вот приказ пришёл: никого, кто вошёл, не выпускать, а кто не вошёл, не впускать. В главное крыло, конечно. Похоже, оборону держать готовятся. Значит, дела плохи. Снова все замолчали. — Моё поле без конца и края, — немелодично заголосил вдруг старик, обещавший наказание слепому стражнику, — я песни этого музыканта сам лучше него знаю. Давайте петь! Моё поле, кровью напоённое. Что случится в будущем, я знаю — Поругание, да города сожжённые. Не покинуть мне Благую Землю, Я вернусь в неё звездой упавшею. Вместе с ветром пролечу я тенью, Над разбитым сердцем войска нашего. Здесь граница света с силой вражьей, Мрачной злобою, что в души тьмою падает. Здесь мы ляжем все за клятву нашу, Расцветём весной клочками флага алого. Пусть омоет небо поле ливнями, Нас рассудит с памятью по-честному. Не простился я с тобой, любимая. Может быть, вернусь из неизвестности. *** — В чём дело, Тьяльо?! — Слеза тщетно пыталась заставить ребёнка замолчать, яростно качая девочку на руках. — Ты на меня за что-то зол? — Не произноси это имя! Слышишь?! Менестрель весь напрягся так, что голос начал дрожать. — Не знаю, куда ты ехала, но теперь ты останешься со мной! — Почему?! — выкрикнула дева, не понимая, что происходит. — Почему? Да потому что ты разболтаешь, что видела меня! Ты сдашь меня своему дяде, а он — королю! И меня в тюрьму бросят в лучшем случае! — За что?! — За измену короне! Я сбежал, Нин, я не хотел больше петь для Нолофинвэ. — Что… Слеза опешила. — Мне теперь убить тебя что ли, чтобы ты точно не проболталась? Не веря, что старый знакомый говорит всерьёз, эльфийка всё равно испугалась. Племяшка плакала всё громче, и это немного спасало от жуткой реальности. — Я поклянусь, что никому не скажу! — попыталась защититься Слеза. — Я клянусь! — Я не верю тебе. Тьялинельо схватился за голову, лютня задрожала в судорожно сжатой руке. — Улыбка мертва, — тише, чем плач ребёнка, произнесла дева. — Улыбка мертва! — крикнула она так, чтобы быть услышанной. — Это её дочь! От человека, который её убил! Я не брошу дитя! — Ты останешься со мной, — менестрель вздохнул. — Вместе мы выживем. Для всех будем считаться семьёй.