Свет проклятых звёзд

Берен неожиданно осознал, что не помнит, когда последний раз ел, вспомнил о сумке с запасами, но чувствовал — кусок в горло не полезет. Не хотелось уже ничего, а особенно — повторения необходимости рыть могилу самостоятельно. Хотя, где-то в глубине души зрело злорадное понимание: теперь он умеет это делать, поэтому в следующий раз будет легче. *** Барахир из принципа не спрашивал супругу о жизни сына. Вождь беорингов видел по настроению Эмельдир главное из присылаемых верным слугой писем, делал для себя выводы и предпочитал демонстративно не замечать ничего из зачитанного или пересказанного вслух. Жене это казалось забавным, она то и дело называла мужа своим первым ребёнком, который так и не вырос, но Барахиру смешно не было. В очередной раз собрав для совета только тех родных и собратьев, которым мог доверять, вождь чувствовал досаду на невозможность позвать сына, но прекрасно понимал: эмоции здесь лишь вредят — дурак, пусть и ненарочно, однако, неизбежно, подвергнет опасности любое дело, всё испортит, и должен будет отвечать за ущерб. Возможно, стоило проучить наследника в воспитательных целях, но Барахиру было жаль и сына, и всё, чем занимался. Жертвовать столь дорогим вождь беорингов не собирался. — Годы идут, и я вижу, как меняется наш сын, читая письма Верегора, — снова повторяла Эмельдир с печальной улыбкой. — Я скучаю по ним обоим, наш сад тоже скучает. — Она перевела взгляд на мужа. — Я знаю, что ты сейчас скажешь. Да, снова бы зазвучали кошмарные песенки и пьяные голоса, но это наш сын, Хирьо. — Сколько раз ты виделась с ним за это время? Супруга вождя не хотела отвечать не только потому, что муж не одобрял общение с наследником якобы в воспитательных целях, а на самом деле, Эмельдир, не сомневалась, из-за обиды. Желания рассказывать о встречах с Береном не возникало, поскольку сын никак не желал взрослеть, а это печалило и пугало. — Однажды он образумится, — мрачно отозвался вождь. — Не знаю только, доживу ли до этого прекрасного дня. — Тогда, пусть остаётся глупым, и мы будем жить вечно, — рассмеялась аданет. — Нет, — не поддержал шутку Барахир. — Я не хочу бессмертия. Человек живёт и обрастает не славными деяниями, увы, а клеймами позорных ошибок. Лучше уйти если не героем, то хотя бы просто хорошим человеком. В конце концов, каждый из нас умрёт, но не наши идеи. — Знаешь, Хирьо, — Эмельдир посерьёзнела, — а теперь стало грустно мне. Зачем ты это сказал? Супруги встретились глазами. — Ты представила, какие идеи оставит после себя наш сын? — невесело улыбаясь, спросил вождь беорингов. — Угу, — отозвалась аданет, отворачиваясь к окну. — Представила. *** На улице шумела толпа. Беспорядочная, кажущаяся бессмысленной суета окраины выглядела тем более странно на фоне крайнего запустения, царившего на большинстве улиц — если здесь такие деятельные и полные сил жители, то почему никто не следит за состоянием домов, оград и садов? Похоже, желание суетиться распространялось только на гуляние, устроенное здесь просто так, безо всякого повода. Эмельдир посмотрела на выступавшего перед заинтересованной и даже восхищённой толпой менестреля и вспомнила молодость в осадном лагере: примерно так же обитатели Ард-Гален реагировали на гномьи обозы и заезжих музыкантов. Здесь, однако, выступал местный любимец публики — стареющий певец Галхир со своей труппой. Несмотря на морщины и растущее пузо, он всё ещё нравился женщинам. Эмельдир невольно улыбнулась, только приехала она не ради его песен, поэтому не подошла близко. Остановившись у давнего знакомого отца, имя которого хотя бы удалось вспомнить, аданет рассчитывала увидеться с сыном и поговорить, но заявляться в чужой дом, где Берен поселился, без приглашения не хотелось, и дело было не в том, что её не ждут. Эмельдир решила не подвергать себя риску увидеть нечто, способное