Эффект Доплера

Поверить не могу. Столько тысяч километров от дома. Два разных города. Мы с этой девушкой никак не были связаны. Не могли. Это невозможно. Через год моих собственных терзаний, погонь от самого себя, мы с Сэм встречаем друг друга. Вот ведь совпадение?! И мой чёртов папаня завещал целое состояние (огромное, мать его, состояние) своей любовнице, а по совместительству — матери… угадайте, кого? Саманты Гилберт. Снова совпадение?! Кажется, я по уши в дерьме. И Сэм тоже. Ведь, что самое интересное, она не хочет видеть свою мать. Она скрывается от неё. Именно из-за нападения собственной матери Сэм пришлось уйти из дому, вернее, сбежать. Но, вот же ирония судьбы — встреча с её матерью мне просто необходима. Жизненно необходима. Да, я не должен вмешиваться в семью Саманты. Да, отец завещал какую-то часть денег её матери, и по документам всё верное. Завещание я не читал, но уверен в том, что фамилия Гилберт фигурирует там на первом месте. Хотя, второго там нет, и третьего тоже. Младшая Гилберт бежит от своей матери, а мне наоборот следует найти эту женщину. И как мы поступим, Сэм? Что нам делать, Сэм? Меня ищут копы, Сэм. Мне нужны эти деньги, Сэм. И тут у меня в голове, яркой лампочкой загорается идея. — Хочешь отомстить своей мамочке? — ехидно улыбаюсь я Сэм через крышу этой старой развалюхи. Мы медленно вылезаем из машины. Нехотя. Лениво. — Да, я поняла, что ты имеешь в виду, — она устало улыбается в ответ. Да. Она со мной. Вместе мы добудем эти деньги для семьи Ната, и для меня тоже. Да чего уж там… Сэм тоже следует на что-то жить и за что-то убегать. Уже представляю, как мы с Гилберт, два сраных супермена (поверить не могу, что взял кого-то в свою команду) засовываем свои задницы в окно дома её семьи, крадём деньги, поджигаем дом… нет, с пожаром я, кажется, погорячился. Кью, неужели ты и вправду такой любитель поджигать дома? Тебя в детстве не учили, что спички детям не игрушка? Я провожу рукой по волосам, стараясь отогнать ненужные мысли. Сэм грустно вздыхает. Хотя, нет, скорее, устало. Мы стоим у двери Натаниэля. Я понимаю, что не видел друга четыре дня. Могло быть и хуже. Я думал, что уезжаю минимум на месяц. Благо, за нами не было погони, иначе пришлось бы задержаться, засев где-нибудь в укромном месте. Тем временем осень сменилась зимой, на улице выпал первый снег. А моё настроение перескакивает с грустного на очень грустное, даже, скорее, тоскливое. Выгляжу, как унылое дерьмо, неспособное открыть шкатулку, в которой, чёрт возьми, лежат все ответы. Я торопливо киваю Сэм, мол, стучи скорее, а то холодно. Снег тем временем покрывает её каштановые волосы, окрашивая их в белый. Пара снежинок попадает ей на ресницы. Снег в середине октября — дело привычное. После стука в дверь мы слышим, как лает собака. Чёрт, я так скучал по собаке. По своему другу. По малышке Ариэль. По этой домашней обстановке. Нат торопливо идёт к двери, мы слышим его глухие шаги. Буквально через секунду дверь открывается. Я вижу, как сияет Ариэль при виде нас. Кажется, они постоянно сидели у двери, ожидая, что мы вернемся. Я тоже улыбаюсь. Раньше я и вправду был уверен в том, что не увижу малышку несколько месяцев. Шкатулка буквально заставила меня вернуться, подвергнув опасности Сэм, ведь её мать знает о её местонахождении. Я ни разу не спрашивал у неё, что будет, если её всё-таки схватят и утащат в родные края. Не спрашивал, потому что знаю ответ — ничего хорошего. — Привёз игрушку? — спрашивает Ариэль, и я протягиваю ей шкатулку. Она с интересом смотрит на вырезанные в виде паззлов фигурки на верхней залакированной крышке, проводит по ним пальцем. — Только не потеряй, хорошо? Она мне ещё понадобится. Она кивает, не глядя на меня, и уходит