У счастья зелёные глаза.

Первой мыслью после этого боя было то, что ему больно. Боль, казалось, была везде: в голове, шее, руках, грудной клетке, ногах. Она сковала его по рукам и ногам, какое-то время даже не позволяла дышать, крепко держала в своих тисках его грудь, заставляя хватать воздух ртом. Старая рана на губе снова начала кровоточить, как и та, что была на скуле, однако теперь к ним присоединилась новая, еще совсем свежая, которая занимала своё почетное место чуть выше брови. Пульс набатом стучал в висках, да так, что Витя едва дошел до импровизированной раздевалки бойцовского подпольного клуба. Перед глазами плыл мир, ноги уже не держали, и он буквально почувствовал, как адреналин покидает его тело, уступая место усталости. Такого с ним никогда не было. Даже тогда на горной экспедиции, когда он поднимался на снежную вершину, дважды чуть не сорвался и схлопотал растяжение, такого не было. Тупая, ноющая боль затмила все ощущения. Единственное, что ему оставалось, так это маленький обрывок радости да мысли о человеке, ради которого он всё это и делал. «Ленка, — выдохнул полушепотом он, однако дальнейшие мысли уже роились у него в голове, не решаясь сорваться с сухих губ. — Как хорошо, что здесь не ты. Я так рад, что мне удалось убедить их, и ты не терпишь всех тех ужасов и боли, которые сейчас окружают меня. Я не удивлюсь, если у меня что-то сломано. Этот мужлан колотил так, будто у него не перчатки, а самая настоящая бита. Эх, Ленок, ну зачем ты в эти бои полезла? Попросила бы помощи у меня, знаешь ведь, что я вас с дедом в беде никогда не брошу. Глупая моя девочка.» Обхватив голову, он сидел прямо на полу, прислонившись спиной к холодной стене. Сейчас это было необходимо. Холод отрезвлял, пускал мелкие мурашки по коже и не позволял расслабиться. Этого было никак нельзя. Сейчас нужно было приводить себя в порядок, идти за гонораром, а потом спешить прочь из этого проклятого места. И пока не к Лене. Желательно домой. Приложить лед к синякам и ссадинам, принять контрастный душ и срочно выпить обезболивающее, иначе до Кулёминой он ни за что не доберётся. Кое-как он все-таки встал на ноги, чуть пошатываясь, переоделся в свою обыденную одежду и на пробу пошевелил рукой. Больно. Если не перелом, то что-то очень похожее на него, потому что обычное растяжение или вывих чувствовались совсем не так. Кому, как не Вите знать. Состояние усугубили дельцы. Отдавая гонорар, один из них похлопал Степнова по плечу, да так, что боль прострелила всё тело с новой силой, и Витя едва удержался, чтобы не двинуть парню по лицу. Уже на выходе, он поспешно достал телефон и набрал номер. Гудки шли долго, слишком долго, но он не был удивлен. Всё-таки ночь, Настя наверняка спала. И он не ошибся. В трубке послышалось сопение, а потом сонное «Чё надо?» — Разбудил, да? — вздохнул он, ёжась от морозного воздуха. Идти в одной кофте было не лучшей идеей, зато в чувства приводило неплохо. — Степнов, ты сдурел? Чего тебе ночью-то надо, я сплю вообще-то. — Я с боя. В этот раз всё хуже, чем я мог думать. У меня всё болит, будто я свалился откуда-то с высоты и мне кости раздробило. Пульс, кажется, скачет, а еще ноги не идут. У меня такое чувство, что я прямо сейчас без сознания свалюсь. С трудом получается тело контролировать. — Черт, — голос на том конце моментально проснулся, и его обладательница села в постели, подогнув ноги под себя. — А я тебе говорила! Говорила, не ходи туда, не лезь во взрослые игры. Да они ведь теперь с тебя не слезут никогда, ты не понимаешь этого? Шантажировать станут, Ленке угрожать, всё сделают, но тебя с этого чертового ринга не выпустят! Степнов, ты такой идиот… На какое-то время в трубке воцарилось молчание. Витя в это время остановился, шумно выдохнул сквозь зубы, игнорируя настойчивое желание прямо сейчас лечь на землю, закрыть глаза и больше никогда не вставать. А Светлова в это время барабанила пальцами по колену, судорожно соображая, что теперь