Свет проклятых звёзд

«По лазоревой степи Ходит ветер молодой, С белой гривой до копыт, С позолоченной уздой. Серебряный звон Эльфийских стремян Сияньем рождён И сумраком прян. Из кувшина через край Льётся в небо молоко. Спи, мой милый, засыпай, Скоро ехать далеко. Рассвета искал — Ушёл невредим, Меня целовал Не ты ли один? Там, у двери нолдорана выросла трава. Я ли не твоя стрела, я ль тебе не тетива? Ты — сердце огня, Ты — песня знамен, Покинешь меня, Мечтами пленён. Рыданием струн — В дорожный туман, Небесный табун, Тяжелый колчан. Чужая стрела, Исиль — пополам, Полынь да зола — Тебе, нолдоран. Тревожить ковыль тебе в других берегах, И золотом стыть тебе в далёких горах. А мне — вышивать Оливковый лён, Слезами ронять Серебряный звон. Обручью костра Навеки верна — Уже не сестра, Уже не жена…» Образ Анайрэ истаял, игрушка-орёл в руках маленького Турьо превратился в нашивку на груди воина. Вздрогнув от ощущения падения, Нолофинвэ проснулся и понял, что задремал прямо за столом. Вокруг были карты и письма, и каждая весть, каждая отметина на нарисованном Белерианде словно наносили очередную рану на истерзанное тело верховного короля Нолдор. «Осадный лагерь пал, и мертвы все, кто находились на Ард-Гален». «Дыра Маглора пробита опять». «Химлад брошен». «Крепость Минас-Тирит захвачена». «Дортонион в огне». «В Барад Эйтель отступили перводомовцы во главе с Алмарилом Морифинвионом». «Химринг окружён». Химринг окружён… Химринг окружён! Почему-то именно эта весть ударила в грудь, вышибая дыхание, словно морготов молот в театральных постановках. «Потеряно многое, но не всё!» — уверял Аралкарион. «Крепость Исток не захвачена и не окружена, а Морифинвион там — лишь приютившийся беглец, почти заложник», — вторил ему Ранион. «Оборона Хитлума крепка», — сообщал Варнондо. Всё так, но надолго ли? Разум попытался схватиться за привычную тростинку — позвать Аклариквета! Пусть идёт в народ, поёт о подвигах армии Хитлума, о трусах-Феанарионах и их побежавших под крылышко верховного нолдорана потомках и подданных. Пусть высмеивает и воспевает, пусть люди знают, какое великое дело делают, воюя на стороне Истинного Короля! Но… Нолофинвэ посмотрел в окно. Пепел пожарищ и извержений долетал даже на площадь, напоминая о страшных новостях: «Осадный лагерь пал, и мертвы все, кто находились на Ард-Гален»; «Дыра Маглора пробита опять»; «Химлад брошен»; «Крепость Минас-Тирит захвачена»; «Дортонион в огне»; «В Барад Эйтель отступили перводомовцы во главе с Алмарилом Морифинвионом»; «Химринг окружён». Это конец? Верные уверяют, будто нет, но они и не посмеют сказать иначе! Что могут песни Аклариквета против сокрушительной мощи Моргота?! Разве они способны остановить потоки лавы и полчища орков? Разве потушат всепожирающее пламя?! Нет! Осадный лагерь уничтожен! Химринг осаждён! Сколько продержится Маэдрос без помощи извне?! У него ведь из своего только камни! Химринг беспомощен, отрезанный от ресурсов! А кто может прийти ему на помощь? Эльфийская армия уничтожена! Жалкие остатки, чудом сохранившиеся, рассеяны по Белерианду, и собрать их вместе невозможно! Почту не отправить! Гонцов не послать! Химринг скоро падёт, а это значит… — Моргот победил, — выпрямился, побледнев Нолофинвэ. — Всё бессмысленно. Барад Эйтель падёт, как и остальные. Сгорит! А потом сгорит и Хитлум. Со всеми жителями! С их домами, всем, что трепетно создавали и тщательно хранили! Со всем, что любили. Нолофинвэ тронул руками венец. Нежно, словно прикасался к хрупкому живому существу. Посмотрел на своё отражение в зеркале на стене, представил подобравшееся сзади и ворвавшиеся через окна пламя. Сердце забилось чаще, голова начала кружиться. Химринг падёт. И тогда рухнет оборона Белерианда. Тогда рухнет всё. Ещё раз бросив взгляд на то и дело