Свет проклятых звёзд

На горизонте появились тучи, и Берен понял: копать следует быстрее. Да, устал, да, хочется всё бросить и завыть, но нельзя. Просто нельзя и всё. Сейчас, когда авантюра осталась в прошлом, в памяти выстраивалась цепочка событий, складывалась мозаика из множества кусочков, появлялось понимание, как зрело решение вернуться домой. А, главное, как возникло равнодушное принятие будущего позора. От обиды начало работаться легче. *** Её звали Хелилоктэ. Родители, наверное, считали дочь исключительно красивой, поэтому дали ей имя в честь заморского цветка, привезённого эльфами-переселенцами. Эльфами-захватчиками. «На кораблях белоснежных приплыл Тот вьюн, с виду робкий, покорный. Он семя своё с жарким ветром пустил На Эндорэ берег чёрный. Сгорели цветы с флотом птиц-лебедей, Но жизнь возродилась под звёздами. Оплёл хитрый вьюн сетью гибких ветвей Надгробия-скалы грозные». Услышав имя девушки, подошедшей к нему с бутылью вина, Берен сразу вспомнил стихи о глицинии из какой-то книжки, которую читал давно, в детстве. Хелилоктэ действительно выглядела весьма привлекательно, в отличие от вечно ластившейся, совершенно не красивой Мирвен. Сын Барахира, конечно, поцеловался с внучкой Вендэ несколько раз с пьяну, но дальше объятий дело так и не дошло, несмотря на попытки аданет раздеться самой и спустить штаны с юноши. Зато Хелилоктэ сразу же вызвала желание познакомиться поближе. Взяв подарок, Берен продолжил рассказывать выдумываемые в процессе выступления небылицы про того, чьи песни пел: — Галхир, как вы знаете, в юности был влюблён в соседскую девушку, но та любила только своего ручного тигра. Она даже потом замуж за этого страшного зверя вышла, родила тигрят и сбежала от позора аж в Ангбанд! К повелителю своему Морготу, у которого в детстве жениха и выпросила. Смелого хотела, сильного, как десяток мужиков, верного, и чтоб все его боялись! Ну так Моргот ей тигра и послал в мужья. Боялись его всем Ладросом! Вряд ли кто-то верил в подобные байки, однако сородичи смеялись и не затыкали сказочнику рот. Хелилоктэ, маняще теребя тугую чёрную косу, села на землю и вроде бы случайно задрала выше одного колена подол, из-под которого стали видны кружева нижней юбки. Казалось бы, всё шло прекрасно, однако, было одно «Но», которое очень мешало радоваться жизни: девушка с цветочным именем просила петь только баллады Галхира. Только! И брезгливо морщилась, когда Берен исполнял что-то своё. «Мне так нравится, когда из твоих уст звучат его строки!» — соблазнительно говорила Хелилоктэ. Берен чувствовал злость и возбуждение одновременно. Нечто подобное он слышал часто, порой случайные прохожие задерживались около него и говорили: «Мне его исполнение нравится больше галхирова!» Это, конечно, льстило, но… «Спой о любви человека к эльфам!» — просила Хелилоктэ, и Берен готов был подчиниться, хотя злоба неумолимо зрела в сердце. «Устав от бесцельных драм, Скучая бесцветным днём, Я был так наивно прям, Надумав сыграть с огнём. Отдав многоцветье тем Волшебному блеску глаз, Я думал о том, зачем, Зачем Эру создал вас — Тех, кто сводит с ума Без улыбок и слов, Стоя рядом и глядя в окна небес, Кто вливает дурман Без вина и цветов, Отравляя без яда хрупких принцесс». Именно с Хелилоктэ Берен осознал очень важную для себя вещь: он не хочет быть вторым Галхиром! Да, он даже Берен второй, но это ведь просто имя, оно в общем-то ничего не значит. Однако, оставшись наедине с поклонницей не своего таланта, сын Барахира не смог перебороть чудовищную обиду на… На… «Ты видишь во мне сосуд, хранилище для духа Галхира! Для его дара! Его музыки! Тебе не нужен я!» «Ты что?!» — аргументов не последовало, зато были ласки. «Тревога