делать. Было ясно, как день, что отныне жизнь ни Ленкина, ни Витина спокойно течь не будет. Потому что дельцы не из тех отраслей «бизнеса», которые так просто отпускают своих «клиентов». Они сначала выжмут все соки, надавят, вытянут последние крупинки счастья, здоровья, сил, денег, и только после этого оставят. Может быть. — И что теперь? — ее голос звучал уже не столько злобно, сколько печально и отчасти напугано. Дело ли это? Теперь ничего не будет как прежде. — Я не знаю, — выдохнул он, опускаясь на бордюр и с трудом унимая снова нарастающую в грудной клетке боль. Пришлось даже зажмуриться и дыхание задержать, чтобы та немного стихла. — Но отказаться я уже не могу. И Леной рисковать тоже. И что-то мне подсказывает, что следующий бой будет самым тяжелым. — Интересно что, — скептически хмыкнула девушка. Послышалось движение, и Витя понял, что та поднялась с кровати. Не мудрено. Кто захочет спать после подобного? Раздался щелчок выключателя, небольшую кухню залил мягкий свет, и Светлова поставила чайник. Зевнула, уселась за стол и снова продолжила свою мысль. — Слушай, Вить, а может тебе все-таки к Новикову обратиться? Он что-то да сообразит, не глупый же мужик. Ну и выход из ситуации отыскать поможет, чтобы вы к нормальной жизни вернулись. — Нет, Настя, нет, — покачал головой он. — Так не будет. Я Лену никогда не дам в обиду и жизнь ее опасности не подвергну. Если надо, я пойду на любые риски, но рисковать ее жизнью я не готов. — О том и речь! — вздохнула Анастасия. — Если ничего не делать, мы только усугубим ситуацию. А вот если… — Нет, нет и еще раз нет! — Степнов даже о боли позабыл, вскочил на ноги, представляя тот ужас, что начнется. — Ты не понимаешь, Настя! Если Новиков узнает, то непременно начнутся активные действия, и эти уроды залягут на дно. А потом, когда полиция успокоится, они снова появятся, и я даже боюсь представить, что будет дальше. Мысли его путались, ноги несли сами по себе домой, а ладонь сжимала телефон, будто тот мог решить все их проблемы. Ввязавшись в дела семьи Кулёминых, Витя и представить не мог, как близки они станут в будущем. Но если бы знал, то это не смогло бы переменить в нем ровно ничего. Петр Никанорович и Ленка отныне занимали в его сердце слишком большую часть, чтобы вот так вот просто вычеркнуть их из своей жизни, судьбы, мыслей. Даже если это и принесёт определённые трудности в дальнейшем. Вечер был прекрасным. Прохладным, слегка пасмурным, низкое небо висело над головой, так и норовя упасть на чью-нибудь голову и раздавить в лепëшку. Впрочем, это было бы наиболее уместным вариантом для Вити, потому что та каша из мыслей, что сейчас была в его голове, существовать не позволяла. Асфальт шуршал листьями, накрапывал мелкий дождь, но Степнов игнорировал любые посторонние раздражители. Его жесткие кудри колыхались под дуновениями ветра, а ухо настойчиво ловило любые звуки на том конце провода. Вот Светлова с места встала, подошла к плите, налила горячую жидкость в кружку, открыла сахарницу. Он уже знал, что вскоре в кружке только что заваренного кофе появится ровно одна ложка сахара, которая тут же растворится в горячей тёмной жидкости. А девушка, чьи глаза в этот момент были чернее живительного напитка, растерянно смотрела поверх чашки, легонько помешивая содержимое ложечкой. — Тогда я не знаю. Как помочь тебе не знаю и что сказать тоже. Иногда у меня возникают мысли, что твоя Ленка окончательно сбила твою и так поехавшую крышу, — притворно печально вздохнула она. — И я тебя люблю, — передразнил ее Витя, наконец открывая дверь в свой подъезд и направляясь к лифту. Сегодня не до лестниц. Сейчас бы до квартиры доползти, и то хорошо. — И все-таки нужно подумать. Я, конечно, русский, никогда не сдаюсь, но стоит признать, что долго так я не протяну. — Вот зачем ты вообще к ним попёрся, а? — Настя потёрла переносицу, а потом поднесла к губам кружку с кофе и сделала глоток. — Мне казалось, что ты не настолько глуп, чтобы