в гостиную. Джуди семенит за ней, Сэм так же уходит вслед за этой сладкой парочкой, кивнув мне на прощанье что-то вроде «давай, расскажи ему». Я с благодарностью смотрю на Натаниэля, когда он затаскивает меня на кухню, наливает чай и делает целых три бутерброда, которые я заглатываю за считанные секунды. Чёрт возьми, как же вкусно он готовит. А может я просто давно не ел. Нат садится напротив, тоже с кружечкой чая, и внимательно изучает, как я, с замашками троглодита, доедаю последний бутерброд… боже, с сыром. Умник, я тебя обожаю! Когда я окончательно дожёвываю, прополаскиваю рот чаем, допиваю целую кружку коричневой жидкости, прошу ещё, и только тогда могу сказать что-то типа: — Сейчас я тебе такое расскажу, охренеешь! Нат улыбается, наливает вторую порцию чая, ставит на стол печенье, и спрашивает: — Почему вы так рано вернулись? Прошло ведь четыре дня. Я набиваю рот печеньем, от которого несёт каким-то маслом, и стараюсь быстренько проживать. Мысленно благодарю друга за то, что он терпеливо ждёт, пока я наемся. — Умник, сейчас я расскажу тебе всё по-порядку, а ты слушай. Я рассказываю ему о родителях Сэм, говорю, что помогаю ей, она в бегах, за ней ведёт слежку собственная мать. Я решаю не говорить о ребёнке, которого Сэм потеряла после ранения ножом в живот. — Зачем? — не понимает Натаниэль. — Зачем родной матери делать это? После этого вопроса я рассказываю о погибшем брате-близнеце, который покончил жизнь самоубийством, так как мать над ними издевалась. Теперь она винит Сэм за случившееся, так как та могла всему этому помешать. А пожет, она не хочет винить себя, поэтому винит родную дочь. Насчёт брата, который до сих пор приходит к Сэм в кошмарах, я решил умолчать. Я знаю, что не имею права решать за Сэм. Я не должен рассказывать её секреты. Чувство вины царапает мою грудную клетку изнутри. Мне хочется выть. Может, зря я рассказал, хотя… уже ведь поздно. — Я же всё верно понял — они знают, что Сэм здесь. Почему вы вернулись? — снова спрашивает Нат. И я рассказываю о своей жизни с самого начала, говорю о Джуди, о том, что отец в детстве стёр нам память, довёл мою мать до сумасшествия, я говорю, что верю в неслучайность её смерти, и в виновность отца, подводя итог к самому главному. Я три раза шумно выдыхаю, прежде чем выдавить из себя то, что уже никогда не изменится, если я скажу. — Я убил своего отца. Глаза Умника округляются. Я зажмуриваюсь и ожидаю самого худшего. Сейчас он отшатнётся от меня, схватит за шкирку, вышвырнет за дверь, а Ариэль спрячет на втором этаже. Ведь я — чудовище. Молча, я сижу, зажмурившись, и жду, пока он ответит. Проходит целая вечность, я слышу посторонний голос. Ари смеётся в гостиной. Джуди весело лает на происходящее по телевизору. Удивительно, как много можно услышать, просто закрыв глаза. — Хм, — выдавливает Нат. — Ты сделал это намеренно? — Я защищал свою девушку. — Ты любил её? — Очень. — Твой отец был плохим человеком? — Хуже самого дьявола. — Я верю тебе. Эти слова обволакивают мой страх, словно бальзамом, и растворяют его, греют душу, заставляют все ужасные мысли по поводу будущего просто напросто раствориться на какое-то время. Теперь я не боюсь. Больше нет. Сэм вваливается на кухню и радостно поёт: — Давайте выпье-е-е-ем!!! Мы с Натом настороженно переглядываемся, но я замечаю нескрытую улыбку на его лице. Он достаёт очередную бутылку, и я невольно задумываюсь, может он здесь в моё отсутствие решил заняться изготовлением алкоголя? Между прочим, прибыльное дело, если найти точку сбыта. Боже, о чём я думаю. Нат курит. Нат пьёт. Нужно будет определённо с ним поговорить. Уже через два часа мы пьяны в хлам. На самом деле, мне вовсе не хотелось пить, меня заставили. А Сэм… я до сих