осенних дней, Кровь носом, а дождь стеной, Дворами, что потемней, Я просто иду домой. И в переплетеньи жил Ответ не могу найти: Зачем же так Рок судил — Стоять на моем пути Тем, кто сводит с ума Без объятий и снов, Кто играючи сносит голову с плеч, Тем, кому ерунда — потрясенье основ, Кто скуёт для себя корону и меч». Когда одежда упала на пол, Берен начал мстить. Он до крови кусал шею и губы девушки, грубо и неумело врывался в её тело, не желая учиться как правильно. Хелилоктэ терпела, после — исчезала, а потом приходила опять. «Качаясь в цепях моста, Смеясь на руинах стен, В надежде на чудеса Я вновь получил взамен Тяжёлый сон наяву, Угар воспалённых глаз, Однако же я люблю, По правде сказать, лишь вас — Тех, кто сводит с ума, Не касаясь души, Растворяясь в дожде под конец сентября Кто уходит впотьмах, Невидим, неслышим, Оставляя лишь тень в свете злом фонаря». Мирвен злилась, вроде бы в шутку угрожала Хелилоктэ выдернуть волосы и не только на голове, а та лишь хихикала. Берен привык к её периодическому, словно смена дня и ночи, присутствию в своей жизни, и очень удивился, когда девушка перестала приходить. Нашла себе другого менестреля? Ну и пожалуйста! И пусть! Пусть! Это совсем не обидно! Совершенно! И настало время для Мирвен. Это снова была месть Хелилоктэ, о которой она, правда, не знала. Берен видел: у новой любовницы он не единственный, и очень далеко не первый, только подобные несущественные мелочи не имели никакого значения. Главное — отыграться. Быть если не первым, то хотя бы главным. Сейчас. Здесь. Хоть для кого-то. *** Аккуратно положить тело в могилу Берен, разумеется, не смог. Надеясь, что дух усопшего не заботится о своём прежнем доме, сын вождя беорингов поспешил засыпать яму землёй. Забыть всё не получится, но завершить не совсем постыдно всё-таки надо. *** Верегор задолго до калитки дома бабули Вендэ услышал громкие пьяные голоса. Да, годы шли, но ничего не менялось здесь. Отлучившись всего на месяц домой, садовник понял — в его отсутствие никто здесь не наводил порядок, только старушка-хозяйка неизменно подметала свою дорожку — единственное чистое место в царстве грязи и хаоса. Подойдя ближе, Верегор расслышал, как именно развлекался его подопечный: примерно полгода назад недалеко от южной окраины Ладроса целая улица не слезала с горшка. Что случилось, никто так и не понял, несколько человек умерли, «выблевав и выпердев кишки». Поговаривали, что менестрель Галхир тоже погиб от этой заразы. Первое время многие боялись так же заболеть, а потом начались шуточки. — Раз ты пукнул громче всех — Это истинный успех! Ты теперь ведёшь игру, А я, кажется, помру. Это прокричал кто-то незнакомый. Зато потом послышался голос Берена: — Итак, победитель пердит первым. Не смог? Уходишь в конец. Кто громче пёрнет, тот и выиграл. Хоровод-хоровод, не останавливайся! Победителя и проигравшего определяет самое продажное судейство Ладроса — я! Не понимая, что весёлого может быть в такой игре, Верегор отнёс вещи в предбанник и пошёл осматривать двор. Да, хозяйский сын так и не заработал на дом, поэтому приходилось жить там же, где и с самого начала. Почему-то это не удивляло. — Ты идёшь с нами! — вдруг отвлёк от изучения фронта работы голос Берена. Верегор обернулся и открыл рот для вопроса, но сын хозяев ответил раньше: — Я хочу, чтобы ты помогал собирать мирианы со слушателей. У меня теперь больше поклонников, Дор-Дор один не справится. Слуга лишь пожал плечами. Он, конечно, устал с дороги, но отказывать не привык. Как назло, именно сейчас пошёл дождь, однако испортившаяся погода никого не остановила. — Галхир был другом моего отца, — начал сочинять Берен новые небылицы про почившего