Боруто. Хроники Листа.

      Пробуждение было ни то, чтобы не таким, каким она ожидала. Просто некоторые факты вообще не совпадали. Хотя бы то, что здесь пахло антисептиками и медикаментами, а Сараде почему-то снилась их кухня, переполненная всякими запахами. И виделась ей не эта белоснежная палата, от которой начинало тошнить, а уютный домик в квартале Учиха, наполненный светом и теплотой.       Сараде снился ее дом. Коноха. Цветущая пора, когда все вокруг так прекрасно, что даже не верится. Кажется, что хоть на миг закрой глаза и все исчезнет. Все счастье развалится так же быстро, как карточный домик. Сарада сама не понимала, почему ее мысли так скачут. Секунду назад ей мерещился дом, теперь она вспоминала крушение карточного домика. Зачастую Касуми любила баловаться этой ерундой. Сидя на холодном камне в убежище Орочимару, она находила невесть откуда карты и, выиграв пару раз у злого после этого Суйгецу, начинала нести всякую ересь о том, что может погадать за деньги. Сарада с улыбкой вспомнила, как Карин повелась на этот развод. Как-никак, а Касуми очень любила поесть, а для этого у нее должны были быть деньги, которые она в итоге не тратила на еду, а на всякие безделушки. Часто или, — как иронично, подумала Сарада, — всегда, за нее платил Варго.       Она начала мусолить Карин глаза про то, что и так было всем очевидно. Сделала заумное лицо и с видом знатока сказала, что ее чакра бурлит, что ее чакра принадлежит к древнему роду и все такое прочее. Краткий обзор по чакроизлиянию в клане Узумаки последовал дальше. Суйгецу не мог сдержать смеха. А потом Касуми убила всех наповал. Хитро посмотрев на Сараду из-под опущенных ресниц, она сказала, что Карин должна выйти замуж за того, кого знает уже многие годы, и того, кто всегда находится рядом.       Карин потеряла сознание мгновенно.       Первым пришедшим на ум кандидатом был Орочимару. Перспектива становиться нареченной змея Карин вообще не прельщала.       А Касуми, долго смотря на Суйгецу, который пытался привести Карин в чувства и на красноволосую тупицу, как она впоследствии ее обозвала, подумала, что они неимоверные идиоты, раз так тупят.       Потом она взяла первую карту в руки и начала строить карточный домик. Сарада в течение часа не слышала от нее даже писка. В этом была главная черта Касуми. Когда она начинала чем-то серьезно заниматься, ее было не оторвать. Она отдавалась делу с полной отдачей, с которой никто не мог так отдаваться. А потом она заканчивала строить свой карточный домик и, задев кончиком пальца первую карту, отправляла в небытие все остальные. Тот час же. Мгновенно.       Так и мир, который она вообразила, рухнул, словно карточный домик. В мгновение ока, невозвратно, слишком быстро и жестоко.       Почему-то Сарада была уверена, что непременно окажется дома. Ей снился цветущий палисадник, за которым так усердно ухаживала мама. Сарада даже видела ее силуэт. Отдаленная тень, за которой она гналась. Вытянув вперед руку, Сарада звала и звала, надрывая голос. Силуэт, а после и его очертания, начали отдаляться все дальше. Сараде начало казаться, что она застряла в неком вакууме. Она продолжала звать в надежде, что мать наконец обернется, что услышит ее, что ее труды не пройдут даром. Но она не оборачивалась.       И холодный пот покрыл Сараду с головы до пят. Навязчивое осознание, словно хлипкая, прилипчивая гадость присосалась к сознанию. И Сараде уже самой казалось, что это правда.       Умерла ли я?       Это был первый вопрос, настигнувший ее при пробуждении.       Почему я не дома?       Образ небес ассоциировался почему-то именно с домом. Вот поэтому душная палата с пиликающими приборами и ненавистным запахом медикаментов никак не соответствовало представлению, которое она ожидала после пробуждения.       