Ритуал

      — Знаешь, что самое неприятное в происшествиях? — рассуждает Мерриль, свесив с толстой буковой ветки ноги над рекой. — То, что они происходят. В переживаниях — то, что мы их переживаем…       — А в неприятностях, — Махариэль лениво зевает, — то, что они неприятны? Забавная мысль. Точнее, ее отсутствие. Хотя, как говорится, в каждой шутке…       Махариэль и всю саму Мерриль считает весьма забавной. Она младше его лет на десять, говорливая, маленькая, хрупкая, с огромными оленьими глазами и нежной любовью ко всему миру вокруг; Махариэля порой считают кем-то вроде ее старшего братца, но братьями и сестрами ей могла бы стать половина клана. Трудно устоять перед ее очарованием.       — Мне нравится твоя игра слов, — Махариэль устраивается поудобнее на ветке, срывает с дерева только начавшие распускаться почки и бросает в воду, глядя на круги на воде. Мерриль обижена. Никакая это не игра, она совершенно серьезна!       Махариэль рыжий, гибкий, как тростинка или тетива, и точно так же, как тетива на ветру, звенит; во всяком случае, так кажется Мерриль, и она смутно может понять, в чем именно состоит этот неслышимый звон. Махариэль — стихийное бедствие, из тех всеобщих любимчиков, от которых бы бежать на край света; Мерриль его обожает и порой немного обижается — он не принимает ее всерьез. Да впрочем, с ним трудно быть серьезным.       — Ну и кто из нас теперь ребенок? — Мерриль однажды его отчитывает за погром, устроенный в аравеле Айлена, куда Махариэль пробрался в поисках «каких-нибудь стрел, я же не виноват, что мастера как раз перед охотой нет на месте!». Она еще никогда никого не отчитывала. Со стороны картина выглядит забавно: Махариэль греется у костра, а маленькая Мерриль, устроившись у него на коленях, невероятно строго взывает к совести, и ей не до забав. — Ты совершенно неисправим.       Махариэль, заскучав, стряхивает Мерриль со коленки, и та соскальзывает в снег. Выкарабкавшись из сугроба и удостоверившись, что друг и слушать ее не хочет, Мерриль показывает ему язык.       Когла однажды Мерриль страдает от лихорадки, Махариэль ее утешает, плачущую, и носит на руках; закрывая глаза, Мерриль представляет, что он ей муж, а она ему жена, что они влюблены друг в друга и отныне всегда и вместе, и эта фантазия так ей нравится, что скоро превращается в странную детскую сказку, сочиненную лихорадочным рассудком. Увлекшись, Мерриль рассказывает чудесные сказки. И почему над ними смеется Махариэль?       — Троллей не бывает, — разъясняет он.       — Это сказка, — упрямится Мерриль. — В сказке все может быть. Например, я пошла с тобой в разведку. Это ведь понарошку, а на самом деле в разведку с тобой в жизни не соглашусь пойти…       Махариэля трудно искренне и нежно любить, но Мерриль так любит весь мир.       Только когда охотники приносят его мертвенно-бледного, умирающего, с несколькими тонкими и, кажется, совсем несерьезными, но неостановимо кровоточащими ранами на шее и руках, будто от осколков стекла, почему-то никто из клана не задумывается о любви и о всех этих прочих обидах. Охотники перешептываются взволнованно. Девушки всхлипывают от страха. Мерриль, вышедшая вместе с Маретари встречать поисковый отряд, не может сдержать горестного вскрика — вскрика того, кто только что потерял самое дорогое; руки ее дрожат, когда она касается побелевшими пальцами шеи и ощущает пульс.       Лицо Махариэля в считанные часы превратилось в маску мертвеца, и даже рыжина кажется выцветшей ржавчиной. Мерриль хотела бы забыть, да не забудет сомкнутые веки и приоткрытый рот, слабое дыхание, которое она бы желала ощущать на своей коже всегда; да и как забыть, когда Маретари приходилось силой вытаскивать ее из аравеля, чтобы занять каким-то делом. Кто-то смеялся: мол, слезами Мерриль можно полить целый лес.       Эта болезнь, говорят, неизлечима; так шепчутся, хотя Маретари утверждает обратное. Никогда еще Мерриль так не верила ей всей душой.       — О создатели, — шепчет она, забившись в угол и слезы размазывая по лицу, — пусть он живет, пусть живет, какие жертвы нужны, чтобы только выжил? — уже и сама не понимая, к кому обращаясь, повторяет: — Если я тебя не увижу, если я тебя больше не увижу, как же я буду жить?..       И только успевает она успокоиться, как краем слуха слышит разговор, что ни тела, ни следов Тамлена так и не нашли. Говорят, только Махариэль может показать их путь, но тот — на грани смерти.       — Давно не лила слез?..       Мерриль уже не способна ни на слезы, ни на слова, только на безумные вскрики, от которых кровь стынет в сердце. Но глаза — сухие. Там, где она плакала, прорастает трава.       — Отойди, хватит, отстань, — Махариэль — бледный как смерть, еле держащийся на ногах, с запавшими и потемневшими глазами; у него, как всегда, все не всерьез, а Мерриль не может отпустить его руки, обнимает, целует, в глаза заглядывает — только бы прикасаться и не отпустить. — Ну чего прилипла? Пойдем, Мерриль, дело есть.       Мерриль и сама не может разжать неожиданно цепкую свою хватку на его запястье.       — Мерриль… Мерриль, Тамлена надо найти.       Она давно не может плакать. Только истерически вскрикивает, и от ее голоса звенит в ушах. Три дня болезни изменили Махариэля до неузнаваемости. Морщины, слишком ранние, залегли в уголках глаз, и в чертах лица скользила хмурая невеселость. Мерриль его — и себя — спрашивала: где же твой звон, моя тетива?..       — Не страшно, не страшно, — безостановочно повторяет она, — главное — что ты жив, ведь как я сама жить-то буду, если тебя никогда не увижу?       Махариэль рассеянно улыбается и за рукав утаскивает ее за собой вглубь руин. Болезнь его просыпается с новой силой; так скажет Страж-Командор Дункан, так сразу прикроет уши от воя Мерриль. Только она уже выть не будет. Все слезы выплакала, горло охрипло. Только плечи бессильно трясутся. Тамлен, видимо, мертв.       А Махариэль… Махариэля она никогда не увидит. Ни привета, ни весточки. Куда ни податься, лететь ли птицей, плыть ли за море — не встретиться больше и не узнать, куда нелегкая судьба занесла названного брата.       Только вот год спустя, за морем, за стенами каменного города, долийская изгнанница Мерриль, неопытная ведьма крови, отдыхая мрачным мутным вечером перед грозой в душном полутемном трактире, услышит от Андерса, бывшего Серого Стража, про Страж-Командора Ферелдена — Махариэля.       Страж-Командору приходит много писем; если бы Мерриль знала, сколько, она бы даже сказала, слишком много. Она пишет письма вдохновленно до эйфории, торопливо до истерии и еще не знает, как их будет отправлять, но один только ответ осчастливит ее навеки.