менетреля, — и деда моего с детства знал. Вы же знаете, что эту песню он написал из любви к вождю Брегору Свирепому? В наших зрачках — острые грани вечного льда! А на клыках свежею кровью пахнет вода! Видишь мерцание Лезвий средь стонов разодранной ночи? Слово прощания С жизнью, что стала мгновенья короче! А на тех берегах — Переплетение стали и неба! А у мёртвых в глазах — Переплетение боли и гнева, Стали и неба, Боли и гнева. Светом иль ветром? На север, Мы в сером, Мы звери, На север! «Это же про морготовых чудовищ песня», — вспомнил Верегор истинный контекст, однако, промолчал. — Спасибо тебе! — вдруг бросилась обнимать Берена седая женщина в платье, не по возрасту открытом. — Спасибо, юноша, что чтишь память великого музыканта! Спасибо! Несколько человек поддержали пламенную речь, а садовник смотрел на повзрослевшего сына хозяев и видел по его глазам, насколько Берену плевать на память автора песен, которые он исполняет. Главное — заработать, а кем был этот Галхир — вообще всё равно. — Э! — подбоченилась Мирвен, только что обнимавшая какого-то адана. — Это мой мужик! Брысь, старуха! — Что ты! — защитил поклонницу усопшего певца Берен. — У нас ведь взаимная любовь к музыке! Мы должны делить её со всеми! Верегор, покорно проходя с открытой сумкой мимо слушателей, старался отвлечься от усталости и думал лишь об одном: скорее бы всё это закончилось! И конец наступил. Это был омерзительный весенний день — грязь, дождь, промозглый сырой холод, серый полумрак из-за затянувших небо облаков. После ночной пьянки все чувствовали себя вдвойне погано, пили то воду, то дешёвое вонючее пиво, по очереди рыгая, но вдруг Берен взялся за лютню. — Если бы я был чуть-чуть умней, — запел он, покашливая, — если бы не тратил время зря, Смог ли бы я по итогу дней Стать самым счастливым из людей, И кому бы лучше сделал я? Пролагая путь в огромный мир, Покидая плен родимых стен, Выбирая разные пути, Я не понимал, куда идти, И всегда боялся стать не тем. — Ты чего? — с осуждением спросила Мирвен — бледная и злая. — Помирать собрался? Что за муть болотная? — И, вроде бы, всё хорошо: Я видел свет, познал любовь, Я жив и счастлив, что пою, И живы те, кого люблю, — лишь коротко покосившись на полюбовницу, продолжил Берен, напоказ не замечая насмешливого пшиканья её братьев. — Остановиться бы, принять, Выдохнуть и ценить момент, Но мне так хочется идти Куда-то вдаль, где новый свет. И душу успокоит теплота огня. Есть всё, но это словно всё не для меня. Верегор покачал головой. Да, сын хозяев повзрослел, но так и не научился понимать, какой публике что петь. Неужели он не в состоянии догадаться: люди рядом с ним никогда не знали такого достатка, как семья вождя, они не поймут переживаний единственного ребёнка богатого Дома! В лучшем случае, промолчат, но подумают, что кое-кто здесь зажрался, без сомнений! Зачем, зачем им открывать подобные мысли?! — Сколько уже тысяч долгих дней Я смотрю на мир из этих глаз? — совсем ушёл в себя Берен. — Я уже не помню, как пришёл От того, кем я себя нашёл, К тому, кого обрёл в себе сейчас. Эти руки пробивали путь, Ноги день за днём шагали вдаль, Я взрослее стал, и в этом суть. Мне бы взять привал и отдохнуть, Но я вновь твержу, что не устал. Я из окна смотрю на мир, Сменяют месяцы друг друга, Жизнь в суете тех, кто мне мил, В водовороте дней по кругу, И, вроде, так уютен дом, Так сытен стол, тепла одежда, Но праздничный бокалов звон Звучит как реквием надеждам. Я не знаю, на кого пенять. Есть всё, но это словно всё не для меня. Мирвен выругалась и ушла. Её братья откровенно зевали. — Стены кричат мне: «Останься! Мы защитим тебя от непогоды!» Крыша укрыла меня от дождя, Став мне