лезть на рожон. — Я к Лене тогда пришел, а ее дома нет. Звоню, а телефон не отвечает. Ну вот и… — Степнов ввалился в квартиру, закрыл за собой дверь и прошел в зал, где кое-как опустился на диван. — Ясно. То есть она даже не сказала, куда пойдет? Тоже хороша, стоите друг друга, — хмыкнула девушка, глядя в окно. Было еще совсем темно, настолько, что даже рассвет не дребезжал где-то вдалеке. И, будучи законченной реалисткой, Настя прокляла Степнова. Уснуть она точно не сможет. Однако теперь ей выпадала счастливая возможность проверить контрольные шестых классов и сочинения одиннадцатиклассников. Удовольствие, правда, сомнительное, но на то она и была учителем русского и литературы, чтобы отдавать себя до последнего великому языку могучей державы! Да и ребята всегда желали получать оценки как можно скорее, чтобы была возможность что-то подправить своевременно. В этом плане Светлова была белой вороной в коллективе. Никогда не откладывала ничего дальше двух дней, устанавливая себе жесткие сроки и практически никогда их не нарушая. Поначалу было тяжело, но со временем вошло в привычку, и теперь она без труда осиливает большой объем работы, в общем-то не задерживая результатов. И это было полезным навыком. Они проговорили еще какое-то время, пока Витя не вошел в ванную, чтобы наконец-то расслабиться под горячим душем. — Ладно, Светлова, заболтала ты меня. Мне еще выспаться надо перед тем, как к Ленке идти. — Мне бы кто теперь выспаться дал, — недовольно пробурчала она в трубку, завязывая волосы в высокий пучок. Послышался смех, и она возмущённо нахмурилась. — Ну, и что смешного? Расскажи мне, вместе посмеёмся, — физрук засмеялся еще сильнее, находя ситуацию действительно комичной. — Ой, Настен, ты как типичная училка. Вспомнил нашу Марью Михалну, когда она сердилась. — Иди ты, — фыркнула она, однако на губах тоже улыбка появилась. — Смешно ему. Ты-то завтра спишь, а я в школу. Эх, Степнов… — Ой, да ладно тебе. В любой непонятной ситуации читай Рылеева. У тебя это лучше всего получается, — он кое-как справился с футболкой, оглядывая свой торс в зеркале. М-да. С него впору писать натюрморт. Вылитый баклажан! — Без тебя знаю, — хмыкнула она, — но не угадал. Завтра Лермонтов. — Мцыри? — Герой нашего времени, — она шмыгнула носом, открывая первую тетрадь и собираясь с мыслями. — Я села за проверку тетрадей. До скорого. — До скорого. И пока Виктор принимал душ, пил таблетки и пытался как-то уменьшить боль по всему телу, одинокая женская фигура сидела на кухне, завернувшись в плед и подогнув под себя одну ногу. И даже когда он лег спать, девушка в культурной столице не смыкала глаз, разгребая весь тот завал, что образовался от большого количества собранных тетрадей и работ. Так и ночь прошла. А утром Витя едва поднялся с кровати. Его просторная двуспальная уже не так радовала, как раньше, потому что никакого комфорта во время сна он не ощущал. Болела голова, болело всё тело, ноги гудели, будто он только что пробежал марафон, а еще тошнило. Тошнило до такой степени, что даже любимый кофе он благополучно вылил в раковину, издав недовольный вздох. Да, будни становились всё увлекательнее и увлекательнее. Теперь даже тот факт, что в холодильнике кроме прокисшего молока и заветренного куска колбасы ничего нет, не удивлял и не тяготил. В последнее время он или вообще не ел, или перехватывал что-то у Ленки, чтобы ее не расстраивать. Кулёминой сейчас переживать не за Витю нужно. У нее учёба, Ранетки, свои собственные заботы, в которые Степнов, увы, не входит. А может даже и к лучшему. Чем меньше сейчас она интересуется жизнью своего педагога, тем меньше шокирующих подробностей знает. И все-таки немного обидно, что Кулёмина совсем ничего никогда не спрашивает. Ни о прошлом, ни о будущих планах, да вообще ни о чём кроме дежурного «Как дела?». А стоит ли? Может ли Лену вообще интересовать простой учитель физической культуры? Кто он ей? Знакомый, который всегда выручит и