пролетающие за окном хлопья пепла, верховный нолдоран бросился прочь из кабинета. *** В голове творился полнейший хаос. Аклариквет утешал себя тем, что бездна Эа тоже изначально хаотична, либо пуста, но в ней зарождается нечто великое, значит, из беспорядка мыслей можно собрать мелодию, только как скоро? Приказа короля не поступало, и это тоже тревожило, но менестрель знал свои обязанности, поэтому и без прямых указаний мог предугадать, что от него требуется. Сейчас всё особенно очевидно: только Истинный Король способен победить и сделает это непременно; лживые недостойные самозванные владыки покажут свои настоящие лица из-под масок фальшивого величия и будут свергнуты. Опозорены! Изгнаны! Преданы… Забвению. Всё было просто и понятно, только почему-то не вкладывалось ни в мелодию, ни в слова. Такое уже случалось и не раз, всегда не вовремя, поэтому Аклариквет знал — злиться бессмысленно, надо пытаться что-то сделать, и в какой-то момент всё получится, но не раздражаться не мог. «Ложный владыка исчезнет, как дым, О нём вспоминать не захочет и сын…» Нет, не то. Вот, что значит, сочинять без вдохновения! «О лже-короле не споют больше песен, Про подвиги фальши не станет и лести…» Что-то было во всём этом не так, и менестрель догадывался, что именно его смущает. Почему-то не удавалось писать на одном мастерстве и опыте. «Нельзя бороться с искажением, ещё больше искажая», — неожиданно вспомнились слова Нимродель. И внезапно именно этот упрёк зажёг искру творения в сердце. «Нельзя, искажая, быть воином света, Нельзя править теми, кто честь превозносит…» — Господин певец! — ворвавшись без стука, однако, странно вежливо обратился всегда грубоватый Аралкарион. — Отправляйся в Исток! Немедленно! Там скоро будет много пленных орков, тебе работа найдётся. — Но… — менестрель не успел сообразить, что ответить, хотел возразить, ведь приказывает ему только верховный нолдоран, однако военачальник опередил протест музыканта, сказав всего три слова. *** Вылезать из постели не хотелось. На самом деле, не хотелось не только этого, полное отсутствие хоть каких-то желаний обессиливало, не вдохновляло даже спрятанное под подушкой оружие. Единственным оставшимся и едва-едва ощутимым чувством была тянущая изматывающая тоска. Карнифинвэ понимал: он должен бороться, держаться, не сдаваться, пережить, перетерпеть и дождаться лучшего исхода, но… На столе копилась еда, вода в бассейне исправно подогревалась, покои-тюрьма поддерживались в идеальной чистоте, но ничто из этого уже не имело ценности. Возможно, о такой жизни мечтал бы любой лентяй, однако Карнифинвэ Питьяфинвион к ним себя никогда не относил, поэтому не мог заставить себя хотя бы просто ценить навязанный уют. Равнодушно смотря в потолок, Нолдо в стотысячный раз принялся изучать пёстрые витиеватые узоры, как вдруг дверь распахнулась, в покои ввалились вооружённые воины в синем, и кто-то из них сказал: — Верховный нолдоран Нолофинвэ пропал. Не поверив собственным ушам и тому, как точно сбылся сон, Карнифинвэ приподнялся на локтях, но в грудь упёрлись сразу три копья. — В чём… — попытался выяснить, что происходит, Питьяфинвион, однако задать вопрос ему не дали. — Где король Нолофинвэ?! — выкрикнул один из вошедших. — Я не знаю! — в том ему ответил Карнифинвэ, и все три острия надавили на грудь. — Почему вы меня спрашиваете?! — Других врагов у верховного нолдорана в Хитлуме нет, — пояснил всё тот же воин. — Отвечай! — Я не знаю! — В темницу его! — прозвучал приказ. — И всех, кто с ним заодно! Всё ещё не веря в реальность происходящего, Карнифинвэ осторожно встал и накинул на обнажённое тело халат. Непривычное ощущение возвращающейся жизни заиграло в крови, лишь немного расстраивало то, что самым сильным чувством сейчас оказался столь обидный и позорный страх.