пор удивлён, почему она решилась на подобное. — А говорила, что не пьешь, — невнятным тоном шепчу я ей на ухо, и делаю это так тихо, что меня слышит весь дом, включая, наверное, даже Ариэль, которая спит на втором этаже. Джуди нет рядом, значит, она ушла вместе с ней. Я вспоминаю о своей собаке именно в тот момент, когда её нет рядом. Она спит с ребёнком. И так всегда — мы вспоминаем о чём-то важном тогда, когда этого уже нет рядом. Я вдруг делаю громкую отрыжку, отшатнув от себя всех друзей и знакомых, но услышав, как они рассмеялись в ответ, я решаю сказать: — Мне нужно увидеть свою собаку. Всё нормально. Со мной всё нормально. Пьяные мысли глупого человека. Нат и Сэм понимающе кивают. Вторая, кажется, даже предлагает помочь. Правда, с глупой улыбкой на всю рожу. Я отказываюсь. Чем ты мне поможешь? Ты ведь сама пьяна. — Сиди, — приказываю ей я, кое-как встаю и направляюсь в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. Уже через пару минут, с горем пополам, я приползаю к кровати Ариэль и вижу спящую Джуди, которая словно котёнок, свернулась у ног маленькой девочки калачиком. Я трепаю её за уши и приговариваю: — Я всё испортил, Джуд. Я всё испортил. Прости меня. Я так запутался. Ари приоткрывает один глаз и с интересом смотрит на меня, приподняв бровь. — Изв…ни, чт… разбу…ил, — поспешно тараторю я, в страхе глотая целые слоги. — Мне снился кошмар, так что, спасибо, — выдавливает Ари, и из-за этих её слов, сказанных её маленькими губами, я решаюсь лечь рядом и погладить её по голове. Она утыкается мне носом в ямочку под шеей, и начинает умиротворённо дышать, словно я спасаю её, от чего бы там ни было. Я вновь чувствую себя героем. Неужели ради этого стоит жить? — Я мечтала быть художником, — вдруг мне заявляет десятилетний ребёнок. — Этого хотела моя мама. А теперь она умерла. — Я знаю, ты скучаешь по ней, Ари, — говорю я, едва сдерживая пьяные слёзы. Когда я под градусом, то становлюсь весьма эмоциональным. Маленький ребёнок потерял маму, которую, как ему казалось, он никогда и ни за что не потеряет. Мы в детстве думаем, что наши родители живут вечно. И когда мы осознаём ужасный исход под названием «скоротечность», именно тогда мы взрослеем. Каждый из нас знает это. Каждый через это прошёл. Мы знаем, что наши родители рано или поздно умрут. Я прошёл через это в пять. Ари в девять. Нат в свои неполных восемнадцать. Сэм потеряла брата в шестнадцать. Все мы кого-то потеряли. Без этого — никуда. С каждым днём мы осознаём неизбежное — чем дальше, тем хуже. Спустя десять минут Ари засыпает, томно сопя мне в шею. Я обнимаю её во сне, надеясь, что на этот раз кошмары её не побеспокоят. В дверь тихо стучаться, и я молча посылаю сигналы о том, что Нат/Сэм могут войти. Это Сэм. Она вливается в комнату, стараясь устоять на ногах. Я, к счастью, лежу лицом к выходу, поэтому могу лицезреть её летящую походку. Через какое-то мгновенье она залезает на кровать, едва не падая с неё в эту же самую секунду. Я протягиваю ей руку, и она принимает мою помощь. Не отпуская моё запястье со своей мёртвой хватки, она шёпотом блеет: — Меня чуть не вырвало сейчас. Понимаю. Меня тоже. Но это должно было произойти. Мы должны были отметить то, что мы до сих пор живы. Это важно. Я не за решёткой. Сэм не у матери. — Куда бы ты хотела уехать? — вдруг решаю спросить я. — Лондон? Может, Милан? — Могила, — шепчет Сэм. — Я так устала. Пожалуй, сейчас не отказалась бы поспать в могиле. — Этот твой чёрный юмор до добра не доведёт, — шепчу я в ответ. — Кто сказал, что это шутка? — она грустно улыбается. Я всё-же решаю расценить это, как шутку. — А куда бы уехал ты? — спрашивает Сэм спустя какое-то время. — Неважно. Главное, чтобы я был не один. Она понимает