The Fall.

      Осень — полна звеняще-серебристых отзвуков.       Я прохожу через очередную вращающуюся дверь в очередной отель. Менее чем за неделю тура данная манипуляция сделалась настолько неизменной, что я потерял счёт этим дверям. Постоянная, рутинная, всегда одинаковая периодичность.       Новый город, отель, вращающиеся двери.       Всё повторяется. Изо дня в день никаких перемен. Это смахивает на какую-то временную петлю, как в фантастических фильмах.       В холле гостиницы я на секунду оборачиваюсь и гляжу назад… на то, что осталось за стеклом.       Там — площадь, пустая и прохладная. Ветер рисует в воздухе концентрические круги маленькими завихрениями из лёгких листьев… Их полёт красив и изящен, но удивительно краток. Они похожи на оборванные и высохшие крылья бабочек.       Прозрачный воздух насыщен невидимо очерченными спиралями. Они засасывают в себя, будто порталы в иные миры…       Вращение прозрачных створок дверей засасывает меня в очередную клетку. Каждый раз.       Все эти отели с поразительной тоскливостью напоминают друг друга, они до того устрашающе похожи один на другой, что мне кажется, словно мои дни повторяются, как заезженная плёнка. Прокручиваются без изменений, без единой вариации и отклонения, с начала вплоть до самого конца. Как затёртая до дыр пластинка, как надоевшая песня, жужжащая в ушах, просверливающая в мозгу многочисленные дупла, точно в домике для саранчи…       Я морщусь от пульсирующей боли в висках: мне в самом деле кажется, будто в моей голове застрял какой-то мотив, который всё никак не прекращается, и только крутится, крутится, как наваждение или мания, настигая меня повсюду, куда бы я ни пошёл… Неустанно точит дыру в моей черепушке, подобно сверлу дрели.       Оно вращается и вращается, проникая вглубь меня. Оно пытается стать центром всего моего существа… вместо позвоночника. Оно хочет стать моим стержнем, чтобы вечно крутить меня вокруг своей оси.       Если ещё не стало.       Мне кажется, что серые клубы тумана за окном моего номера тоже вращаются. У меня кружится голова, и я отворачиваюсь.       Рутина. Туман. Туман везде один и тот же… Словно я ниоткуда и не уезжал. В самом деле, какая разница. Лондон, Бостон, Джерси… они все идентичны, ещё более, чем генетический код однояйцевых близнецов. Они все заражены одной и той же паранойей повторяющегося мотива, и всем им перекрывают видение густые моря тумана. Такие безбрежные, что не вычерпать их, не осушить, не разогнать, как пасмурные тучи…       Они все вращаются вокруг одного и того же хребта. Надломленного, искривлённого, искажённого и измученного непомерной тяжестью, так легкомысленно взятой на себя.       Я ложусь на кровать. У меня звенит в ушах и нестерпимо болит голова. Стоит ли пить таблетки? Они лишь погружают меня в какой-то бесконечный туманный сон, хотя по ночам я редко сплю крепко. Я очень хочу, но никогда не могу просто расслабиться и забыться… должно быть, это плата за то оторванное от реальности состояние, в котором я постоянно пребываю во время бодрствования. А вот спать спокойно… разве что в самых смелых мечтах.       Мне часто снится один повторяющийся сон. В нём я куда-то долго еду и как будто что-то мучительно ищу, но не могу найти… Туман кружится, застилая всё мутной плеврой, и я не различаю дороги. Я не вижу, куда иду… Что я пытаюсь найти?.. Самое странное, что в этих снах меня преследует всё тот же неясный звенящий мотив. Я будто ищу эти серебристые отзвуки, которые мерещатся мне среди нескончаемой мглы, ищу так отчаянно, точно они — сама цель моего пути… цель моей жизни.       