Свет проклятых звёзд

«Славьте Народ, славьте — Великий во все времена! И славьте свою душу — Великую во все времена! Счастливый Народ живёт там, Где люди сознательны И мечтают о совершенном человеке, Об истине, ведущей к избавлению от искажения Ради людей, ради добра, Ради братства человечества. Идеи человека — единственное, что никогда не исчезнет, И сквозь время потомки узнают прошлое. Нет среди нас способного править миром — Человек умрёт. Но не его идеи. Счастливый Народ! Мы идём сквозь время — Счастливый Народ, Победивший искажение». Белемир отошёл от висящего на стене в красивой рамке листка с текстом. Зачем учителя заставляют зубрить наизусть эти строчки? Что в них такого важного? То, что надо стремиться к совершенству, и так понятно: руки мыть, зубы чистить, не говорить плохих слов, не ссориться, не драться, беречь книги… Что-то было ещё, кажется. Ах, да, нужно чтить память великих отцов, что сгинули на войне и порицать матерей, бросивших детей после смерти мужей, ведь каждому ясно — женщины глупы и пох… похо… лиевые? В общем, им всегда нужен какой-нибудь мужчина, поэтому они бросают детей, чтобы не мешали. И только добрые библиотекари Крепости Исток готовы принять всех несчастных сирот. Мальчик снова посмотрел на текст в раме. Трогать его было нельзя ни в коем случае! Жаль. Нарисовать бы там что-нибудь… И вообще, как запомнить написанное здесь? А ведь сегодня спросят! Не ответишь — лишат сладкого. «Человек умрёт. Но не его идеи». Что это значит? Малолетний сын Бельдир задумался. «Наверное, автор записи имел в виду себя — он ведь умер, а его книги мы до сих пор читаем и учим наизусть!» — Вот вырасту, — сообщил тексту в рамке Белемир, — тоже что-нибудь сочиню, и все будут должны это учить! А не выучат — накажу! Строго! Особенно девочек! Мальчик знал: женщин нельзя хвалить, пока они живы, а после смерти им похвала уже не нужна, зато мужчин можно чествовать всегда! Учтя для себя возможность быть в центре внимания, потому что родился не девочкой, сын Бельдир хотел добиться лестных слов от кого-нибудь и побыстрее, однако учителя выделяли среди воспитанников совсем других детей, и это было крайне обидно. — Славьте народ, славьте, — закрыв глаза рукой, однако всё равно подсматривая сквозь пальцы, попытался читать наизусть мальчик. — Великий на все века… ой, времена… Вдруг послышались приближающиеся шаги и голоса, и на пороге вместе с учителем появился незнакомый черноволосый мужчина в эльфийском маскировочном плаще. — Привет, Белемир, — сказал он, улыбаясь. — Я всё выучил, — заверил, сделав честные глаза, сын Бельдир. — Славьте народ… — Молодец, — похвалил, не слушая, странный гость. — Позже расскажешь. Я — твой дядя Баранор. Я заберу тебя домой. *** В тихую уютную комнату, где было тепло от очага, ворвались быстрые шаги и детские голоса. — Дед! Дед! Не спишь? К нам ещё один твой правнук приехал! Его зовут Белемир! Звонкая речь старшего сына Борона вырвала из затянувшихся печальных раздумий, и Беор обернулся. — Эру милостивый! — старик, казалось, забыл о возрасте и палке, бодро поднялся с кресла и, ковыляя, подошёл к сыну Бельдир, только что прибывшему в поселение вместе с дядей. — Как ты похож на мамочку! И на моего мальчика Белена, деда твоего! Обняв правнука, Беор зажмурился, по сморщенному, как высохший плод лицу побежали слёзы. Ребёнок растерялся, обернулся на кузена, с которым только сейчас познакомился: Боромир стоял довольный собой, скрестив руки на груди. — Дед, — заговорил он оглушительно звонко, — представляешь: Белемир не знает ни одной игры! И стрелять не умеет! — Я умею читать! И писать! Я знаю наизусть… — начал было протестовать сын Бельдир, но Беор успокаивающе погладил его трясущейся рукой по голове, отпустил из объятий и осторожно вернулся в кресло. — Ничего, малыш, — сказал старик, — Баран… Борон… эх, опять путаю! Боромир научит тебя играм, а ты его — своим знаниям. — Не кричите тут! — шаркая ногами, вошёл в комнату Баран, сутулясь и потирая поясницу. — Кыш, малышня! Спать мешаете! Уши от вас болят! Делайте, что я сказал! — Видишь, Белен… Беле… как тебя зовут, напомни? — вздохнул Беор. — Белемир. — Видишь, Белемир, этот сварливый старикан возомнил себя главой семьи, но на самом деле это не так. Глава семьи я, и я вам разрешаю шуметь до захода солнца. — Ура! Спасибо, дед! — запрыгал Боромир, схватил кузена за руку и потащил во двор. — Иди, Баран, — проводив усталым взглядом детей, прошептал старый вождь. — Не порть мне настроение. Что-то бурча себе под нос, старший и теперь единственный сын Беора перешагнул порог и резко, насколько хватило сил, закрыл за собой дверь. Грустный вздох отца он, разумеется, не услышал. *** — Привет, брат. Борон не сразу смог ответить Баранору, ловко спрыгнувшему с коня на дорогу. Тёплый эльфийский плащ разведчика был небрежно, неплотно запахнут, однако грел так хорошо, что под него не требовалось ни лишних жилеток, ни шарфов. А может быть, просто «воин света» привык к морозам, и дортонионская поздняя осень ему казалась летней прохладой. — Давно не виделись! — наконец, опомнился Борон и обнял младшего брата, который теперь выглядел лет на пятнадцать старше своего возраста. — Давай разберём твои пожитки и поговорим. Я скучал по тебе. — И я скучал, братишка, — наконец, улыбнулся, как родной, Баранор. — Хотя и некогда было думать о доме. — Только знаешь, твоя комната занята. Мы пока постелим тебе в моей или в кухне, а потом сделаем пристройку. — Не надо, Борон. Я ненадолго. *** Уединиться в доме для разговора по душам оказалось невозможно, поэтому, взяв сидр и жареное мясо с репой и морковью, братья ушли в растопленную баню и заперли дверь. — Вот чего мне не хватало во вражеской земле! — раскрасневшись и захмелев, заговорил, наконец, Баранор после длившегося почти половину дня молчания. — Ты даже представить не можешь, как мы там мылись и насколько редко! Но когда не уверен, проснешься ли утром, и наступит ли завтрашний день, чистота теряет значимость. — И ты собираешься туда возвращаться? Зачем? Борон подбросил дров, плеснул воды на печь. С шипением повалил пар, жар ощутился сильнее. Приятнее. — Так надо, — подумав, ответил младший брат. — Однажды, когда трое наших ушли надолго и не вернулись в срок, мне приснился сон, будто наше укрытие нашли, убили тех, кто бросился в бой, скинули в наш подвал, заперли дверь и подожгли. Вместе с нами, живыми, не успевшими схватиться за оружие. Я, как наяву, ощутил запах гари, удушье, жар… Проснулся и подумал, что если так произойдёт, никто даже не узнает о нашей гибели. Мы просто не вернёмся домой, и всё. А нас будут ждать. Ты не представляешь, что я почувствовал… А, брат, ты ведь не знаешь! Я женился, у меня сын растёт. Берегом назвал. — Поздравляю, — Борон поднялся с лавки, жестом позвал искупаться. — И когда успел? — А чего там успевать? Мужчины расхохотались, выбежали из бани и прыгнули в холодную воду ближайшего пруда. От разгорячённых тел поначалу шёл пар, и это почему-то казалось очень смешным. — Как же ты истощал! — наконец, сказал то, что всё это время думал, Борон. — Кости да жилы. Женатые так не выглядят. — Вам, мирным, не понять! — Баранор отмахнулся, вылез на берег и снова пошёл в баню. Брат поспешил следом. Когда дверь закрылась, и снова начало набираться тепло, разведчик, выпив сидра, хлопнул Борона