никогда не оставит без руки помощи. Наставник, тренирующий довольно продолжительное время. Педагог. Но не друг и (не дай бог!) не возлюбленный. Лене наверняка нравятся ровесники. Какие-нибудь популярные парни, за которыми бегает добрая половина школы, а может кто-нибудь невзрачный, но очень интересный в общении, умный, начитанный, галантный. Она же все-таки девушка. Но мысли эти ни счастья, ни радости за Кулёмину не принесли. Напротив, что-то сильно засосало под ложечкой, и Витя с трудом успокоил внутреннего собственника, убеждая себя в том, что всё хорошо. В конце концов она не виновата в его чувствах и не обязана чувствовать тоже самое. Со вздохом Степнов натягивает на плечи куртку, застегивает молнию и напоследок оглядывает свою квартиру. Когда-то она казалась ему безумно уютной. Теперь же сюда просто не хочется возвращаться. — Представляете, Виктор Михайлович, что нашей звезде в голову взбрендило? На сцену она собралась. Петь! На кухне сидело двое: мужчина и девушка, которая весьма оживленно вела свой рассказ о последних событиях. Она активно жестикулировала, улыбалась, смеялась в каких-то моментах, почти не глядела в сторону преподавателя, увлечённая тем, о чём шла речь. Потому она не обращала внимания на слегка необычную позу Виктора. Тот сидел несколько зажато, прижимал к себе правую руку, надеясь на то, что внезапно выстрелившая боль вскоре пройдет. Однако та только усиливалась, нарастала, словно лавина, заставляла жмуриться и пытаться хоть как-то на рассказе сосредоточиться. Но вместо картинки недавного позора Полины, перед глазами плыли разноцветные круги, и Ленин голос доносился будто через толщу воды. — Ну ее бабушка на сцену вывела, сама довольная в зале сидит, улыбается. А Зеленова на сцену выходит, рот под Леркин вокал открывает, улыбка до ушей, ничего беды не предвещает. И тут у Леры микрофон выключается, и зал от противного писка Зеленовой чуть слуха не лишился. И поделом! Будет знать, как лезть туда, куда не просят. Пусть лучше и дальше свои сырки рекламирует, а нас не трогает. Еще чего выдумала. Чтобы петь, нужно иметь желание, репетировать, тренироваться. А если голоса нет, то и на сцену лезть нечего! — не унималась Кулёмина, всё размышляя и размышляя по поводу недавнего краха ее неприятельницы. Кажется, подобные мысли ее радовали. Нет, жестокой девочкой Лена не была, но даже учителя могли бы сказать, что характер Полины невыносим. Тяжело представить, каково же было ученикам. Особенно Ранеткам. Их успеху Зеленова завидовала до смерти, так что и колкости раза в три чаще отпускала. И все-таки девочки на сцену попали не за счет Боба Кантора, не за счет каких-то популярных знакомых, а своими силами и талантом. И это было действительно важно. Важно и для самих девочек, да и в целом. — А еще я новый приём выучила, — это отрезвляет, как если бы Витю холодной водой окатили с ног до головы. Он разу бои вспоминает, Ленку побитую и еле живую, собственную боль на ринге. — Хотите покажу? Ленины глаза блестят задорно, она улыбается хитро, довольно, будто не было этих страшных дней в ее жизни. Она словно издевается, и Степнов хочет ей напомнить, что это не смешно, но вспоминает. Вспоминает, что Лена-то ничего не знает, что даже не представляет, какой ценой ей дается эта свободная беззаботность, эта лёгкость и бодрая улыбка. Она не знает ничего, и с какой-то стороны это хорошо. Но с другой отвратительно, ведь правды-то она не знала, а значит и объяснить своё состояние будет довольно… проблематично. — Нет, Ленок, не надо, — ответил он, пытаясь унять энтузиазм девушки и как-то сохранить последние крупинки выдержки. Состояние его и так оставляло желать лучшего, так что никаких «приемов» его организм точно бы не выдержал. — Да ладно вам, я легонько, — она улыбнулась, поднялась с места и схватила педагога за руку, резко дёргая на себя. Естественно, боль сразу дала знать о себе. Степнов вскрикнул и прижал конечность к себе. «Черт, — подумалось Вите, — теперь