The Fall.

      Осень — пятно янтаря с персиковым оттенком.       У нас неожиданно спустило колесо, автобус застрял посреди какой-то сельской дороги по пути на автостраду к Западной Вирджинии. Запаски у нас не оказалось. Стоим уже около часа, ждём шофёра, который отправился в ближнюю деревню за помощью.       Мёрдок с самого утра бегает кругом и на всех рычит. Я от греха подальше отсиживался в своём углу на верхней полке, а потом подумал, что стоит и вовсе куда-нибудь скрыться с его глаз. Вынужденная остановка даёт неплохой шанс прогуляться… Заняться сейчас всё равно нечем.       Вышел на воздух, иду по дороге вдоль каких-то полей. Ну надо же, куда нас занесло, вокруг действительно глухомань. Никогда прежде не видел таких мест… Тихих.       Здесь очень тихо и кажется, словно я совершенно один. Как на необитаемом острове. Ветер шуршит в снопах буроватой скошенной травы, и почему-то эти звуки успокаивают.       Сегодня необычайно тепло — непривычно для октября. Уже через несколько метров проделанного пути мне приходится даже снять куртку, чтобы не запариться. Я остался в одной футболке. Ощущаю, как ветер забирается под воротник и скользит по телу невесомыми волнами… как приятно. Отчего-то хочется расправить плечи и вздохнуть полной грудью. Я делаю это, и мне становится невыразимо хорошо.       Я вдыхаю в лёгкие сладковатый запах золотистого сена и прикрываю глаза от блаженства, когда тихий порыв тёплого ветра окутывает меня с ног до головы. Лучи заката заполняют воздух блестящими жемчужинками света, и мне кажется, что это мягкие объятия самого солнца.       Прикосновения ветра нежные, воздушные, лёгкие, и у меня возникает ощущение, что где-то внутри меня самого растёт большой и золотистый шар тепла. Это не душный жар, а живое, тонкое и лёгкое тепло… сладкое и нежное, как кофе со сливками.       Осень бывает тёплой, но не такой лихорадочно-горячей, как лето. Тепло осени — щадящее, оно не причиняет боли, не способно прожигать насквозь, как прямые солнечные лучи. Оно не оставляет ожогов, а обволакивает и залечивает раны…       Тепло осени — уютное, какое-то земное и домашнее, точно запах корицы и яблочный пирог; точно орехово-кирпичные цвета камина, в котором горит, тихо потрескивая, апельсиновый янтарь пламени.       И радость осени — такая же спокойная, она не тянет куда-то ввысь воздушным шариком в груди, а словно, напротив, зовёт успокоиться и прислушаться к земле.       И я слушаю. От земли исходят золотисто-оранжевые волны. Земля отдаёт последние лучи накопленного за лето солнца, чтобы зимой ничто не тревожило её, будоража изнутри огромную грудь. Она расстаётся с этим теплом спокойно и безболезненно, хотя и с некоторой ностальгией. Я чувствую, как воздух наполняется мягким и лёгким светом какого-то кофейно-персикового оттенка. Я иду, словно в полудрёме, тихие осенние звуки приносят умиротворение, а палитра их красок витает где-то в пространстве перед взором, перемешиваясь под искусной кистью ветра… Мне не нужно закрывать глаза, чтобы видеть всё это…       Воздух — янтарно-золотистый, цвета прозрачно-бурого жжёного сахара.       Я иду по дороге. Вокруг — поля со скошенной травой, пустые и чистые. Их овевает один лишь лёгкий ласкающий ветер, разнося по воздуху тёплый травяной настой. Я не знаю, что это за запахи, не знаю имён всех этих растений, но мне почему-то кажется, что именно так пахнет безмятежность.       Мягкий молочно-кофейный песок под ногами подсвечивают розоватые лучи заката.       Я поднимаю глаза к горизонту и останавливаюсь. Почему-то, глядя на заходящее солнце, всегда хочется остановиться и замереть неподвижно.       На закате — всегда самые чистые краски. Они зачаровывают меня до того, что я не смею дышать.       