Взмах крыла

Время точно остановилось. Мы бежали по пустой мостовой так, будто капли, которые роняло на наши неприкрытые головы небо, были ядовиты. Улицы опустели сразу, только тучи сгустились на ослепительно светлом небосводе. Качались каштаны, высаженные вдоль улиц, шумела последняя листва на чёрных и голых ветвях. И кажется, город уже и не жив, и не мёртв. Все боятся, прячутся — попросту не хотят промокнуть и простудиться. А мы... Мы всё так же куда-то неслись по мокрым брусчатым дорожкам старого квартала. Каждый второй фонарь — бесполезный металлолом. Свет больше походил на блёкую пыль, клубящуюся над залитой водою землёй. Но мой дорогой друг слишком хорошо знал эти места, чтобы волноваться по поводу освещения. Крупная дрожь рассыпалась по всему телу. В груди саднило. И я на какое-то мгновение проваливалась в воспоминания о школьных годах. В голове мерцали краски весенних дней, когда мы с одноклассниками выходили на пробежки. Но тогда это было весело, та весна радовала нас теплом и беззаботностью, и лёгкая усталость не становилась помехой для веселья. Это же — жалкая пародия, по вине которой я совершенно выдохлась. Я не могла пока понять, куда вёл меня Роб, но хотелось верить, что в какое-то тёплое и укромное местечко. Расспросы на ходу вряд ли дали бы какой-то существенный результат. Мне оставалось только крепко держаться за его горячую руку и тихо негодовать по поводу происходящего. Вот нужно же было пойти дождю именно в день такой нечастой вылазки на свежий воздух! Судьба никогда не бывала ко мне благосклонна. Она, как себя помню, постоянно отшучивалась приятными сюрпризами, но в остальном я всегда прозябала под дождями неудач. Дождь! Всё сводится к глупому дождю! К чёрту его. Жизнь слишком коротка, чтоб отвлекаться на всякие там дожди и другую мелкую чушь. Остановились мы неподалёку от старого ангара, почти у самой пригородной пустоши. Он не был огорожен, совершенно не охранялся и выглядел настолько старым и богом забытым, что больше походил на доисторический монумент. Такое развитие событий меня немного огорчало. Я, конечно, не нуждалась в роскошном замке, но даже предложение пересидеть ненастье в ближайшей забегаловке было бы воспринято мною на ура. Может быть, отогрелись и отправились бы дальше блуждать по пустынным улицам нашего захолустья. Хотя что нам уже терять? И без того на улицу выхожу так же часто, как вытираю пыль на рабочем столе — почти никогда, в общем. А Роб... Он не может сидеть на месте. В свободное от универа и чтения книг время всё слоняется где-то, ищет приключения на свой зад, а уж они-то никогда его стороной не обходят. Если не ищет, так они сами находят. Иной раз послушаю его рассказ и думаю, что я очень-очень скучно живу. Ну, каждому своё, как говорится. Я тоже времени не теряю и стараюсь не тосковать без дела. Хотя, как бы там ни было, без Роба моя жизнь была бы немного унылой, правда. Пусть меня и не устраивала вся эта беготня и наш остановочный пункт, я уже давно хотела взбодриться. Из чреды долгих размышлений меня выдернул отвратительный лязг. — Прошу, — Роб манерно поклонился, придерживая тяжёлую дверь ангара. Глаза его хитровато сверкали в лучах единственного работавшего вблизи фонаря. Взгляд его, ласковый и непринуждённый, вопреки обстоятельствам, очень успокаивал. Я ненадолго забыла о том, что промокла до нитки и вместо того, чтобы сорваться с места, предпочла с той же элегантностью зайти в ангар. Внутри строение казалось ещё больше и массивнее, хотя на деле занимало площади не больше, чем те же две забегаловки. И пахло там многолетним одиночеством... Да, многолетним одиночеством и отсыревшей краской. Темнота была такой густой и непроглядной. Её буквально можно было резать, будто масло, и намазывать на что-то. Повертев фонарик в руках, Роб сделал привычный для него жест — провёл ладонью по мокрым волосам — и громко, с довольной ухмылкой воскликнул: — Надеюсь, здесь никого нет. Даже если есть, мне плевать, слышите? Я усмехнулась. Ох, иногда Роба выносит далеко за пределы здравого смысла. Отклика не было, и сразу стало ясно, что никто не подпортит нам жизнь своим внезапным появлением. Но мой друг продолжал настойчиво добиваться ответа от потрёпанных жёлтых контейнеров и валявшихся всюду прогнивших досок. Стану ли я его останавливать? Конечно же нет. Это даже немного забавно, честно говоря. Я не вправе ему мешать. — Ну, раз уж здесь никого нет... — Роб присел на колени и начал потрошить свой рюкзак. Плед, ещё один, свечи... Бутылка... Коробка конфет? Как это у него всё там поместилось? А впрочем, не важно. Посиделки на заброшенном складе? Может быть, этого мне и не хватало в приевшихся серых буднях. Атмосфера, несомненно, была жутковатая. Во мгле заброшенного ангара с фонариком, которого едва ли хватало на то, чтобы осветить вытянутую руку. С другой же стороны, в выбранном Робом месте чувствовалось некое редкое очарование. Если уж совсем быть оптимистом, то можно заметить: не всё было так плохо. Окна целы, крыша не протекает, ни