Она осторожно открыла глаза. Вновь за последний час. Пейзаж по ту сторону глаз никак не менялся за проведенное здесь время. Из открытого окна светило яркое солнце. Желтый диск щемил и жег глаза. Ветерок еле достигал ее лица из приоткрытой форточки. Его вообще фактически не было. Сарада ожидала всего, но только не того, что будет томиться от жары в душной комнатке.       Она попробовала пошевелить рукой. Подняла руку на уровне лица, сама не понимая, откуда у нее одновременно и столько сил, и столько боли в одном-единственном движении, потому что во всем теле она не чувствовала ничего, кроме адской усталости. Пошевелив пальцами, она оглядела ладонь под разными ракурсами, а потом решив, что все-таки осталась жива, откинула одеяло и попыталась сесть.       Вышло не очень.       Даже очень и очень не очень.       Она подперла рукой матрац и перенесла вес на руки. Боль конвульсией прошлась по всему телу, и она шипя повалилась обратно. Но это была бы не Сарада Учиха, если бы она не попыталась вновь.       Она снова попыталась сесть. Положила руки по обе стороны от талии и вновь попыталась присесть. В этот раз голова ударилась о бортик кровати, заехав прямо по макушке, и она упала на кровать, горестно вздохнув и прикрыв глаза рукой. Она разрывалась от потока вопросов, нахлынивающих безустанно в голову.       Как она?       Где она?       Где все?       Открыв черные, как ночь, глаза и вновь оглядевшись, она предприняла новую попытку. От злости и ярости на собственную беспомощность у нее затряслись руки. Стиснув зубы, она резко передвинула ноги, разводя их в разные стороны. Одеяло отлетело в сторону, соскользнув с кровати, грудой ткани обвалилось на полу. Она прикрыла глаза, стараясь унять боль, что растеклась по телу. Сарада чувствовала ее каждой клеточкой своего тела, чувствовала, как она течет синхронно с кровью. Было больно. Очень больно.       Глаза вдруг защипало. Сарада удивленно распахнула их, прикасаясь подушечками пальцев к своим глазам. Неверяще глядя на капельки соленой воды у себя на кончиках пальцев, Сарада принялась ожесточенно тереть глаза, размазывая жидкость. Когда начало жечь, она наконец перестала терзать ни в чем не повинные глазищи и, взбесившись в конец от осознания свой беспомощности, резко сделала движение влево, и не удержавшись, шлепнулась на холодный пол, глотая выступившие на глаза слезы боли и отчаяния.       Это было так унизительно — не владеть собственным телом. Сарада никогда не думала, что окажется в подобной ситуации. Эта слабость делала ее в данный момент слишком уязвимой, той, которую в любую секунду могут безжалостно убить, еще до того момента, как она приручит свои пальцы складывать печати. О тайдзюцу и говорить не стоило.       В голову вдруг ударило одно-единственное воспоминание.       Это был блондин, чьи глаза ярче цвета неба. Его образ, как и тогда, стоял перед глазами. Сарада видела его перекосившийся взор и переполненные болью и отчаянием потемневшие от ненависти глаза. Она не помнила ни теплоту его рук, когда он схватил ее и заключил в объятия, ни его твердое тело под собой. Лишь видела его глаза. Его прекрасные глаза, на несколько тонов темнее в отличие от его природного оттенка.       В этот миг Сараде захотелось, чтобы кто-нибудь уже вошел. Полностью выжатая она лишь хотела, чтобы кто-нибудь тотчас же вошел в палату и крепко ее обнял, прижав к себе.       И такой человек появился.       Открыв дверь, уставился на нее во все глаза, а единственное желание Сарады испарилось так же быстро, как и возникло. Захотелось моментально раствориться в воздухе.

