Свет проклятых звёзд

— Играют на арфах и лирах Вам Эльдар баллады свои. Но песнь моя не о любви! О добром и злом командирах. Оба они хранят крепость, Оба владык своих чтут, Только один — нравом крут, Ценит в себе лишь свирепость. Добрый хранитель поймёт, Выслушает, обогреет. Злой же — дубиной огреет Так, что башку внутрь прогнёт. Добрый всегда вам поможет, Последний отдаст мириан! А злобный — залезет в карман, Да что там! Отнять душу сможет! Поверье придумали люди: Мол, в Арде без Моргота вдруг Останется лишь Эльда-друг, А гоблина рядом не будет. Ненарион отложил видавшую виды лютню, ехидно улыбнулся. — Автор пожелал остаться неизвестным, — сказал менестрель, окидывая взглядом сидевших за столом в башне друзей. — Надеюсь, Элендил никогда эту песню не услышит, — рассмеялась супруга Эсуила, следившего сейчас за порядком в поселении. — Полагаю, автор сделает всё, чтобы Элендил услышал песню, но не узнал, кто её придумал, — загадочно произнёс Гельмир, даже сейчас занимавшийся работой — перед ним лежала куча кривых чертежей, однако все отметили достижение эльфа в обучении людей: ни одно изображение не напоминало орган для размножения даже отдалённо. — Уверен, — Эсуил, похоже, гордился тем, что в народе его воспели добрым командиром крепости, поэтому говорил со счастливой улыбкой на лице, — что здесь большинство знает, кто придумал песню, просто вы, как добрые наставники, храните чужую тайну. — Может быть, может быть, — поднял глаза к потолку Ненарион. — Не понимаю я, — посмотрев в окно, указал на кривой чертёж бани Гельмир, — почему королю Финдарато не нравится править легендарным королевством с великой историей? Придумали атани себе сказку, верят в неё, что плохого? Может быть, им так легче жить. — Это ложь, вот и не нравится, — Эсуил налил друзьям и супруге вина. — Мне кажется, — взялся за лютню менестрель, — нам нет смысла обсуждать подобное. Каждый верит, во что хочет, каждый правит, как хочет. Давайте лучше петь про любовь, которая спасает нас всех от дурных мыслей. — Не уверен, что спасает, — видимо, вспоминая похождения учеников или рассказы о помолвке брата, покачал головой Гельмир. — А ты верь, друг мой, — не сдавался Ненарион. — Просто верь. *** Эмельдир проницательно посмотрела на мужа. Её взгляд порой пугал, поскольку чёрные, выделяющиеся на миниатюрном лице глаза, казалось, лишали разума и воли, заставляли чувствовать полную растерянность и вину непонятно за какие преступления, возникало желание вывернуть карманы и отдать последнее добро, лишь бы эта женщина отвернулась. А сейчас, что самое страшное, было ещё и ясно — за какие именно проступки придётся отвечать. — Долго ещё будете пировать, делая вид, будто решаете судьбу Алого Простора? — спросила Эмельдир, пристально наблюдая, как супруг переодевается в домашнее. — Ты начала жалеть мирианы на веселье? — попытался отшутиться Барахир. — Давно ли? — С тех пор, как меня ограбил сын, — хмыкнула аданет. — Знаешь, я даже начала понимать таргелионского короля и его обиду на нас. И гнома того. Это неприятно, когда твоё добро вдруг забирают и не обещают отдать обратно в двойном размере. Так что вы решили? Или так и не решили? — Я не решил, — не сразу ответил вождь. — И причина тому — не надежда на возвращение образумившегося сына. Я просто посмотрел на родню и представил каждого из них на троне Ладроса. — Ужасно, да? — Да. *** — Мужчины моей семьи привыкли тушить пожары, — говорила на совете Бериль, сидя среди пуховых подушек — по-другому ей было неудобно, болели спина и шея, — но горящую голову и седалище юного Барахириона потушить мы не в силах. А он всё ночует у меня, и выгонять его мне жалко. Для меня он — дитя, к тому же, почти родное! — Он не сирота, его не нужно пригревать, — сказал за вождя Брандир. Сын Брегиль