Сегодняшний закат — нежно-персиковый. Облака покрывают горизонт тончайшим золотистым слоем, — лёгкие, прозрачные, совсем просвечивающие… Коралловые оттенки, смешиваясь с этой позолотой, полыхают, словно пламя. Это зарево впервые за долгое время не ассоциируется у меня с кровью… Оно такое тонкое, нежное, такое чистое, — как самые светлые детские мечты. Ясные, трепетные розовые тона его напоминают об этом уютном мире, когда ты ещё знаешь о злых волшебниках только по книжкам, да и то их всегда кто-нибудь побеждает, спасает сказочные страны и сказочных принцесс, будит зачарованных принцев от их гипнотического сна… И искренне хочется верить, что так бывает. Но в детстве ещё можно. В детстве ещё можно быть наивным и чистым, глупым… как этот розовый цвет. Что может быть глупее розового?.. Такой нежный, такой незащищённый. Как человеческая плоть под разрезом…       Я мотаю головой и с досадой выдыхаю, стыдливо отводя взор от горизонта. Я умудряюсь испортить своими гадкими мыслями даже такую красоту.       Кто бы не испортил, так это Нудл, почему-то приходит мне в голову. Я мельком бросаю взор назад, на стоящий где-то вдалеке и очевидно никуда не спешащий автобус, затем снова поворачиваюсь к нему спиной. Я обращаю лицо к тающему закату, но обнаруживаю, что солнце уже зашло, а без его магии пушистые облака становятся тёмно-синими и дымчатыми… Они и впрямь походят на дым пепелища после того, как всё перегорело. Но почему-то я даже сейчас не чувствую ядовито-горького вкуса гари. Мне по-прежнему спокойно… не душно, а свежо. Воздух кажется прозрачным и сладким, как карамель.       Краски заката — самые зыбкие. Его волнующая, восхитительная до слёз красота — самая хрупкая и хрустальная, как заветное желание ребёнка…       Мне вспоминается, что и эти краски я уже видел — когда мы снимали El manana. Возможно, именно поэтому теперь они символизируют для меня такую чистоту и нежность… зыбкую и беззащитную.       Розово-персиковый детский мир, вдруг захлебнувшийся от горького серого дыма, задохнувшаяся от гари мечта крохотной, нежной души; разбитое на осколки маленькое детское сердце. Это самый ужасный клип, который мы когда-либо снимали. Я не представляю, что чувствовала тогда Нудл. Что она чувствовала все эти годы, где была, через что ей пришлось пройти… возможно, через такое же падение острова, какое всем нам рано или поздно приходится миновать.       Комочки облаков цвета нежных кремовых сливок обугливаются и обращаются в аспидно-серый дым…       Нет, почему-то по-прежнему не душно. Я медленно бреду вдаль — слои воздуха перетекают в прохладный градиент, ветер навевает синеватую свежесть, и по голым рукам бегут мурашки. Но мне не хочется надевать куртку. Я хочу ощутить переход красок от тёплых к холодным.       У дороги раскинулась небольшая рощица. Я подхожу чуть ближе, пространно уставившись перед собой. Потом зачем-то снимаю ботинки и сворачиваю с пыльной колеи, ринувшись в паутину снопов убранной травы.       Босые ноги чуть покалывают сухие былинки, земля под ними тёплая. Я иду, вдыхая пряный соломенный запах и свежий, чуть сладковатый аромат листьев.       Я вступаю меж деревьев. Круглые оранжевые с жёлтыми прожилками листья мягко касаются моих разгорячённых щёк… они прохладные и пахнут дождём. Прозрачно-глянцевые, гладкие и какие-то сочные, — наверно, будь я животным, я бы не удержался и попробовал их на вкус.       В самом деле, эти краски такие привлекательные и до того удивительно яркие, что у меня вдруг проходит никогда не прекращающаяся головная боль. Чистота оттенков ударяет в глаза целительной волной.       Розовато-оранжевые, нежные, тончайшие пластиночки чуть клейкой и просвечивающей, будто сделанной из воска плёнки; они на ощупь будто живая кожа. Такие тонкие, — должно быть, не толще, чем прозрачная ткань, из которой состоит человеческое лёгкое.       