Боруто. Хроники Листа.

      — Я жду объяснений, — проговорил Наруто, отвлекаясь от монитора компьютера, смотря на трех подростков, стоящих напротив его стола. Шикамару сидел на диване у окна, покуривая очередную сигаретку, зная, что, если он такое вытворит дома, Темари его убьет. Наруто услужливо разрешал использовать Резиденцию как курильную, взамен прося, чтобы Шикамару изредка прикрывал его перед настойчивым сыном. К слову, Боруто, впервые находясь в этом кабинете, не знал, о чем и говорить, понимая, что провал миссии зачтется отцу как некомпетенция его шиноби.       — Провал миссии целиком и полностью моя вина, Седьмой, — проговорила Сарада, выходя вперед. Мицуки закатил глаза, только открыв рот, замечая, что Боруто тоже выступил на шаг вперед к столу отца.       Возмущенное выражение лица застыло на лице сына Хокаге, но всё прервал несколько обиженный, надменный голос Мегуми, которая стояла в углу, скрываясь в тени, смотря на них, как на врагов.       — Вам следует отстранить их от миссий, Седьмой, — проговорила она. Мицуки только открыл рот, чтобы высказаться на этот счет, но она посмотрела на него настолько злобно и враждебно, что на миг в его горле застыл ком вязкой нерешительности, и он замолк, примечая, что Сарада стойко вынесла реплику в свой счет и замолчала, словно набрав в рот воды.       Мегуми смотрела на всех троих из своего укрытия, которое она нашла в уголке кабинета Наруто-сана. Было ужасно обидно, что, как только появилась эта Учиха, ее сразу же заменили, выбросив за борт, как ненужный мусор. Она упрямо поджала губы, злорадствуя насчет провала. Так им и надо, думала она, разочаровавшись в Боруто. Он оказался не таким уж верным, как ей показалось в самом начале их совместного пути. Теперь же они разошлись. Странная эйфория, возникавшая в душе, когда он бывал рядом, больше не красила дни и не придавала сил стремиться вперед. Она отчаянно хваталась за эти мнимые, как оказалось, чувства. Странно, но разочарование в Боруто не придало сил вновь простить его или вновь начать им грезить.       Прошлой ночью, когда выяснилось, что команда Боруто не смогла успешно закончить столь примитивную миссию, Мегуми находилась в больнице. Перевязка для заживления полученных ран была назначена на семь вечера в кабинете Шизуне-сан, куда и Мегуми пришла, не опоздав, но и не придя раньше. Пунктуальность в некотором роде была ее фишкой. Мегуми ненавидела ждать, но и не любила, когда ждали ее, понимая, что такое само ожидание. Непреодолимая жажда сделать шаг в неизвестность потому, что сама информация о ней доступна, но у тебя ее нет. Кому-то возможно покажется абсурдом, но Мегуми именно так анализировала многие философские темы. Выходя с перевязки, она увидела, как Сарада Учиха вошла в кабинет матери, в котором был погашен свет, что-то там перебирая. Проходя мимо, она заметила, что девушка аккуратно залечивает раны чакрой, перевязывая раненные руки. Пришлось сделать вид, что ее здесь и не существует.       Дослушать до конца, какой приговор вынесет Седьмой, хотя это было очень увлекательно, по ее мнению, она не стала. Впустую тратить время, которого у нее хоть отбавляй, она не хотела, да и не горела желанием наблюдать за этими тремя. Выходя из тени, осторожно потирая уставшие после бессонной ночи от нынешних кошмаров глаза, она подошла к столу Седьмого, который ее собственно и вызвал.       — Зачем вы хотели меня видеть, Наруто-сенсей? — поинтересовалась она. Наруто перевел на нее усталый взгляд, кажется продолжая думать, какую же им отговорку придумать с Гаарой насчет сбежавшей Судзумы-чан, которую, по неизвестным причинам, эти трое не хотели выдавать, причем ясно было, что молчит лишь Сарада, а Боруто и Мицуки ни сном ни духом о то, что же случилось на самом деле. И где эти идиоты были в этот момент, думал он.       — Мегуми, помоги Шино сегодня в Академии. Он просил направить кого-нибудь из молодых, чтобы стимулировать детей перед выпускными экзаменами, а свободна только ты. Напишешь мне потом отчет о самых запомнившихся, хорошо? — Мегуми кивнула, зашагав к выходу, бросая на Сараду презренный взгляд, на который ей ответили не менее холодным. И правда. Мирно им все же не ужиться.       Дорога до Академии пролегала через три мелких, густонаселенных квартала и через общежитие шиноби, где она и жила. По пути ей никто не встретился, чему она была несказанно рада. Видеть кого-то не хотелось вообще. Не было никакого желания начинать пустой, бессмысленный разговор, заговорив о погоде и всякой прочей бредятине, поэтому, ускорив шаг, Мегуми миновала первый из трех, завернув за угол и выходя на второй, самый мелкий квартал из всех трех, что лежали у нее на пути.       