Куда я иду?.. Я не понимаю. Я словно и сейчас где-то не здесь, — во сне.       Мои мысли вращаются, растекаются.       Мне слышится невнятный шум, и я оборачиваюсь в сторону, но это всего лишь дождь. Стекло рябеет от сыпи из крупных и прозрачных водяных бусин. Я встаю с кровати и, пошатываясь, подхожу к окну, пространно уставившись на них. Чистые, свежие струйки стекают по стеклу и расплываются бесцветными пятнами, и я почти чувствую их холодящие колкие, утоляющие кожную жажду прикосновения. Мне вдруг хочется выйти наружу.       Я покидаю номер, спускаюсь в холл и вновь прохожу мимо вращающихся дверей. Я ненадолго замираю у входа и чуть дотрагиваюсь пальцами до створок… Их стеклянная поверхность такая же прозрачная и зыбкая, как хрустальный осенний воздух. Они кажутся тонкими и хрупкими, но на самом деле это, конечно, лишь видимость. Вызвать и лёгкую трещинку на их непогрешимой броне представляется маловероятным. Едва ли для дверей используют бьющееся стекло… Мои ладони касаются ровной прохладной грани.       Я начинаю замечать на себе недоумённые взгляды людей, хмыкаю и наконец прохожу через двери.       Я гляжу сквозь осень так же, как сквозь это стекло… И тоже никак не могу его пробить. Мне отсюда не выбраться…       Я выхожу и подставляю голову серебристым потокам. Закрываю глаза и просто дышу. Мне плевать, что прохожие пялятся на меня, как на психа, — я просто ловлю кайф. Мне нравится, как прохладные горошинки катятся по моему разгорячённому лбу и попадают за шиворот. Мне нравится, как от этого меня прохватывает мелкая дрожь… Мне нравится воздух, студёный и освежающий, словно родниковая вода, знобкий до боли, — я вдыхаю его всем телом и мне кажется, что по моему горлу стекают кусочки льда, чистого и прозрачного. Я вдыхаю так глубоко и жадно, что у меня начинает темнеть перед глазами, а в ушах звенит. Звон… кристаллически-серебристый, точно битые кусочки хрусталя. Я прислоняюсь к окну здания гостиницы позади себя и, улыбаясь какой-то сумасшедшей улыбкой, прикрываю веки. Я бы стоял так целую вечность…       Неожиданно меня толкают, и я осознаю, что заслоняю проход… Ха, даже не заметил.       Нет... никаких остановок для меня. Вращение не прекратится никогда.       Я медленно прохожу вдоль здания и наблюдаю, как серый туман постепенно разбрызгивается по окнам светлым дождём. Прозрачное на прозрачном… Стеклянные дождинки остро колют щёки. Нет, уже не больно… Видно, моя кожа огрубела настолько, что её не может пронзить и режущий край осколка.       Я подступаю чуть ближе, уставившись на своё отражение, размытое от дождевых капелек. Стекло отвечает мне взглядом моей же физиономии: я вижу бледное лицо, взъерошенные волосы и два безумно бегающих зрачка. Я что, и правда сейчас так выгляжу?.. Удивительно, как никто ещё не вызвал копов. Вид у меня точь-в-точь, как у снятого с дозы. Да и сам я, подобно наркоману, едва осознаю, что делаю и где нахожусь. Но это бы ещё полбеды…       Кристальность омытого водой стекла напоминает мне мою собственную прозрачность, исходящую, однако, отнюдь не от душевной чистоты. Я просто сам такой же светопроницаемый, всё проходит сквозь меня, а я даже не чувствую…       Я не чувствую ничего.       А что, если его разбить? Что будет?.. Неужели у меня даже не пойдёт кровь?       Я замахиваюсь кулаком.       Осень звенит, точно битое стекло… серебристая, как его осколки. Можно ли разбить так же легко этот прозрачный осенний воздух?       