хочешь не хочешь, а признаться придётся. Потому что, судя по тому, как она испугалась, у Ленки моей и вправду не очень хорошо с вниманием. Эх, Степнов, сам эту кашу заварил, сам ее и расхлебывай.» — Виктор Михайлович, вам больно? — глаза Лены обеспокоенно бегали по фигуре преподавателя, и она пыталась понять, почему же тому стало так больно, хоть она даже не успела ничего сделать. Очевидный ответ как-то избегал посещать ее голову, поэтому девушка не придумала ничего лучше, чем подняться и помочь встать преподавателю, а потом довести его до дивана, чтобы тот смог лечь и отдохнуть. А Витя до того был поражён тупой болью, что даже возразить-то ничего не успел. И понять тоже. Чувствовал только тёплые родные руки на своих плечах и больше ничего. Как оказалось, лечь было весьма хорошей идеей, потому что мышцы перестали напрягаться, тело расслабилось, даже получилось ни о чём не думать. Вследствие этого Степнов благополучно задремал, позабыв о том, что где-то на кухне копошится напуганная Ленка, перерывая аптечку в поисках обезболивающего и мазей, которыми можно было бы обработать ушибы. Когда Витя проснулся, на улице уже во всю светило осеннее солнышко. Балкон был приоткрыт, пропуская морозный воздух, со двора доносился детский крик и шум машин, но даже они не могли заглушить какое-то громыхание на кухне. Сначала его пугают эти звуки, он снова вспоминает о дельцах, с беспокойством приподнимает голову. Но шум становится различимым, и приходит понимание, что это всего-навсего посуда. Если быть точнее, то шум воды и звон бытовой утвари — Лена готовила, и теперь моет посуду. «Хозяюшка, » — думает Витя, опускаясь обратно на подушку, и с удивлением замечает, что его, вообще-то, заботливо укрыли пледом. И этот факт отчего-то так греет душу, что на губах появляется улыбка. А вслед за ней и Лена в дверях материализуется, неловко притормаживает, явно не ожидая, что учитель уже не спит. — Ой, я вас все-таки разбудила, да? — виновато улыбается она, однако, кажется, не сожалеет об этом. — Ну, ничего, вам поесть надо. И всё мне рассказать. Я видела гематомы. Откуда, Виктор Михайлович? Пришлось рассказать. О том, как переживал за Ленку, как оббежал половину города, наведался к дельцам, и те пригрозили, что если бои не будут доиграны, то им не поздоровится. Рассказал, как прошел первый бой, как он думал, будто всё это будет относительно легко, как радовался, что сможет обойтись только парой синяков и ссадин, как в дворовых драках, и как после оказалось, что это еще не самое худшее. — Сегодня ночью они выпустили своего чемпиона, — Витя с благодарностью принял из Ленкиных рук тарелку с супом и взглянул на девушку. — Сразу сказали, что будет трудно, что скорее всего я проиграю, потому что Гают (его подпольное имя) больше раза в два будет. — И? — сейчас Лена была похожа на ребёнка, которому сказку рассказываешь и который так финала ожидает. — Ну, победил я его, — Виктор отвёл губы вбок, глядя на большую картину, висящую на стене. — Только вот какой ценой. И вправду, ни одна победа не могла стоить так дорого. Степнов чувствовал себя инвалидом. Ни пошевелиться, ни резкого движения сделать — ничего. И это не самое плохое, что было. — А завтра новый бой, Ленок, — хмыкнул он, проводя языком по пересохшим губам. — Его я точно не вывезу, но дельцы вряд ли отказ примут. Сама подумай, тогда им будет совсем невыгодно меня держать. Снова в наступление пойдут. — Давайте я завтра за вас выйду, — попыталась предложить Лена, но глаза Вити говорили сами за себя. — Сдурела? Никуда ты не пойдешь, тебе надо к обычной жизни возвращаться. А я что-нибудь да придумаю, не переживай. — Виктор Михайлович, — ее голос был очень виноватым, таким, что Витя даже удивился, — вы простите меня. И спасибо, что помогаете в любой ситуации. — Не извиняйся, Ленок, тебе не за что. Так сложилось, менять что-то поздно. А я по-другому поступить не мог. «Потому что люблю, » — так и не сорвалось с его разбитых губ.