Свет проклятых звёзд

Путь в горы внезапно преградила способная нести смерть живая стена, и Линдиэль опешила. — По приказу принца Финдекано Нолофинвиона… — заговорил страж в фиолетовом плаще, и дочь лорда Новэ Корабела почувствовала падение в бездну. Конечно! Что ещё мог сделать обидевшийся на правду гордец, которому не удалось — на этот раз — безнаказанно унизить влюблённую женщину? Разумеется, начать ей угрожать тюрьмой, изгнанием, казнью! — Гер-р-рой, — неслышно прорычала рассерженной рысью Линдиэль. — Слабак! Одновременно захотелось и умереть самой, и убить обидчика, и выжить, добиваясь большего, чем смог Астальдо, прославившийся одним-единственным подвигом. Дочь Новэ Корабела обернулась. Дороги вперёд не оказалось, но и отступать уже было нельзя — позади остался слишком долгий и тяжёлый путь, постоянно прерывавшийся то на роды жены, дочери или сестры вождя Мараха или какой-то иной женщины, то нужно было сколотить новые телеги, то сугробы оказывались непроходимыми, или грязь слишком топкой. Малах, самый сильный сын Мараха, уже начинал спорить с отцом за лидерство, и это противостояние тоже тормозило продвижение на запад. А теперь, когда обещанная цель, та самая крепость, которая стараниями Линдиэль стала для Солнечных синонимом светлого героического будущего, оказалась недосягаемой, эльфийка всерьёз испугалась за свою жизнь. Кто знает, как поступят дикари, если им сообщить, что всё было зря? «Я должна что-то придумать! — заставляла себя представить нечто, кроме штурма заслона, оссириандская королева. — Нельзя сдаваться!» Сквозь наворачивавшиеся на глаза слёзы эльфийка посмотрела на своих воинов и слуг, потом — на племя. В ожидании возможности продолжить путь бойцы снова начали соревноваться в силе, а некоторые развлекались, перекрикиваясь с горным эхом. Хорошо, что здесь не бывает лавин и камнепадов. — Мы не присоединимся к армии принца, — через силу усмехнулась Линдиэль, — мы станем войском короля. Посмотрев на верных и выбрав из них гонца, дочь лорда Новэ хмыкнула увереннее: — Лети стрелой к верховному нолдорану Финголфину, и передай такие слова: «Принц Финдекано оскорбил владычицу Края Семи Рек, угрожал ей лично и войску, которое она привела для помощи в войне против общего врага. Если верховный нолдоран поступит столь же непочтительно, как и его сын, владычица Семи Рек будет вынуждена увести воинов в… Линдиэль сделала глубокий вдох и рассмеялась. — В Химринг. В путь, гонец! Снова обернувшись на племя Мараха, леди решила, что громкие слова о внезапном повышении статуса с «армии принца» до «войска короля» должно скрасить новые предстоящие трудности пути. Воодушевлённая собственной находчивостью Линдиэль поймала себя на ощущении, что плакать уже почти не хочется. *** Верховный нолдоран долго стоял у окна своего дворца, окружённый безмолвными портретами родных эльфов, однако выглядел напряжённо и потерянно, словно находился среди вооружённых до зубов врагов. Аклариквет вошёл в зал по первому зову и сразу же сел на своё обычное место, принявшись играть на всегда ожидавшей своего хозяина арфе. Невольно вспоминались два других важных для музыканта инструмента: серебряный лебедь из Альквалондэ, подаренный племянницам и сгинувший вместе с ними, и «Вредина-Загогулина» принца Финдекано, которая практически всегда молчала и оставалась неприкосновенной. — О чём ты поёшь, Вильварин, когда никто тебя не слышит? — спросил вдруг Нолофинвэ, отвернувшись от окна. Менестрель был уверен — случилось что-то плохое, о чём он пока не знает, либо не в курсе всех отрицательных сторон известного события или обстоятельств. — О разном, — попытался уйти от ответа Аклариквет, не желая делиться музыкой, посвящённой Алой Леди. — И что это — разное? Вопрос был поставлен жёстко. Что произошло? Менестрель, видя и чувствуя взгляд короля, понял — верховный нолдоран не собирается выпытывать любовные истории своего певца, Нолофинвэ интересует — осуждают ли его за глаза самые ближайшие доверенные советники. Но надо ли говорить о том, что догадался о подозрениях? — Наедине с собой, — напрягся Аклариквет, и музыка зазвучала скованно, глухо, — обычно поют о недостижимом, с неимением чего невозможно смириться. Или о каких-то сильных впечатлениях, которые не хочется выплёскивать на слушателей. А ещё бывает, что нравится идея песни или одна её строка, а всё в целом — нет. Такие произведения тоже остаются лично автору. — Либо страшно за последствия пения, да? Менестрель почувствовал проступающий холодный пот. За долгие годы службы сначала принцу, а потом и королю Нолофинвэ музыкант понял важную вещь: если его господин начал кого-то подозревать в неверности, добром это не кончится. А что делать презираемому всеми Аклариквету, если его изгонят из королевского совета? Сколько проживёт оставшийся без покровительства певец, ославивший всех сильных мира? — Мне не привыкать, — грустно рассмеялся менестрель. — Я очень давно пою на публику то, за что могу лишиться жизни. — Но ведь никто не в состоянии быть по-настоящему благосклонным к сюзерену, который заставляет поступаться добрым именем, рискуя быть убитым. — Это было моё решение, мой выбор, владыка! — Аклариквет очень надеялся, что речь прозвучала искренне. — Я знал, что меня станут обвинять в бесчестии. — Не ври, ты не мог представить, насколько далеко всё зайдёт. В голосе верховного нолдорана прозвучал приговор. — Да, никто из нас этого не представлял, — попытался отмахнуться менестрель, ловя себя на мысли, что сейчас король очень сильно задевает гордость своего верного и одного из самых самоотверженных подданных. Опасное чувство глубочайшей обиды было крайне неуместно, Аклариквет поклялся себе, что после, в одиночестве выплеснет злость любым способом, каким захочет, но сейчас нельзя поддаваться эмоциям! Ни в коем случае! Это потом, а не сейчас, можно будет вспомнить страх перед Нолдор и Тэлери в Альквалондэ, бессмысленные извинения на коленях у ног Нерданель; едва не убившие чары Финдарато Инголдо, ужас, испытанный во время Праздника Объединения, когда словно из-под земли возникло войско лорда Маэдроса, стыд и опасения, тревоги за своих артистов каждый раз, когда появляется принц Финдекано… Не сейчас! «Да как он смеет сомневаться во мне?!» — всё равно крутилась в голове адресованная королю обида. — И всё-таки ты снова уходишь от ответа, Вильварин, — верховный нолдоран облокотился на подоконник, стоя напротив портрета отца. — Думаешь, я не догадываюсь, на чём держится верность? Понимание происходящего обрушилось лавиной камней, выбив почву из-под ног. Менестрель осознал, что король Нолофинвэ бессилен перед торговой политикой Таргелиона, поэтому богатство Хитлума стремительно тает, и оплачивать преданность подданных становится… Нечем? Но означает ли это грядущую свободу для королевского менестреля? Нет, это смертный приговор для продавшего свою честь и талант певца. — Да, — сдался Аклариквет, дрожащими пальцами касаясь превратившихся в лезвия струн, — я понимаю. И пою в одиночестве об этом. Я не считаю, что такая музыка должна звучать на публику. — Но сейчас публика сама требует, — угрожающе прищурился верховный нолдоран, — она приказывает. Судорожно собирая слова в строки и наскоро рифмуя, музыкант заиграл одну из любимейших мелодий в обратной последовательности. — Чести славу поет безмолвие, — заливаясь краской, сдавленно потянул тему Аклариквет. — Чести славу поет безумие, Честь в чести у прекраснословия, Не в чести у благоразумия. Нолофинвэ усмехнулся и отвернулся к окну. Неужели этого достаточно для восстановления доверия? Конечно, можно было бы применить чары, но ведь король это почувствует, и станет только хуже. — Честь — мерило супружней верности, Честь — мерило солдатской доблести, Честь шагает в обнимку с дерзостью, Честь шагает в обнимку с гордостью! По изменившемуся лицу короля менестрель понял, что именно такого «откровения» от подданного и ждали, а в другое просто не поверили бы. — Честью клянутся и поступаются, — сами собой рождались стихи. — Честью служат и честью просят, Честь продается и покупается, Честь добывают и с честью носят. Честь по чести — как кровь по лезвию: Стон клинка похоронной вестью. Честь в ближайшем родстве с бессмертием, Честь в ближайшем родстве со смертью! Кодекс чести начертан пурпуром, Честь и кровь неразрывно связаны. Честной сталью в игре по-крупному Честь оказана! Честь оказана! Аклариквет понял, что может бесконечно петь, по-разному обыгрывая честь и бесчестье, но вдруг король поднял ладонь, давая знак замолчать. Увлёкшийся музыкой певец почувствовал новую обиду — его прервали. «Что? — мысленно посмеялся сам над собой менестрель. — Уважения захотелось? С чего бы это вдруг? Поздно, певец, поздно». — Ты знаешь, о чём я думал? — задал портрету отца вопрос верховный нолдоран, явно ожидая ответной реакции. — О том, как исправить ситуацию с торговым союзом, — осторожно предположил Аклариквет, полагая, что спрашивали всё же его. — Именно, — Нолофинвэ застыл. — Порой мне кажется, что я не смогу ничего сделать, не пролив кровь. И делать это надо сейчас, пока у меня ещё есть средства на собственную армию, независимую от Барад