по плечу: — Ты даже не представляешь это чувство, когда возвращаешься из той тухлой чёрной дыры, стучишься в дверь, которую открывает любимая женщина и говорит, что у тебя подрастает сынишка. Конечно, тут хочется сразу усомниться: «А точно ли мой?», но потом выбегает навстречу малец, и ты видишь маленького себя. Сразу все вопросы отпадают. — Моих четверых ты видел — все на меня похожи, — улыбнулся старший брат, поднимая кружку и принимаясь за мясо, — скоро ещё родится. И ты сынка Бельдир привёз. Значит, шестеро уже получается. Чего она сама-то не приехала? Жива? — Да, я же говорил. — Да я подумал, может, деда расстраивать не хочешь. — Жива. Она решила оставаться в разведке. Говорит, мол, вернётся только с победой. Покачав головой, Борон отставил кружку и набросил на плечи полотенце, как бы нечаянно пряча не слишком подтянутый живот. — Ты меня, конечно, снова не послушаешь, — серьёзно заговорил старший из братьев, — но я всё-таки скажу. Дед решил мне дела передать, чтоб я вместо него правил народом, повёл меня на совет к эльфам. И я так понял, что бессмертные между собой власть делят, а мы им нужны даже не в качестве слуг, а как… Как те деревья, что мы сажаем и растим, чтоб потом ими печь топить! Правильно тётка говорила: «Ты не можешь знать, что в башке у того, кто тыщу лет прожил!» — Зря ты так. — Разве? Вот скажи — это правда, что эльфы сами к врагу не суются? Где же их хвалёный героизм? Уверен, истории их, которыми нас закармливают, как скотину на убой, враньё от начала и до конца. Были бы они героями, сами бы Моргота этого били! По изменившемуся лицу Баранора стало видно — разведчик в корне не согласен со словами брата, однако спорить почему-то не хочет. — Ладно, я признаю, что наш Ном хороший, — Борон отмахнулся, — но он лордам своим всем помогает и не спорит с ними. А они далеко не добрячки. — Послушай, — глаза воина стали страшными, — ты не знаешь всех этих дел, они от тебя далеко, да и на слова деда о том, что эльфы — красота и истинное сокровище нашего мира, тебе плевать. Твоё право, брат, но ты должен знать, что эльфы у Моргота не живут. Это правда! И поэтому не враньё, что не могут они соваться на вражескую территорию — их сразу заметят! А рискуем мы не ради бессмертных, а ради самой жизни, потому что Моргот из любой земли выгребную яму делает! Захватит нас, будет тут вонь и тьма. Ты не видел просто. Подняв кружку, старший сын Барана выпил и стал ритмично стучать по доскам скамьи. — Уймись, брат, немного. Неужто ты геройской жизни захотел? Какую дорогу Ты выбрал, что тебе на ухо эльф напел? Ну что за жизнь! Кто друг, кто враг — Ни ты, ни я понять не можем, к сожаленью всё никак! Бери добро, седлай коня, скачи судьбе навстречу! Ну, а выпьешь — вспомни про меня! Нас время рассудит, Лет десять пролетит, и ты меня поймёшь. Меж нами не будет вражды, но помни: Что посеешь, то пожнёшь! Конечно, брат, тебя там ждут! Догонят, и ещё дадут! Своим ты будешь только тут! Бери добро, седлай коня, скачи судьбе навстречу! Ну, а выпьешь — вспомни про меня! Баранор рассмеялся, отложив закуску: — Да ты, смотрю, в менестрели подался! — Нет, — смутился Борон, — я лишь немного перепел то, что от других слышал. Давно мне казалось, что эта песня про нас с тобой! А теперь, поговорив вот так, в баньке, да с сидром, убедился, что прав. Подумай, брат, останься дома. Мне одному трёх мальчишек растить! А может и четырёх! Пожалей брата! — Ты знаешь, что я отвечу. — Знаю-знаю. Знаю. На улице окончательно стемнело, стихли звуки дня, и ударили первые морозы, однако вернувшемуся из морготового мрака Баранору звёздная лунная ночь показалась светлой и неописуемо прекрасной.