и героя Арахона в первый день совета выглядел потрёпано, словно после пьяной драки длиной в ночь, во второй день ничего не поменялось, и в третий тоже. — Мужик сам за себя стоять должен. И не прятаться под крылом кур. *** — Сыновья Бериль воспитаны не правителями, но защитниками, — стал пояснять Барахир, немного подумав, — они привыкли выполнять приказы и предписания, когда что-то случилось, но всё остальное время никто из них головой думать не захочет. За них всегда всё решала мать. А Брандир, — вождь обречённо вздохнул, — его нельзя подпускать не то, что к трону, но и вообще к людям. И к казне. — Разумеется, — хитро улыбнулась Эмельдир. — А остальные? — Я думал про сыновей Бреголаса. — И? — Я был неправ. *** — Дядя, — Барагунд, старший из двух братьев, взял слово, когда Брандир едва не спровоцировал ссору, назвав тётю вождя курицей, — Берен, как ушёл, так и вернётся, и будет не рад увидеть вождём кого-то, кроме тебя или себя. И, знаешь, что он сделает? Белегунд — младший сын Бреголаса, до этого сидевший молча и неподвижно, едва не подскочил на месте, принялся жестикулировать, пытаясь не дать брату продолжить говорить. Похоже, уже знал дальнейший ход мыслей родича, однако Барагунд не обратил на предупреждение внимания. — Берен обозлится и пойдёт проторенной дорожкой деда! — старший из братьев начал повышать голос. — Он сошлёт всех мужиков на север, и ему это позволят, потому что он — сын вождя! Прямой потомок Беора! И не надо здесь рассказывать, будто война на севере нужна! Ты, Брандир, знаешь, чем на самом деле заняты в осадном лагере! Отец и мать, небось, честно рассказывали! И я вам так скажу: если бы Моргот раздавил эльфье племя тогда ещё, в Первую Битву, а во Вторую бы додавил оставшихся, то нами бы сейчас правили не возомнившие о себе невесть что эльдары, а один из Творцов! Тот, который может хранить процветающую жизнь там, где мы бы передохли! Вы понимаете, каково его могущество?! Была бы эта плодородная земля его, он бы нам урожаи круглый год обеспечил! *** — Догадываешься, что было дальше? — Барахир с презрением скривился. — О, да! — рассмеялась Эмельдир. — Кое-кто подтвердил слова о мужчинах. *** — Ты оскорбил моего отца! — заорал Брандир, перелетев через стол к Барагунду, словно его подбросили катапультой. — И мать! И память всех воинов! Орк поиметый! Больше слов сказано не было, начались удары, затрещал сломанный о человека стул. Белегунд и двое сыновей Бериль быстро растащили дерущихся, Барагунд, склонив окровавленную голову, обмяк, повис на брате, но всё ещё пытался что-то невнятно бормотать. — Я его убью! — надрывал глотку Брандир. — Орк! Гоблин обосраный! Будь ты проклят и весь твой род! Чтоб тебя Моргот своим Грондом отымел! И тебя, и сыновей твоих, и внуков! Всех! *** — Мы с кузенами еле-еле вывели его из дома, — покачал головой Барахир. — Знаешь, это всё совсем не смешно, Эм. Особенно, то, что на улице мы обнаружили, что кто-то Брандиру в бочину нож всадил. Повезло, что лезвие короткое, и мимо органов прошло. Но Барагунд клялся, когда очухался, что это не он, и у него вообще оружия при себе не было. — А мне смешно, — с вызовом произнесла Эмельдир. — Я ведь говорила: не надо Берена вычёркивать из рода Беора. Ты попытался, и вот. — Мы смертны, Эм, — вождь схватился за голову, — если я умру, на кого Ладрос оставлю? — Вот умрёшь, тогда и решим, — пожала плечами супруга. — Сейчас-то чего? — Ничего. — Вот именно. Воцарилась тишина, ночь засияла мерцающими звёздами на синем шёлке неба. Со стороны леса послышался протяжный вой, потом залаяли псы, закричали люди, а после — снова всё погрузилось в молчание, и лишь поднявшийся в небо светоч озарил Алый Простор своим неповторимым сиянием. Неповторимым, даже несмотря на то, что каждую ночь он блистал одинаково.