***

      Боруто шел по белоснежному коридору, по давно заученному маршруту, ровно в час дня, как обычно и делал каждый день. Слоняясь по госпиталю, он старался не попадаться на глаза местным медсестрам, которым уже сидел в печенках. Он знал, что уже настолько им надоел, что предпочитал не появляться у них на глазах и всячески избегал коридоров, по которым они часто ходили. Главной медсестрой, которая ненавидела его больше других, была Аюми-сан, которую он пять раз за день доставал вопросами о самочувствии Сарады. Яд полностью вывели из ее такого хрупкого на вид тела, и Боруто с облегчением смотрел на ее умиротворенное лицо.       Прошло три недели, а никто из них не хотел возвращаться домой. Первым, конечно же, к отцу прицепился Боруто. Он рвал и метал на утверждения Наруто о том, что он здесь ничем помочь не может, и уж лучше вернулся бы в деревню и занялся чем-нибудь полезным. После него, как ни странно, выступила Мегуми, пнув в ногу стоящего рядом Мицуки, который вот-вот готов был уснуть. От неожиданности он вскочил, что-то бормоча себе под нос, и согласился со всеми словами Боруто, а потом уже и Чоучоу прицепилась, и Касуми, и другие, и Наруто поспешно капитулировал со своими джонинами на территорию деревни скрытого Листа, оставив детей на попечение Гаары.       И вот он вновь шел по заученному маршруту, огибая многолюдные коридоры, стараясь не попасться персоналу на глаза. Их жалость давила со всех сторон, и Боруто не хотел никого из них видеть, а потому, повернув в нужную сторону, открыл дубовую дверь и застыл на пороге, уставившись на человека, сидящего на полу.       Если честно, то Боруто понятия не имел относительно двух вопросов, витающих у него в голове. Они появились еще в первые дни, как он проснулся и пришел сюда. Подолгу сидя у нее в палате, он размышлял о вещах, которые до этого его волновали, но он не задумывался об этом настолько явственно, а теперь эта кость встала поперек горла и не давала свободно вздохнуть. Он задумался о многом, о чем не думал доныне. Например, почему Сарада проявляла столь мало интереса ко многим вещам и до конца не позволяла себе проявить свой истинный потенциал? Что такого серьезного скрывала ветреная Касуми? И наконец, что ему говорить и делать, когда она все-таки очнется? Последние два вопроса были самыми что ни на есть важными, пожалуй.       И он позволил себе робко поднять глаза и посмотреть на нее.       Это была все та же Сарада, только с перепуганными черными глазищами, которые воззирали на него удивленно и с негодованием. Он был точно уверен, что сейчас в ее голове решается важнейшая дилемма: позволить ему быть свидетелем ее минутной слабости или выгнать его к чертям подальше. Она вполне могла бы это сделать. Боруто, как никто другой знал, что Сарада не любит, когда ее видят слабой. Наивно полагает, что испортит свою блестящую репутацию сильной, стойкой куноичи.       Боруто стоял, вцепившись в ручку двери так, что побелели костяшки пальцев. Он смотрел на нее пристально, внимательно разглядывая ее, впитывая ее образ. Темные волосы, настолько черные, что Боруто не видел оттенка темнее, потускнели, потеряли блеск и ниспадали на исхудалые плечи Сарады, прикрывая резко выступающие ключицы, но Боруто все равно отчетливо их разглядел. Больничное платье задралось, из-за чего открылся вид на ее бледные, исхудавшие за этот долгий месяц ноги. Сарада, конечно, никогда не была настолько большой, как Чоучоу, но и худой Сараду назвать было нельзя. У нее была в меру развита мускулатура, подтянутые красивые ноги, красивая грудь и лицо с правильными чертами лица, которое всегда притягивало взгляд. И, конечно же, глаза. Ее прекрасные черные очи, которые не могли оставить его равнодушным. Глаза Сарады были такими живыми в таком бесконечном черном оттенке. Она соединяла в себе одновременно два образа, объединяла две личности: была Сарада, которая уважала силу, не взирая ни на что, шла вперед к своей цели, не сгибаясь ни при каких обстоятельствах. И еще была другая Сарада. Сарада, которая вечно давала ему подзатыльники, мило краснела и отрицала всякую симпатию к нему. И такая, и другая, она нравилась Боруто любой.       Сейчас, распластавшись на полу, она неловко закусила губу и шмыгнула носом. Яркое солнце блеснуло на ее лице, и она мигом отвернулась, чтобы он не заметил отблеск слез на ее глазах. Но он заметил. Он заметил и мелкую дрожь в ее руках, и этот взгляд загнанного в ловушку зверька, и боль, которая до сих пор поражала ее внутренние органы.       А потом она улыбнулась. Изогнула уголки губ и посмотрела на него сияющими счастьем глазами, протянув руки вперед и, словно требуя, чтобы он немедленно подошел ближе.       — Я рада, что ты в порядке, Боруто.       И он наконец-то сдвинулся с места. Одинокая слезинка скатилась по его щеке, и он лучезарно улыбнулся, отлип от двери, перешагнул через ножку опрокинутого стула и, утерев мокрые щеки, рывком притянул ее к себе, прижимая, что есть силы.       — А я-то как, дурёха!       И это был первый момент после ее возвращения, когда ушла всякая неловкость, когда они на миг позабыли, что стали друг для друга чем-то большим, чем просто напарниками или друзьями. Сейчас это были просто Боруто Узумаки и Сарада Учиха — два отчаянных подростка, которые еще не знали, какую боль им придется перетерпеть в будущем из-за друг друга. Сейчас это были просто черноглазая девочка и голубоглазый мальчик.