Тонкие и зыбкие, как прозрачно-коралловые воды солнечного моря, что разливается по лазурным небесным берегам на закате.       Понятия не имею, как называются эти деревья.       Я стою посреди рощицы, окружённый тёплой сияюще-оранжевой дымкой.       Листья золотисто-персикового цвета.       Я глажу их прохладную поверхность, затем отступаю обратно на дорогу… кажется, я забыл, где оставил ботинки. Ну да ладно.       Я иду дальше. Прохладный воздух и тёплый песок под ногами соединяются в какую-то успокаивающе-сладкую смесь.       В сухой траве светло-кофейного цвета — мелкие розовые соцветия дикой гвоздики.       Дорога сворачивает за угол, к каким-то изгородям. Неожиданно на неё выбегает маленький поросёнок. Должно быть, где-то рядом ферма.       Я останавливаюсь, воззрившись на деловито хрюкающее создание. Поросёнок не обращает на меня никакого внимания, продолжая неспешно и беззаботно прохаживаться по дороге, то и дело зарывая свой любопытный пятачок в горки песка и что-то там вынюхивая. Песок облепил его мордочку, словно пыльца. Я хмыкаю и подхожу чуть ближе. Поросёнок наконец замечает меня и замирает, затем смело цокает копытцами навстречу. Задрав рыльце вверх, зверёк с интересом изучает меня маленькими чёрными глазками.       Я присаживаюсь на корточки, тоже продолжая разглядывать животное, — сам не понимаю, зачем. Поросёнок вдруг отрывисто хрюкает, подходит и доверчиво тыкается мордочкой мне в колени. Я оторопело смотрю на него, а затем улыбаюсь, слегка проведя рукой по шершавой спинке, покрытой детским пушком. Затем поднимаюсь, чтобы продолжить свой путь.       Я вернулся к автобусу затемно. Мёрдок поорал, что из-за меня мы теперь всюду опаздываем, но, на удивление, даже не полез драться. Видно, после того, как я на днях поранил руку, они немного опасаются, что я решу покончить с собой или что-нибудь в этом роде. По крайней мере, мне почему-то кажется, что в последнее время относиться ко мне стали как-то чуть более внимательно.       Впрочем, может быть, просто кажется… даже и не знаю.       Мёрдок нетерпеливо отмахнулся в ответ на мои жалкие оправдания, сказал: «ну всё, хватит уже», и велел водителю трогаться.       Я уселся на стул, дрыгая в воздухе босыми ногами. Удивительно, но даже при моём росте этот странный стул всё ещё оставляет мне зазубрину между подошвами стоп и полом.       Внезапно откуда-то из-за угла на меня налетела радостная Нудл, обняв сзади за шею. Я вздрогнул от неожиданности, но, увидев, что это она, ласково улыбнулся гитаристке.  — Ди, а Ди, где же твои ботинки? — хихикнула девушка, озорно вскочила и снова куда-то умчалась.       Мёрдок угрюмо уставился на меня.  — Замечательно, — констатировал басист, — тупица не смог без приключений даже пройтись по окрестностям. Тебя что, надо специально выгуливать, как пса? — Он брезгливо покосился на мои ноги, все в песке. — Что это ещё за позорище.  — Ну Мёдс, ну хватит ворчать, — протянула снова появившаяся откуда-то Нудл. — Тебе не мешает хоть иногда расслабиться.       Мёрдок исподлобья бросил на неё сухой взгляд, затем смягчился.  — Это всё тур, — произнёс он, — выматывает все нервы. Пойду, что ли, на боковую, устал, как скотина. — Басист развернулся и исчез за занавеской, отделяющей эту часть автобуса от общего пространства.  — Думаю, Мёдс слишком серьёзно ко всему относится, — заявила Нудл и села за стол напротив меня. Я промолчал, глядя перед собой.  — Ди, — несмело проговорила гитаристка, снова нарушая тишину, — как ты себя чувствуешь? Тебе ведь уже лучше в последнее время, правда?       Я не сразу услышал её, погружённый в какие-то свои мысли, и слегка вздрогнул, когда мои заторможенные реакции всё-таки донесли до меня смысл сказанного. Я обернулся к Нудл: она осторожно оглядывала меня.  — Ну… да, — выдавил я, моргнув, и поспешно отвёл взгляд. Мне почему-то вдруг стало неудобно перед ней.  — Вот и отлично, — заметила девушка. — Тебе нужно хоть иногда глядеть чуточку веселей. Обещаешь? — она подошла ближе, присела возле меня на корточки и с улыбкой заглянула мне в лицо. — Ну обещай, пожалуйста, ради меня.       Я поднял на неё взгляд и помимо воли почувствовал, как мои губы тоже расплываются в улыбке.  — Обещаю, — сказал я.  — Ну, вот видишь, как хорошо, — обрадовалась Нудл. — Надо улыбаться почаще. Это и для здоровья полезно… — мне показалось, что она пытается меня утешить. Хм… это так трогательно.  — Эй, — сквозь занавеску прошёл Рассел, держа в руках какой-то пухлый пакет. — Смотрите-ка, что у меня есть.  — О! Что-то необычное, Расс? — Нудл тотчас же бойко подскочила к нему. — Ух-ты! Ну же, скажи мне, что мой нос меня подводит… Я чую запах персиков!  — Нет, тут никакого подвоха, — ухмыльнулся Рассел, — они самые и есть. — Барабанщик поставил пакет на стол и принялся один за другим извлекать из него крупные и румяные, сладко пахнущие плоды.  — Обалдеть! — воскликнула Нудл, хлопая глазами. — Где ты их раздобыл?!  — Да здешние выращивают, — пояснил Рассел, — деревенские. Прогулялся немного по этому посёлку, меня и угостили в одном местечке. Попробуйте: в самом деле отменные фрукты.  — Ну ты даёшь, Расс, — покачала головой девушка, — персики в октябре. Настоящая романтика.  — А то, — хмыкнул барабанщик, — наслаждайтесь. Это всё вам. — Рассел вышел.  — Подумать только, — произнесла Нудл, усмехаясь, затем взяла один персик и попробовала. — М-м! Слушай, и правда здорово.       Я слегка вздохнул, отводя взгляд к окну, за которым уже синела прохладная октябрьская ночь. Почему-то сейчас вдруг захотелось напялить на себя не только куртку, но и закутаться в какое-нибудь тёплое шерстяное одеяло с головой. От створки за моей спиной нестерпимо дуло, но я почему-то не мог решиться встать и задвинуть её.  — Ди! Ну попробуй же! — Нудл пододвинула ко мне один персик. — Это того стоит, поверь! Когда ещё ты сможешь поесть персики в октябре?       Я покосился на круглый, розовый с налётом позолоты плод, затем хмыкнул и взял его в руки. Есть мне не хотелось, — хотелось почему-то вот так держать его в ладони и ощущать мягкую шершавость кожицы, вдыхать этот кисло-сладкий запах и разглядывать красноватые разводы на жёлтой поверхности. Тем не менее, я всё-таки надкусил персик, чтобы не расстраивать Нудл.  — Правда же классный? — спросила гитаристка. — Да-а, осень в этом году просто какая-то удивительная. Даже персики в октябре!  — Да уж, — тихо согласился я.       Персик оказался сладким, словно нектар, и я сам не заметил, как вмиг проглотил его. Кажется, это первая моя еда за сегодняшний день… или ночь.  — И выискал же Рассел такую волшебную лавочку, — хмыкнула Нудл. — Да ты возьми себе ещё… Ты очень бледный, тебе надо лучше питаться.  — Возьму, — произнёс я, — спасибо.       Меня отчего-то начало знобить. Должно быть, я простыл. Не стоило всё-таки шляться сегодня босиком. Ну да ничего…  — Дует что-то, — поёжилась Нудл. — Я закрою, да? — она подошла к этой ненавистной форточке и задвинула её. — Ещё бы неплохо кофе сварить… ты будешь?       Я кивнул.       Голубовато-прозрачные сквозняки уходят, оставаясь где-то снаружи, за стеклом, и золотое тепло вновь наполняет меня доверху.       Нудл заварила кофе, мы сидим и пьём. За окном проносятся смазанные золотистые полосы огней… наверно, мы уже выехали на шоссе.       Нудл продолжает что-то весело рассказывать, я слушаю вполуха. Мне сейчас просто спокойно и хорошо, я не хочу ни о чём задумываться.       Деревенские… ну надо же, выращивать персики осенью. И выпускать своих поросят без присмотра бегать по просёлочной дороге. Найдёшь ли ещё где более беспечных людей?..       