Эйтель. Появление леди Линдиэль и её войска так своевременно! Я ведь могу предложить Оссирианду объединить усилия и уничтожить их дерзкого соседа. — Но Химринг… — начал было Аклариквет. — Племянник Маэдроса — мой заложник, — голос верховного нолдорана страшно поменялся. — Он умрёт первым, если Химринг попытается восстать против меня. Менестрель хотел что-то возразить, только не смог придумать аргументов. Не говорить же о чести, в самом деле! — Но, боюсь, мне не хватит ресурсов, — сник вдруг Нолофинвэ. — Я глупец и слабак. Ступив на тропу тирании, нужно было идти до конца, а я спасовал. Я испугался титула Бауглир, ведь Моргота так называют, а я лучше него. Я упустил возможность быть полноправным королём, а для этого нужно было лишь отречься от милосердия. Я считал, что применив силу к одному только Третьему Финвэ, смогу подчинить остальных сыновей Феанаро бескровно, а надо было навязать им бой и убить их всех. Я ведь понимал, что должен так поступить! Но я не хотел быть Бауглиром, не хотел признавать себя таким. Тиран! Это же оскорбление! А надо было просто называть вещи своими именами, признаться самому себе, что да, я тиран, и поступать соответственно. Аклариквет хотел попытаться сказать о верности милосердного выбора, чем бы он ни обернулся, но верховный нолдоран вдруг выкрикнул: — Не смей спорить, певец! Я знаю, что прав сейчас, а не был тогда! Скажи мне лишь, какова вероятность, что я смогу объяснить Фирьяр, которых приведёт леди Линдиэль, что надо уничтожить врага их королевы, и это важнее, чем Моргот? — Это вероятно, — напрягся менестрель. — Стоит попробовать. — Ты ответил, не думая, — вздохнул Нолофинвэ, снова посмотрев на портрет отца. — Нет, я должен остаться светлым эльфом. Иначе, чем я лучше… Не договорив, верховный нолдоран улыбнулся светочу Ариэн в окне. — Народ на площади веселится, как всегда, — лицо короля стало неприятной маской, — и я знаю, кто сеет зёрна беззаботной радости. Вон они — твои артисты, заводящие толпу: один с арфой, другой пляшет, третий что-то рассказывает. Но моя доброта скоро сделает их нищими, и как они запоют тогда? — Мы уже не сможем сочинять и исполнять другие песни, — серьёзно произнёс Аклариквет, и пугающее обречённостью откровение заставило потухший взгляд Нолофинвэ засиять жизнью. — Ты знаешь, что Маэдрос устраивал пышное торжество, на которое очень выборочно пригласил гостей? — бодро и заинтересованно заговорил король. — Это было сделано на моё золото, признанное низкопробным? Вряд ли. Химринг нашёл новых покровителей! Но я не бауглир, я не брошу Карнифинвэ в темницу и не стану морить голодом, чтобы повлиять на ситуацию. Внезапно повисло молчание, верховный нолдоран посмотрел на портреты на стенах, словно опасаясь реакции нарисованных эльфов. — Я лукавлю, — глаза Нолофинвэ вдруг вспыхнули ненавистью, — Карнифинвэ до сих пор не в тюрьме, потому что Маэдросу на самом деле плевать на судьбу племянника. И это в самом лучшем случае! Возможно, Маэдрос наоборот ждёт, что я сделаю с заложником нечто плохое, чтобы отомстить моими руками хотя бы одному из братьев. — Если бы это было так, — осторожно предположил менестрель, снова наигрывая мелодию песни про честь, — с Варнондо бы обязательно что-нибудь случилось. — Не-ет, — очень неожиданно рассмеялся верховный нолдоран, — мой дорогой племянник Финвэ Третий тоже, как и я, не хочет носить титул Моргота. Тиран Нельяфинвэ Феанарион! Маэдрос Бауглир! Знаешь, а мне нравится, как это звучит. Но, думаю, когда мы устроим пышный праздник, не позвав на него лишних гостей, не стоит воспевать силу сынов Феанаро даже в негативном ключе. Как и всегда, мы покажем их зависимыми от меня слабаками, проклятыми, а оттого неудачливыми. Аклариквет понимающе кивнул, заранее ужасаясь вероятной реакции принца Финдекано, если, конечно, он не окажется среди не приглашённых «лишних». — Думаю, праздник мы приурочим к становлению в моих землях вассального Фиримара. Не знаю, как назову эту тёмную во всех смыслах территорию, но точно не Градом Светлого Будущего. — «Тёмную территорию» Синдар нарекут Дор-Ломин, — пожал плечами певец. — Вроде бы легко произносимо для дикарей. Нолофинвэ не ответил ни отрицанием, ни согласием. Подойдя к нефритовой с серебром тумбочке, верховный нолдоран достал из ящика мешочек и вручил менестрелю. Дождавшись, когда Аклариквет увидит сапфиры и голубые топазы, король привычно хитро улыбнулся и сложил ладони перед губами: — Ты знаешь, как применить такую некачественную дешёвку. Сделай это с блеском, способным затмить завышенной цены алмазы. Уверен, ты справишься.