Могу ли я в самом деле разбить эту совершенную, безупречную хрустальность вращающихся дверей, которые держат меня в нескончаемой центрифуге, в стеклянном шаре? Могу ли я выйти наружу так же легко, как только что вышел из отеля?..       Меня колотит дрожь, я непонимающе рассматриваю свою руку, по которой бегут и расплываются причудливым узором кровавые струйки. Кровь смешивается с прозрачным дождём и стекает вниз, на асфальт. У меня мутится перед глазами, я отхожу к стене и прислоняюсь к её зябкому бетону. Кто-то подходит и спрашивает, всё ли со мной хорошо, я заторможенно киваю и, кажется, отключаюсь.       Когда я прихожу в себя, первое, что я слышу — звон. Этот нескончаемый звон… он серебристый. Я пытаюсь открыть глаза, но вижу только какие-то сверкающие вспышки. Они похожи на переливающиеся крошки сиреневого льда или мелкие жемчужинки росы, повисшие на пушинках одуванчика. Потом эти пушинки отрываются от стебля и куда-то летят… Их уносит на своих крыльях прозрачный и лёгкий ветер. Он летит далеко-далеко, дальше и выше, чем самые чистые звёздные скопления.  — Что ты вытворяешь, придурок?!       Резкая боль от удара по лицу заставляет меня содрогнуться до самого нутра. Я рывком поднимаюсь, но вновь не вижу ничего, кроме серого вращающегося тумана. Левую руку вдруг пронизывают миллионы острых игл, отдающиеся нестерпимо давящим импульсом в висках… Я свешиваюсь с дивана — меня рвёт прямо на пол.  — Какого хрена ты разбил там окно? — рядом стоит Мёрдок. — Нам теперь из-за тебя штраф выплачивать.       Я поднимаю мутный взгляд, окидывая им комнату: Мёрдок со свирепым видом нависает прямо над душой; чуть поодаль маячит фигура Рассела, угрюмо скрестившего руки на груди.       Я сажусь обратно, судорожно выдыхая и трясясь, как в лихорадке. Скосив взгляд на левую руку, я вижу, что она перебинтована. Чёрт, неужели я правда сделал это? Вот идиот.  — Ди, ты что, был под кайфом? — Рассел, нахмурившись, глядит на меня. Я пытаюсь что-то ответить, но осознаю, что мои губы не двигаются. Мёрдок закатывает глаза, отворачивается от меня и идёт к выходу.  — Уберёшь тут после себя.       Рассел тихо вздыхает, качая головой, и тоже уходит. Я прислоняюсь к спинке дивана, зажмуриваюсь и пытаюсь утихомирить сердцебиение.       Перед взором отчего-то снова встают невнятные образы. Прозрачные, серебристые всполохи… что это?..       Я усилием разлепляю веки, заставляю себя встать, подхожу к окну и приоткрываю его. У меня подгибаются колени, и приходится опереться на подоконник, чтобы не рухнуть. Коснувшись рамы пораненной рукой, я морщусь, издав тихий стон, и поспешно одёргиваю её. Чёрт, ну дурак…       Заевшие створки почему-то не слушаются, окно удаётся растворить едва-едва, на каких-нибудь несколько сантиметров. Я приникаю к этой крохотной щели губами и втягиваю воздух. Там до сих пор идёт дождь, прохладный и серебристый… Мне опять чудятся какие-то звенящие звуки, мелодичные и свежие, чистые и транспарентные.       Из-за туч показался край солнца. Его свет мглисто-сизый и тоже слегка посеребренный. Я наблюдаю за тем, как ветер колышет пелену дождя, чуть раскачивая её из стороны в сторону. Он разворачивает светлые потоки так, чтобы лучи могли обдать их каскадами своего блеска со всех ракурсов.       Рисунки воздуха тонкие, как паутинное кружево… паутина, в которую пойман и я…  — Ди, тебе плохо?       Я вздрагиваю и оборачиваюсь — за моей спиной стоит Нудл.  — Я… — мне трудно подбирать слова, и я некоторое время мучаюсь, не понимая, как сформулировать предложение. — Всё в порядке, просто… хотел открыть окно и не смог. — Я выдыхаю, снова ощущая головокружение, и чуть облокачиваюсь о подоконник.  — Давай я открою, — Нудл быстро подходит и лёгким проворным движением отодвигает створку, увеличивая зазор между ней и оконной рамой. — Так лучше?       Я ощущаю свежие потоки сизого воздуха, перемешанного с мокрым блестящим дождём, и почему-то невольно улыбаюсь. Сверкающие вспышки перед глазами делаются ярче и кружатся в каком-то медленном и грациозном танце. Мне вдруг становится невообразимо спокойно.  — Да, — отвечаю я, — спасибо… — Я отворачиваюсь к окну.       Солнечные лучи просеивают мелкую дождевую пыль, разбиваясь на тысячи тысяч звенящих осколков. Их стеклянные бисеринки зависают в воздухе, превращая его в какой-то многоликий кристалл с мириадами сверкающих граней… Яркий свет размывает контуры, и весь мир расплывается хрустально-мерцающим куполом.  — Тебе что-нибудь нужно? — я снова слышу голос Нудл и удивляюсь, что она до сих пор здесь. Я обращаю лицо назад: девушка внимательно смотрит на меня.  — Мне? — переспрашиваю я. — Н-нет… нет, спасибо. Всё хорошо…  — Ну как знаешь, — пожимает плечами Нудл, — зови, если что. — Гитаристка разворачивается и уходит. Я тупо моргаю, несколько мгновений глядя ей вслед.       Шаги дождя за окном со всего размаху плюхаются о карниз, реверберируя в груди многократными концентрическими кругами, подобными тем, что возникают на поверхности лужи от брошенного в неё камня.       К вечеру мне становится немного легче, и я рискую выползти из своей комнаты. Я прохожусь по номеру: все его помещения пустуют, а на столе в гостиной я нахожу записку, в которой говорится о том, что ребята ушли на какую-то вечеринку, и я, если мне вдруг приспичит, тоже могу присоединиться. Я хмыкаю и роняю бумажку на пол.       В гостиной темно и безмолвно. Из окон отовсюду мерцают дрожащие всполохи городских огней, отражённые и размноженные в плывущих по стеклу дождевых каплях.       Тихо и безмятежно.       В углу стоит гитара, я порываюсь взять её и вспоминаю, что из-за порезанной руки не смогу сейчас ничего сыграть. Жаль… Ну ладно.       В гостиной темно, но мне почему-то не хочется зажигать свет. Перед моими глазами всё маячит серебристое кружево, и сейчас оно сверкает ярче северного сияния… Я прикрываю глаза и, как в тумане, бреду куда-то вперёд. Вытянутая перед собой ладонь нащупывает холодную поверхность подоконника, я разжимаю веки и поднимаю взгляд.       Небо постепенно проясняется: дождь уже почти закончился.       Я поднимаю руку и касаюсь холодной стеклянной глади. Я ни о чём не думаю, в голове пусто и прозрачно.       Сейчас очень тихо, не свистит даже ветер в оконных рамах.       В тёмной тишине комнаты я слышу только лёгкий звон стекла. Стеклянный осенний воздух… свежий и сверкающий, зыбкий и тонкий, как корочка первого льда.       Пальцы скользят по гладкой зеркальной поверхности, в которой отражается моё лицо — болезненно-бледное и замученное. Хорош же я, «внешний облик» группы… Я слабо усмехаюсь, прикрыв глаза, когда перед ними опять встают клубы тумана, и глубоко дышу.       Но ветер больше не вращает стеклянные двери — они замерли и затихли, погасли. Сейчас — спокойно.       Дождь проходит, туман рассеивается. Я смотрю в небо, и мне хочется рассмеяться… Серебристые отзвуки, что мерещатся мне всюду. Вот же они…       Ночное осеннее небо полно звёзд. Серебристых капелек тумана, завязнувших в паутине.       Звёзды… мы с вами похожи. Вас вращает так же, как и меня... непрестанно и беспорядочно.