Второй квартал, называемый конохцами Ивагаяма, нравился Мегуми больше всего. После полудня, в районе часов пяти и шести, за заброшенным домом номер 31 всегда было мертвенно тихо и спокойно. Мегуми любила туда ходить, часами наблюдая, как багровое небо окрашивается в темный оттенок, как мириады звезд начинают мерцать на небе, приковывая взгляд, не давая отвести глаз от столь прекрасного, завораживающего зрелища. За домом был палисадник, где и любила сидеть Мегуми, разваливаясь на стоге выброшенного сена. Сейчас, в середине осени, там был особенно красиво.       Листопад одаривал маленький, никому не нужный кусок земли своими золотыми листьями. Никто не хотел видеть эту красоту, кроме нее, никто даже не думал приходить сюда, веруя, что призраки бывших жителей волочатся по близости, пожирая душу каждого, кто посмеет переступить порог этого дома. И каждый раз, когда Мегуми приходила, она все больше убеждалась в трусости и нерешительности этого мира к чему-то новому и неизведанному.       Впереди виднелось здание общежития. Она сразу завернула за угол, не желая видеть столь ненавистные ей места. Каждому, да и ей тоже, хотелось иметь дом, где тебя будут ждать, ожидая твоего скорейшего возвращения, но всякий раз судьба напоминала ей, что у Мегуми такого дома нет. Есть лишь два варианта, из которых первый — особняк мерзавца Джуморами, куда она не вернется под страхом смерти, а второй - одинокая пустующая квартирка в самом углу общежития, вдали от чужих глаз.       Академия показалась сразу из-за угла. Миновав последний квартал, Узумаки глубоко втянула воздух, наполняя легкие и засовывая свое паршивое настроение куда подальше, не желая портить его и другим, особенно маленьким, ни в чем не повинным детям, которые не виноваты в том, что она такая есть и что жизнь у нее выдалась не сахар. Поэтому, налепив на лицо беззаботную, легкую улыбку, Мегуми вошла в здание, осторожно прикрывая за собой дверь, наблюдая, как свора мелких детишек бегает из стороны в сторону, резвясь и потешаясь на друг другом. Ностальгия по собственному одинокому детству настигла врасплох в один миг, настолько резко и неожиданно, что Мегуми от шока схватилась за сердце. Прежде ничто не могло пробудить в ней былых чувств и воспоминаний, лишь одно упоминание об отчиме, которого она ужасно не любила. Даже хуже — ненавидела. Но сейчас, смотря на этих детей и наблюдая, как они беззаботно прожигают свое детство, она вдруг поняла, что непрочь бы тоже вернуться назад, лет так на десять, когда она, сопливая девчонка, которая ревет от одного упоминания имени изверга Джуморами. Потому что в детстве, пропитанном одиночеством и слезами ребенка, не было места для слез и боли от разочарований и обид, не было чувства пустоты, хотя все же неизменным оставалось лишь то, что чувство никому не нужности не исчезало ни тогда, ни сейчас. И какой прогресс, подумала она. Как была одинокой плаксивой девочкой, которая не имеет в жизни ничего, кроме чувства презрения к себе и к другим, так и осталась такой же.       Ученики класса А-3 встретили ее вскриками, радостными воплями и вопросами, сыплющимися со всех четырех сторон. Некоторые повскакивали с места, выбегая из-за парт, на ходу бросаясь к ней.       Единственными, кто по ее мнению и правда любили ее, это были дети — неизменные друзья навек, которые не могли знать ее истинной сущности демона, поэтому и не презирали и не бросали ее. В моменты, когда боль превышала нормы терпения и становилось жутко больно где-то в груди, словно тебя часами безостановочно колют чем-то в грудь, она приходила во двор Академии, в одиночестве сидя на единственной качели, с тоскливой улыбкой смотря, как дети подбегают к ней. Они видели в ней некоего героя, который находит свое время для них, видели в ней идеал, доказывая Мегуми, что она нужна лишь тем, кто ее не знает, кто не знает ее пустой, одинокой души.       — Мегуми-сан! Мегуми-сан!       Мегуми обернулась, замечая, как к ней бежит маленький тощий мальчишка. Определенно, именно Нана́бой Мегуми гордилась даже больше, чем собой в моменты удачи и успеха, потому что с каким рвением ребенок преодолевал все препятствия на своем пути, вызывая уважение к нему. Он был одинок, с ним никто не хотел дружить, но он так рвался вперед, не желая отставать от сверстников, которые над ним измывались, что даже становилось жалко, ведь ребенок не получал никакой отголоски с их стороны. Все же жизнь жестока, порой говорила она ему. Детство - самое лучшее, что есть в жизни каждого и самая лучшая пора людей, но они же самые жестокие существа по отношению к отличающимся сверстникам.       — Привет, Нанаба, — помахала она ему рукой, погладив по мягким, аккуратно причесанным волосам. Ребенок улыбнулся своей белоснежной невинной улыбкой, придавая ей сил и поднимая настроение своей жизнерадостностью и добротой. — Как дела?       — Все хорошо, даже отлично, Мегуми-сан. Вы сегодня будете нам преподавать?       Девушка кивнула и радостно улыбнулась, широко раскрывая рот, показывая ряд белых зубов, увлекаемая детьми в сторону. Все же день обещал быть интересным, даже если и некоторые обстоятельства могли его и подгадить.       Ну, а сейчас, спустя уже три часа после несмолкаемой беседы с малолетними измывателями, которые буквально выжали из нее все соки, она лежала на поляне рядом с Академией, умиротворенная и спокойная. Вокруг было так же тихо и спокойно, как и на душе, словно мир остановился на этой ноте, не желая ничего менять. Было так хорошо вот так вот лежать, не обращая ни на что внимание, не думая на свете ни о чем, кроме этой поглощающей тишины.       Именно в такие моменты в голове Мегуми возникали мысли, самые бредовые по ее мнению, но и самые значимые в ее жизни, которые настигали ее на каждом шагу. Именно эта нерешительность взглянуть страху в глаза всегда пугала ее. У нее нет никого. За четыре года родная мать ни разу не поинтересовалась, как у нее дела. Она вообще потеряла связь с семьей: ни те не знали про нее ничего, ни она про них. Иногда хотелось узнать, как они там. Как поживает мама, как ее любименький подлец-муж. Но гордость ей не позволяла, за что она всегда себя проклинала. Когда-нибудь эта самая гордость погубит ее, и она это знала.       Рядом вдруг кто-то сел. Мегуми удивленно уставилась на сидевшего рядом с ней Седьмого Хокаге, который не находил времени прийти домой, но, как ни странно, сидел сейчас рядом в преддверии вечера, наблюдая с добродушной улыбкой за закатом.       Конечно, господина Седьмого Мегуми любила. Он столько всего для нее сделал, фактически заменил родного отца, уделяя ей всегда три часа в день для тренировок по обучению управления Девятихвостым. Сейчас, когда контроль у Мегуми был на хорошем уровне, что удивляло всех, даже его самого, ведь найти общий язык с Курамой — дело не из легких, тренировки прекратились, и теперь Хокаге редко видел свою ученицу.       Сейчас, когда он сидел рядом, Мегуми расслабилась, вновь откинувшись на теплую траву, закинув руки за голову и смотря на небо, безоблачное и багровое, окрашенное в ее нелюбимые цвета бордового, красноватого и рыжего.       — Как вы узнали, что я здесь, Наруто-сенсей? — любопытствуя, поинтересовалась она. Он перевел на нее добродушный взгляд, вновь устремив глаза в небо, словно там было что-то жутко приковывающее взгляд.       — Из кабинета отличный вид на дом в квартале Ивагаяма. Ты часто сидишь там в одиночестве. Гуми, тебя что-то гложет? — тихо спросил он.       — С чего вы взяли? Все хорошо, — уверила она его, смотря, как птица, звонко запев своим мелодичным голосом, взлетела в небо, улетая прочь. Как же порой хотелось взлететь над этим бренным миром так же, как и эта птица.       — За два года я хорошо тебя узнал, Гуми. Ты чем-то похожа на одного человека. Он считал, что никому не нужен, но на самом деле необходимость в нем была очень сильна. Каждый человек в этом мире кому-то нужен, Гуми, неважно зачем, но необходимость даже слабого весьма велика, — пояснил он.       — От слабаков никакой пользы, — фыркнула она в ответ, повернувшись в сторону сенсея.       — Гуми, в детстве я был слабаком. Да и сейчас есть многие, кто будет сильнее меня, и, знаешь, я ведь говорю не о физической силе. Я силен потому, что есть те, кто в меня верит, потому что я хочу наладить связь со всеми. Ты одна из них.       — Порой мне кажется, сенсей, что я никогда не стану своей. Здесь, вдали от дома, я чувствую себя чужой. Словно дельфин, отделенный от моря. Но… — Она вдруг тоскливо усмехнулась и резко вытерла еще не скатившуюся слезу из уголка глаз. — Потом я понимаю, что дома, как такового, у меня и нет.       — Дом есть у всех, просто ты свой еще не нашла, — добродушно проговорил он, потрепав ее по голове. Мегуми Узумаки — девочка из его вымершего и исчезнувшего вконец клана, напоминала ему его маму. Была такой же резкой, вспыльчивой и бойкой, отчаянно желающей найти свое место в этом мире, среди всех них пытающаяся влиться в общество, которое ее отчаянно отвергало. Она пыталась быть такой, как все, делала сотни и тысячи, может быть, ошибок, желая их исправить, и исправляла. Она была доброй, отзывчивой, никому не отказывающей в помощи, но в душе такого светлого человека всегда царила тоска, снедаемая ее изнутри, царапающая не хуже когтистой лапы.       — У меня его нет, — упрямо гнула она свое, вновь отвернувшись. Между ними на некоторое время возникло молчание, которое прерывалось шелестом листьев и голосами вечерней Конохи, которая только-только пробуждалась после обжигающе теплой, полуденной рутины.       В голову вдруг пришли мысли о красноволосом демоне. Сейчас, когда она является взаправду вместилищем демона, это не казалось таким нереальным. Теперь ее одинокая, пустующая душа принимала сей факт, как нечто должное, то, что приелось, и от этого становилось еще ужаснее на душе, еще больнее. С уголка глаз все же скатилась слеза, быстрая, как капля дождя, ударилась о щеку, найдя препятствие в виде ямочки.       — Знаете, сенсей, мой отчим Джуморами верил в одну легенду, — тихо произнесла она. — Жила однажды одна демоница с красными волосами, которая вела затворнический образ жизни. Поговаривали, что она не выходила целыми днями из своего дома потому, что ела тела молодых девушек, которым искренне завидовала. Однажды сельчане, что жили неподалеку, услышали слух, что она скоро возьмется убивать и других, но это были слухи. Люди, падкие на ложную информацию, взяли ножи, вилы, все, что под руки попалось, и пошли к ее дому. Они пожаром выманили ее оттуда и сожгли на костре, воспламеняя в сердце демоницы огонь ненависти, из-за чего она уничтожила все то маленькое селение. Оказалось, что она так стеснялась своего внешнего облика, что именно по этой причине не выходила на свет, не желая увидеть отвращение в глазах других….       — И что стало с ней потом, Гуми? — поинтересовался Наруто, заметив, как ученица притихла, вновь устремив в небо тоскливый взгляд.       — Я не знаю, сенсей. Отчим никогда не рассказывал историю до конца. Точнее, он мог это сделать, — усмехнулась она, — но я всегда теряла сознание именно на этом моменте. Он считал, что я преемник того демона. Таскал меня за волосы, однажды даже налысо побрил, думая, что изгоняет из меня демона. Вот ведь абсурдно, не правда ли?       — Твой отчим — злой человек, Гуми. Из-за него ты затаила обиду на весь мир. Ты пытаешься казаться открытой, но ты так замкнута и закрыта от остальных, что никого не подпускаешь ближе. Даже своих нынешних сокомандников, Мицуки и Боруто. Попробуй впустить в свое сердце кого-нибудь, Гуми, — попросил он ее. Мегуми удивленно посмотрела на добродушно улыбающегося ей сенсея, и на душе стало как-то легче, словно все же был человек, которому есть до нее дело. — Моя мама была представительницей клана Узумаки, и у нее были такие же красные волосы, что и у тебя. Ее привезли еще ребенком в Коноху, чтобы сделать джинчурики. Она рассказывала, что ненавидела свои красные волосы. Из-за них ее дразнили и обзывали, отчего у нее выработалась некая странная ненависть к этому цвету. Но, знаешь, именно эти волосы, которые всем казались мерзкими, и ей в том числе, свели ее в конце концов с моим отцом. С Желтой Молнией Конохи. — Вновь возникло молчание, пока они смотрели, как в небо взлетел воздушный змей, петляя между деревьями. Резвый смех какого-то мальчугана доносился из-за угла. Это был живой, радостный смех, переполненный самыми различными положительными эмоциями, и, наблюдая за всем этим, Мегуми постепенно начала улавливать суть, которую хотел внушить ей Седьмой. Постепенно, но вся та мысль, о которой сейчас Седьмой так умело размышлял, начала пускаться в отдаленные сферы сознания, принося понемногу понимание.       — Ты хороший человек, Гуми. Не расстраивайся, что кто-то этого не видит. Покажи им сама всю свою глубину, — посоветовал он, вставая с места и отряхивая полы своей накидки. Потом вновь к ней обернулся, прежде чем уйти, сказав напоследок: — Именно человек, который полюбит тебя за твои, по твоему мнению, ужасные волосы, Гуми, будет человеком, который полюбит в тебе все, даже то, что ты сама в себе не любишь.       Сидящий на ветке человек, который умело скрывал свое присутствие наличием деревьев и зелени, никак не мог понять, что же такого Узумаки Наруто разглядел в этой девчонке, чего он сам разглядеть не смог.       На Коноху опустился вечер.