защитой и громоотводом, Двери и окна — от ветра холодного, Во время бурь свистящего в уши. Дом мой — опора, чтоб твёрдо стоять. Что стоит довериться? Просто послушать! Но мне тут страшно и темно… Есть одно лишь «Но»: Несмотря, что так ярок Для меня дневной свет, Закрыв на затворы-засовы все двери и окна, Я сам себя закрываю от всех. И вновь хочу я что-то поменять. Есть всё, но это словно всё не для меня. Если бы я был чуть-чуть умней… — Заткнись уже, а? — Дор-Дор не выдержал. — Давай про север. Выпуклые чёрные глаза Берена вдруг стали безумными. — Мы уходим, Верегор, — сказал он чётко, словно не пил всю ночь. — Собирай вещи. — Сейчас? — слуга в ужасе обернулся на погоду за окном. — Соберёмся и пойдём. — Хорошо, господин… — Нет! — Берен вдруг начал кричать и потащил садовника в сторону своей комнаты. — Не хорошо! Если бы у меня была власть, как у отца, я бы всех заставил слушать себя! Никто бы не просил у меня чужие песни! Я бы заставил! Но с меня хватит! Я ухожу! Я что, многого хотел? Я просто хотел знать, от кого рожает моя женщина! — Неважно, от кого, лишь бы точно знать отца ребёнка? — сам удивился на свою дерзость Верегор. — Да! — заорал сын вождя. — Да! Я бы знал, кому яйца оторвать! А теперь мне придётся отрывать всему Ладросу! Ты не знал, что Мирвен от кого-то понесла?! — Не знал, — честно признался слуга. — Так знай! — Берен продолжил кричать и не замолкал всё время сборов. Из порой несвязных воплей садовник смог понять лишь одно: его подопечный хочет вернуться домой. Это несказанно радовало, остальное становилось неважным. К счастью, за время сборов погода наладилась, выглянуло солнце, стало тепло, словно летом, грязь подсохла. Покинув дом бабули Вендэ, Берен не обернулся ни разу, не обращал внимания на окрики Мирвен, просто шёл. Верегор, ощущая что-то странно-давящее в груди, почему-то взглянул на реку вдали, и ему показалось, будто над водой на мгновение появился тёмный силуэт. Отвернувшись и попытавшись дышать глубже, чтобы избавиться от пугающих ощущений, стараясь не вспоминать песню о Синегубках, садовник поспешил за Береном. К счастью, вещей оказалось немного, нести тяжести не пришлось, а солнце грело всё приятнее. Сын Барахира свернул к торговому тракту и начал напевать: — Дорога, дорога ведёт от порога, Идёт от порога к мечте голубой! Пусть мир необъятный, но всё же приятно, Когда ты шагаешь обратно домой! Дороги, дороги, как добрые руки, Как добрые руки хороших друзей. Друзей новых много нам дарит дорога. С друзьями намного шагать веселей! Дорога, дорога похожа на друга, Похожа на друга, с которым всегда, Всегда интересно и даже не тесно На узенькой самой тропе никогда. Хорошо под небесами, Словно в лодке с парусами! Вместе с верными друзьями Плыть куда глаза глядят. По дороге с облаками, По дороге с облаками Очень нравится, когда мы Возвращаемся назад. На сердце стало легче, Берен обернулся, чтобы посмотреть реакцию слуги на свою песню, но увидел лишь, как Верегор идёт всё медленнее, а потом оседает на дорогу, роняя вещи. Оранжевые лучи заката озарили морщинистое лицо старика и угасли вместе с живым огоньком в его глазах. *** Оказавшись дома, Берен просто прошёл мимо всех и заперся в комнате. Он не смотрел, изменилось ли здесь что-то за годы его отсутствия, не рассказывал никому о том, как просил проезжающих по тракту людей помочь довезти или хотя похоронить верного друга, как получил лишь от одних торговцев старую лопату и пару сочувственных слов. Не рассказывал он и остального. Сейчас жизнь затворника казалась не просто способом пережить личную катастрофу, но и единственной возможностью продолжить бессмысленное существование. Зачем? На этот вопрос ответа тоже не нашлось.