мой намёк и закрывает глаза. — Ты спишь? — я мысленно убиваю себя за этот вопрос целых три раза, и каждый раз по разному. Но она отвечает: — Нет. — Твои глаза закрыты. — Я представляю лучшее будущее. — Но почему с закрытыми глазами? — Ты же взрослый парень, должен понимать очевидные вещи. Ох… боже. Она стонет так, словно умирает. Она слишком часто вспоминает Бога. Она даёт пощечину этими самыми словами. А я всего лишь чувствую себя полным идиотом, но все равно задаю вопрос своим дурацким тоном: — Ты о чём? — Людям свойственно мечтать с закрытыми глазами. Целоваться. Спать. Всё самое лучшее они делают, когда их глаза закрыты. Я киваю, а затем понимаю, что идиот — она лежит с закрытыми глазами, поэтому, она не может видеть моих жестов. Она наслаждается темнотой. На улице в этот момент поднимается настоящая вьюга, превращающая осень в настоящую холодную зиму. Многое может измениться за какое-то мгновенье: погода, уровень алкоголя в крови, и мои чувства к девушке, лежащей в полуметре от меня. Хотя, я до сих пор не уверен в том, что именно сейчас чувствую — желание блевать или целовать её руки. Градусы, будьте вы прокляты. — Нам придётся бежать, — шепчу я. — Знаю, — отвечает она, по-прежнему не открывая глаз. — Поможешь мне открыть шкатулку? — Завтра, Кью, всё завтра. — Завтра это слишком долго, — я грустно вздыхаю, обволакивая ребёнка кубометрами воздуха, пропитанного перегаром. Надеюсь, Ари крепко спит, потому что мы шепчем очень громко. По крайней мере, для меня. Мы даже дышим слишком громко. — Я знаю, но придётся потерпеть, — тихо говорит она. Так тихо, что её шёпот бьёт по барабанным перепонкам. — Нат уже спит? — спрашиваю я, и Сэм кивает, вздёрнув левую бровь в немом вопросе. — Я хотел поговорить. И вдруг я чувствую, как Сэм сползает с кровати на пол. Кое-как встаёт на ноги. Я соскальзываю с мягкой постели вслед за ней. Мы выползаем на кухню, прокрадываемся мимо спящего Ната на диване, и Сэм открывает очередную бутылку. Я закуриваю сигарету, предварительно открыв окно, и говорю: — Не надо. Нам уже хватит. Я постепенно начинаю трезветь, и разрушать это состояние не очень хочется. Она тянется за сигаретой. — Кончай курить, Сэм. Она смущённо смотрит в пол. Руку не опускает. Я засовываю меж её пальцев сигарету, и она с благодарностью улыбается, пусть и немного смущённо. — Спасибо, — говорит. — О чём ты хотел поговорить? — О своей бабушке. Там в беседке, что ты видела? — Ничего, — она мнётся с ответом. — В смысле, серьезно, ничего. Ты разговаривал сам с собой. — Я разговаривал с… — Да-да, — перебивает она меня. — С бабушкой. Я знаю. Затем мы услышали вой сирены и уехали. Удивляюсь, как они нас не нашли, — она задумчиво качает головой. — Я заехал на поляну с другой стороны. Ты ведь помнишь, мы ехали туда другим путём. Не со стороны объездной трассы. — Да, — кивает Сэм. — О чём конкретно ты хотел со мной поговорить? Я пересчитываю в своей голове все различные вопросы, которые хотел задать своей спутнице прямо сейчас. Понимаю, что вопросов больше сотни. Но мой мозг не в состоянии сейчас быстренько сгенерировать правильный вопрос и подать его на блюдечке без единой заминки. Куда мы поедем? Зачем? А если нас найдут? Возьмём ли мы Ната и Ари с собой? А как насчёт собаки? Как открыть шкатулку? Почему мать Сэм её ищет? Почему винит её за смерть брата? Неужели, я схожу с ума? А что по-поводу наследства, которое мой отец завещал матери Сэм? И далее, далее, далее. Какой из этих вопросов самый главный? С другой стороны, зачем вообще задавать вопросы? Почему мы вылезли на кухню из этой тёплой постели. Как вообще случилось так, что наши с Сэм родители были любовниками? Каков был шанс того, что спустя такое количество времени я вдруг