лишить сна. Мысленно пропев вместе с толпой поклонников Галхира несколько строк, супруга вождя беорингов пошла дальше по улице, тщательно избегая столкновения с прохожими — ограбить могут, свернула к спуску к реке и там увидела костёр. Верегор в письмах рассказывал, что Берен собирает людей вроде бы просто попить разного хмельного, а сам пытается получать от гостей мирианы. Открыто объявлять о выступлениях он не мог, поскольку исполнял чужие песни, а, значит, имелась вероятность получить в лицо от автора, либо его поклонников. А так — ну сидят у костра и сидят. Что плохого? Поначалу сын не заметил мать. Он увлечённо пел одну из старых баллад Галхира и с удовольствием позволял себя обнимать какой-то девушке — судя по одежде и причёске, из хорошей семьи: — Когда я умер, ты был так рад, Ты думал, я не вернусь назад, Но я пробрался однажды в щель между строк, Я взломал этот мир, как ржавый замок, Я никогда не любил воскресать, но иначе не мог! Эмельдир подошла ближе, Берен выпучил и так выделяющиеся на худощавом лице чёрные глаза, заставил себя не улыбаться, наигранно нахмурился, а потом хмыкнул и, принявшись бить по струнам старой лютни, совсем не мелодично завыл: — Кап-кап-кап — мои слюнки закапали. В спальне папа с мамой заплакали. Мой язык бесполезно болтается, Вялый рот не всегда открывается. Вот так я, вот так я живу. Я плачу, плачу и жду. Завтра мой день рождения! Мама, сколько мне лет? Где же смысл лечения? Мама, видишь? Нет? Завтра мой день рождения! Но меня поздравлять не придет никто! Я повешусь, к Морготу! Эмельдир задумчиво почесала подбородок, хмыкнула. Ей хотелось смеяться и ругаться одновременно. — И много ты такими песнями заработал? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал. Сын не выглядел несчастным или голодным, однако и довольным жизнью не казался. Впрочем, это ведь его обычное настроение. По глазам Берена стало понятно — мать серьёзно задела его вопросом об успехе. — Извините, пожалуйста вам, — пытаясь подражать опустившимся сородичам, сын вождя засюсюкал, одной рукой бренча, а другую с дрожью протягивая. — Поможите, люди добрые! Сами мы не местные, Голодаем и скитаемся. — Если угадаешь, в каком кармане у меня мирианы, — Эмельдир порадовалась, что у неё нет с собой ничего, чем можно ударить сына и покалечить, — вознаграждение будет твоим. Менестрель. — Во всех, — прищурился Берен. — В том числе, потайных. — Проклятье! — рассмеялась аданет. — Угадал паршивец. Ладно, держи. Вытащив один из кошельков, Эмельдир бросила его сыну, тот ловко поймал. Не сказав больше ни слова, жена Барахира развернулась и пошла обратно. Она не решила для себя, останется ли ещё у знакомых, или лучше приедет потом снова, но сейчас навязываться сыну однозначно не хотела. Ещё не хватало позволять над собой насмехаться! — Я знаю три слова! — вместо прощания, заголосил сын. — Три орочьих слова! Со знанием этим я вышел из дома! Я знаю три слова — Три орочьих слова! На этом словарный запас мой исчерпан! Кто-то засмеялся, начал подтверждать, что у Берена действительно так обстоят дела со знанием родного языка. Эмельдир не обернулась. — Верхом на звезде, — продолжал пытаться впечатлить мать поистине эльфийской музыкой Берен, — вцепившись в лучи, С Айну на поводке, в ночи. Верхом на звезде несусь навстречу ветру К несбывшейся мечте и снам. И создал этот мир я сам! О, жизнь, ты прекрасна, О, жизнь, ты прекрасна вполне! Бываешь немного опасна. Тем временем аданет отошла уже на достаточно большое расстояние, и сын, видимо, решил, что мать его уже не слышит. Эмельдир сделала такой вывод, поскольку вслед неожиданно донеслась не провокационная песня, разумеется, авторства Галхира. Аданет тихо подпела: — На чужих берегах — Переплетение стали и неба. В чьих-то глазах — Переплетение боли и гнева. На север, Мы в сером, Мы — звери, На север…