Songfic challenge

      Старый Дуглас смотрит ей в глаза, и этот взгляд — не злость, не осуждение, не насмешка. Всего лишь лёгкое разочарование.       — Ты была моей худшей ученицей, Марта.       Когда-то это могло, должно было обжечь, но больше нет; она в самом деле научилась признавать поражения. Человеческая жизнь коротка, значит, при прочих равных более упрямый просто не успеет превзойти более талантливого, даже если положит на достижение цели каждую секунду своей жизни. Это истина.       — Но зато я здесь, — говорит Марта в ответ. Её спокойствие — око бури, безмятежность в эпицентре хаоса. — Я здесь, а те, кто был лучше меня, остались позади. Потому что не готовы соизмерить цель и средства. Может быть, потому что предпочитают скорее быть лучшими среди худших там, чем худшими среди лучших — здесь.       Дуглас морщится, глядя на восторженную девчонку перед собой. Ей — сколько? Сорок, сорок пять? Но наивность прошлых лет всё ещё не исчезла окончательно. Что же, придётся работать с тем, что есть в наличии. Идейные последователи — это не всегда лучший вариант, но зато их гораздо легче убеждать в справедливости не вполне этичных проектов.       Но всё же она дошла. Разгадала все загадки, которые выбросили в сеть несколько месяцев назад, поставила все имеющиеся сбережения на обрывок информации о воскрешении Шепарда, нехотя предоставленный Серым Посредником. Дошла — едва ли не последняя, от кого Дуглас мог ожидать. Значит, оказалась лучше многих, его худшая ученица.       Лучше многих — и всё ещё хуже большинства тех, на кого он рассчитывал и кого надеялся увидеть.       Марта щурится, сжимая губы в тонкую ниточку, мысленно шепчет: «Учитель, учитель, вы никогда не оцените меня так, как я бы этого хотела».       Теперь это было не важно. В её жизни вообще осталось не слишком много вещей, которые действительно имели значение, и уж точно в этот список не входила собственная гордость.       — Лучших? С чего ты взяла, что лучшие — люди ли, учёные, разработки — именно здесь? — фыркнул Дуглас. — Забыла собственное эссе, в котором доказывала, что бесчеловечность не может быть оправдана никаким результатом?       Конечно, она помнит. День публикации был её лучшим днём во время обучения в университете, но и худшим тоже. Потому что именно с этого дня начало нарастать раздражение в глазах учителя, которого она почти боготворила, как нельзя не боготворить блестящего учёного, который всегда и во всём на десяток шагов впереди. Уже тогда он был одновременно ориентиром и противником, которого очень хочется превзойти.       — Помню, конечно. Но теперь у меня есть объективная причина говорить о том, что Цербер собрал лучших из лучших.       — И какая же? — устало уточнил Дуглас, наверняка зная, что именно она отвеитит.       — Вы победили смерть.       Где-то в конце двадцатого века, а может быть много раньше, земные философы разродились во всех отношениях восхитительной мыслью: выяснить секрет жизни — значит, стать богом.       И если немного задуматься — не это ли всегда было заветной целью человечества, кроваво-красной ниточкой, протянувшейся сквозь века? Просто жизнь понималась как победа над смертью, что не совсем верно, но чуть более достижимо. Победа — когда твоя кровь живёт в твоих детях, или ты сам живёшь на мгновение дольше, чем убитый в бою противник, или живёт твоя память, выбитая на стеле из чёрного базальта.       Всё живое стремится удержаться на на лезвии бритвы, на тонкой струне, растянутой в бесконечности забвения, и это ultima Thule, то, что имеет значение.       А ещё это новый рекламный слоган, который Цербер использует для набора новых рекрутов, таких, как Марта и Дуглас: идейных, даже одержимых, но при этом не страдающих от болезненной ксенофобии.       Ведь на самом деле Цербер основан отнюдь не на мысли, что человечество по определению превосходит любую инопланетную цивилизацию, как думают некоторые, но на том, что превосходство должно быть достигнуто любыми средствами. Включая заимствование технологий и сотрудничество, если это необходимо.       Включая умение действовать как союзник тех, кого, вполне вероятно, уже завтра предстоит предать.       Спустя полтора месяца работы над производными от проекта «Лазарь» Марта поняла, что он не являл собой бессмертие в полном смысле этого слова. В общем, и не могло быть — достижения науки кажутся немыслимым чудом лишь до тех пор, пока не приходит понимание структуры. Нет, чудом они остаются даже тогда, но осознанное чудо — это всегда нечто незавершённое, то, что можно сделать лучше.       На Земле всё ещё действали жёсткие запреты на эксперименты, изменяющие суть человеческого организма. В большей степени это относилось к генетике, клонированию и нейропрограммированию — как раз на этих технологиях основывался «Лазарь», восстанавливая повреждённые ткани и костную структуру чуть только не из звёздной пыли.       Что занимает Марту гораздо больше остального, так это секрет сохранения памяти, особенно кратковременной. Органы научились клонировать уже давно, до умения собирать из них полностью функционирующий организм оставался один шаг, пусть и сложный, но память — это был куда более сложный вопрос. И как раз тот, ответ на который Цербер охранял даже от своих, позволяя узнать лишь немногим избранным, чья верность не подвергалась сомнению или незаменимость была очень уж критичной.       Как-то Марта спросила уже не учителя Дугласа, единственного, кого знала ещё в прошлой жизни, по другую сторону закона, о том, насколько был осведомлён он, оказавшийся в Цербере гораздо раньше, и с удивлением узнала, что не намного больше. Они не оба не знали ничего, кроме возможности принять участие в создании великого, вечного — и этого было вполне достаточно.       Но пока они всего-то работали с престарелыми денежными мешками, которые рисковали огромными денежными суммами и умеренно чистой репутацией, связываясь с таким проектом. Даже крохотный шанс не умереть после смерти, например, попав в аварию с летальным исходом, стоил любых рисков. А уж полученные деньги, в свою очередь, покупали Церберу всё необходимое, от точных микроскопов до надёжных винтовок.       Сколького не знали эти анонимные, как они сами считали, спонсоры! О жизни, о смерти, о проекте «Лазарь» и о том, что предлагал им Призрак, действуя с осторожностью паука, затаившегося в центре радужной сети.       То, что они делали, оборачивало информационную смерть, да, но не смерть индивида, на что рассчитывало большинство. Появление нового человека, сохранившего память, мечты, устремления и несколько омоложенную внешность умершего не отменяло факта смерти оригинала, хотя и позволяло в некотором смысле преодолеть забвение.       Идеи жили, мысли тоже, но люди — люди умирали. Знай это спонсоры, ни за что бы не согласились, а ведь ещё было аккуратное внесение симпатии к прочеловеческим организациям в целом и Церберу в частности, достаточно поверхностное, чтобы никого не спровоцировать.       Что и говорить, технология была всё ещё далека от совершенства, больше напоминая бесконечные воплощения Адана из выдуманной мультивселенной, чем реальное достижение человеческой мысли.       «Несовершенное может — должно быть — улучшено», — думает Марта, глядя в иллюминатор, из-за которого холодно подмигивают звёзды неизвестного ей космического сектора. Всё же у того, кто придумал название проекта, определённо было хорошее чувство юмора; и на язык против воли просится цитата.        — Я есмь воскресение и жизнь, — говорит Марта негромко, — верующий в Меня, если и умрёт, оживёт. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Имя мне…       Где-то за её спиной негромко смеётся учитель:       — Имя мне — наука.