наткнусь на дочь любовницы отца в баре, убегающую от преследователей, и вдруг решу спасти ей жизнь? Нулевой, правильно. — Сэм, почему именно мы? Почему? Да, кажется, вот он — самый главный вопрос века. Она пожимает плечами в ответ. Этот жест стал привычным в нашей повседневной жизни. Этим жестом мы отмахиваемся от всех вопросов, которые сами же друг другу и задаём. Такое ощущение, будто мы настолько привыкли пожимать плечами, что, просыпаясь, дергаем предплечьями, локтями, изгибами рук, что спустя какое-то время это стало нормальным. Мы превращаемся в потерянных людей, которые мечтают найти ответы, но вечно пожимающие плечи не дают нам должного. На моей могиле напишут «умер от незнания». Да, наверняка. — Почему твоя мать считает тебя виновной за смерть брата? — спрашиваю я и шумно выдыхаю. Сейчас Сэм врежет мне по лицу кулаком за такие вопросы, я знаю. Я бы так и сделал на её месте. — Я бы сказала тебе правду, если бы не боялась её, — она уклоняется от ответа. — К тому же, я уже говорила. — Что ты имеешь в виду? — не понимаю я. — Кью, я боюсь признаться самой себе в том, что виновна в его смерти. Я знала о том, что мой брат собирается сделать ночью. И я ничего не смогла предотвратить. Я даже не попыталась. Она знает. Моя мать в курсе того, что я… Боже, Кью, почему ты спросил? И снова она вспоминает Бога. — Извини, — я редко извиняюсь перед людьми, но сейчас ей это нужно. — Я не могу понять очевидных вещей — почему мать тебя преследует? — Хочет, чтобы я расплатилась за смерть брата. Она знает, что я виновна в его смерти. — Сэм, ты просто ничего не сделала, разве это плохо?! — взрываюсь я, и она приставляет указательный палец к моим губам. Он в сладком вине. Я слышу пьянящий и одурманивающий запах. Мне хочется облизать его, но я одёргиваю себя от этой глупой затеи. Ведь иначе Сэм уж точно пересчитает мне все зубы. — Как же ты не понимаешь. За бездействие люди тоже должны нести наказание. И я вспоминаю ту самую ночь, когда Джуди умерла на моих руках. Я тоже бездействовал. И я несу наказание по сегодняшний день. Дело даже не в кошмарах. Я не могу нормально спать — это ещё полбеды. Чувство вины сжирает меня изнутри, обгладывает мои кости, заставляет чувствовать себя дерьмом. Сэм права. Мы несём наказание даже за то, чего не совершали. — Как полиция смогла вычислить тебя? Я правильно понимаю — они считают, что ты виновен в смерти отца? — спрашивает моя собутыльница. — Да. Думаю, да. Я исчез из города сразу после его смерти. Разве не подозрительно? — Ты прав. Но как они оказались около особняка одновременно с нами? И вдруг до меня доходит. Тот репортаж с моей бабушкой — она дала его корреспондентам ещё год назад. Спустя какое-то время она умерла. Я, кстати, до сих пор понятия не имею, от чего. Когда мы общались с ней в той беседке, бабушка сказала, что умерла в момент, когда у моей матери остановилось сердце. Может, она настолько сильно любила дочь, что почувствовала её смерть собственным сердцем? Сколько лет этому репортажу? — Сэм, они показали репортаж с моей бабушкой, которая призывала меня приехать к нашему с ней памятному месту — на беседку. Может, копы пронюхали, что беседка около нашего сгоревшего особняка — именно то самое место, в котором им следует меня искать? Но, как они могли это узнать? Бред. — Удивляюсь, как они не нашли шкатулку, — высказывает разумную мысль Сэм. Я тоже удивлён. Она права. Обычно копы переворачивают всё с ног на голову, чтобы не упустить каждую волосинку из виду, каждый отпечаток. Но шкатулку под трухлявой доской они не смогли найти. Намеренно или просто напросто не доглядели? Саманта вдруг улыбается, и я непонимающе смотрю ей прямо в лицо. — Что за дурацкая улыбка? — Рада, что встретила тебя, Кью.