Впрочем, может, нам наоборот стоит брать с них пример? Они никуда не спешат. Ни за кем не торопятся… Деревенская жизнь неспешная и тёплая, в ней нет места тревогам и напряжению.       Может, и мне в самом деле стоит перестать так напрягаться?       А ведь очень хотелось бы. Просто остановиться, просто расслабиться. Унять это беспокойное сердце, которое вечно куда-то рвётся из грудной клетки, словно из заточения, утихомирить бешеный пульс, расправить плечи, чтобы всегда дышать легко и свободно… Остановить гонку. Но почему-то не могу. А почему?..       Деревенские люди… наверно, я слишком простой для городских и слишком сложный для деревенских. Ни туда меня, ни сюда…  — …А вообще-то я думаю, — говорит Нудл, — осень как раз и есть самое подходящее время, чтобы есть персики. Как ты считаешь?       Я поднимаю взгляд и улыбаюсь краем губ.  — Может быть и так, — я отвожу глаза к потолку. — Во всяком случае, никто до нас не пробовал.  — Ну так мы будем первыми! — радостно подытоживает Нудл. — А почему бы и нет? В жизни нужно всё попробовать!  — Само собой, — подтверждаю я, — разве что, скажем, пробовать сидеть в тюрьме однозначно не стоит. Хотя вон Мёдс постиг и этот опыт, и ничего… жив.  — Ха-ха! — Нудл расхохоталась. — Жив, только вот позеленел, как мумия, бедный!  — Это он заплесневел от тюремной сырости, — заявляю я. Мне вдруг становится совсем легко.       В чашке плещется сливочный кофе, на столе лежат спелые, золотисто-оранжевые, точно диск полной луны за окном, персики.       Нудл весело смеётся. По всей видимости, она во что бы то ни стало решила меня взбодрить. Эх, солнышко, если бы ты знала… лучше тебе и не знать. Я никому не желаю испытывать то, что испытываю я… Тем более не пожелал бы этого ей.       Я смотрю на неё и почти завидую. Ей скоро уже двадцать, а она до сих пор ребячится, словно малое дитя. Такая непосредственная, открытая… такая искренне-радостная.       Дух Радости… прямо как по книжке Rise of the ogre.       Мне кажется, если бы не Нудл, я бы просто не выдержал весь этот тур. Сколько бы лет ни прошло, она всё та же. Ей всегда на диво умело удавалось разрядить обстановку и сделать её… более тёплой.       Тёплой, как Осень за окном.  — О, смотри! — восклицает вдруг гитаристка. — Да это же мельница!  — Да? — я рассеянно обращаю взгляд за окно и удивлённо наблюдаю вращающиеся мельничные жернова, которые кто-то обвешал огоньками, и теперь контуры их видны даже в кромешной тьме… забавно. Зачем?.. Чтобы летучие мыши не ударились о них головой?  — Ну и деревенька! — усмехается Нудл. — Что они ещё придумают?       Я только качаю головой, наблюдая за удаляющейся мельницей. А ведь это чертовски красиво… лучисто-оранжевые огоньки мерцают в синей тьме, точно искорки звёзд. Только совсем близких, таких, до которых можно дотронуться…       Тепло всегда то, что близко. Может, поэтому осень кажется мне тёплой?       Мельница всё вращается… неторопливо, мерно. Windmill, windmill for the land… Может быть, так и надо? Расслабиться и никуда не спешить. Не загонять своё несчастное сердце, которому и без того работы невпроворот. Может, просто позволить себе вот так вращаться, как это колесо жёрнова? Если уж выбора всё равно нет…       Нудл что-то не спеша рассказывает. В автобусе тихо, и мне кажется, что это та же уютная золотистая тишина, что царила в деревенских полях. Мне тепло и спокойно. Эта осень в самом деле выдалась не совсем обычной…       В ней есть что-то тёплое, хрупкое и мягкое, как нежно-розовая прослойка облаков на закате или рассеянный в янтарном свете перламутрово-коралловый порошок ближних звёзд...       Персиковые листья и золотые лучи.       Осень хрупкая, как самая нежная розовая мечта. Как последний, стремительно тающий и оттого неистово яркий янтарный луч заходящего солнца. Drive away As in lonesome south Like a real straight-shooter Three lanes full.