пауков, ни тараканов под ногами. Одинокий и всеми забытый, как старик при взрослых детях, ангар принимал нас в свои объятия. К слову, мне всё казалось, что прошла уже целая вечность с того момента, когда мы бросились в бега. Наверняка стрелка висевших над моей кроватью часов давно как пересекла черту с отметкой «10». Но нам уже давно за восемнадцать, стоит ли волноваться, если дома никто не ждёт? Мои близкие в Германии, Роба — в гробу. Та-дам! Немного позитива в эту суровую реальность! — Почти готово. Можешь располагаться, — он разжёг все свечи, которые смог притянуть из дома, но роковой «чих» обрёк огоньки на незавидную участь. Я прыснула в кулачок, встряхивая головой, как промокшая дворняга. Мой друг всё так же улыбался, но вот большие глаза его прожигали мою физиономию насквозь. И я перестала смеяться. Решила сбросить отяжелевшее от воды пальто, пока Роб с неумолимой настойчивостью пытался вернуть к жизни свечки. И что он так злился? Минутное же дело. А Роб так ему отдавался, так смотрел на каждую зажжённую спичку, как будто в её пламени видел что-то сакральное. Роб сел рядом — я закуталась почти с головой во второй плед. Перед нами танцевал десяток маленьких огней. Всех их хватало на то, чтобы пролить свет только на наши угрюмые лица. Мы молчали, будто обиженные за что-то друг на друга. Но, на самом деле, просто сейчас не находилось таких слов, чтобы как-то разогнать нависшую над нами абстрактную тучу. Она была гораздо страшнее той, по вине которой за стенами ангара рвала и метала настоящая буря. Мимо нас пробежала огромная мокрая крыса. Она была такой большой, что мне неожиданно вспомнились откормленные свиньи. У неё были мерзкие и маленькие глаза-бусинки. Я всей душой ненавижу крыс. Но была б я Викки, если хотя бы встрепенулась при встрече с каким-то там грызуном? Зверёк долго не задержался и посеменил туда, откуда вылез. От моего сердца, по крайней мере, отлегло. А вот Роб никак не отреагировал на неприятную встречу. Он, правда, громко чихнул и отбросил в сторону свой камуфляжный плащ, неприятно чавкавший в руках из-за впитанной влаги. И я, немного пораскинув мозгами, решила проявить благородство: другой край пледа набросила на его плечо. Он всё так же молчал. Даже не посмотрел на меня. Уставился в одну точку, как умственно отсталый. Устроил бойкот? Хе-хе. Сначала мне думалось, что стоит ему сказать, мол, нам пора бы уже разойтись по домам и хорошенько отдохнуть. Но теперь я не сдвинусь с места, пока он не заговорит со мной! Чего и следовало ожидать. Роб засмеялся так, как смеются маленькие дети с какой-нибудь сущей глупости — звонко, словно колокольчик. Так странно хохотать мог только он. — Вик, ты своё лицо видела? Ух, боже, аж до слёз. Что, думала, так и будем сидеть, сложив ручки? У нас кто-то умер! Да, точно кто-то умер! Даже крыса на тебя странно покосилась. Ой, не могу, господи, крыса странно покосилась! — он даже похлопал себя по ноге, как в подтверждение тому, что ему было смешно. И я насупилась, на этот раз не без причины. Но, признаю, мы вели себя как настоящие детсадовцы. Роб даже утёр несуществующую слезу, якобы выступившую у него от смеха, и одним движением сильной руки сократил расстояние между нами. О, так было даже теплее. Уютнее, что ли. Если уж сидеть в каком-то странном сыром местечке, то уж сидеть с комфортом. — Надеюсь, дама не против близости. — Ой, какими это словами мы заговорили, — я намеренно ёрзала, устраиваясь поудобнее. Для меня подобное не представляло никакой неловкости. Роб подтащил коробку, грациозным взмахом руки скинул крышку, но сам не взял ни одной конфеты. — Прошу. — О, Вы так любезны, мсьё Роберт, — я взяла целую жменю шоколадного удовольствия. Никогда не относила себя к числу застенчивых и стеснительных. — О, Вы как всегда со мной нетеплы и любезничаете, прикрываясь маской насмешки. — Если это маска насмешки, то подстроенное тобой событие — свидание. — Я же не называю твои красные волосы, розовые линзы и колечко в носу актом феминизма. Что ты тогда про свидание там бормочешь? Я не видела его лица. Но уверена, он прекратил недоумевать и снова улыбается, уже предвкушая победу в этом маленьком поединке. — Я же не говорю тебе, что ты страшный. Брюнет, волосы длинные, зырки крупные, зелёные, — изобразила пальцами косоглазие и выдохнула. — Ты похож на ведьмака из страшилок для карапузов. Не самый приятный видок, знаешь, — даже закинув в рот, по меньшей мере, штуки четыре вкусных конфеты, я продолжала попытки обставить Роба. Он только причмокнул, обняв меня покрепче. В его руке оказалась бутылка без этикетки, напоминавшая чем-то тару для вина. — Не очень-то и обидно, — он начал хлестать содержимое бутылки прямо, как говорится, из горла, и всё его противное жеманство превратилось в пустой звук. Но так гораздо лучше, так не нужно выдумывать вычурные фразы, чтобы соответствовать театральщине Роба. Гнусной порой его выносило уже не за рамки здравого смысла, а за границу, где начинались пафос и драматургия. О, если бы не здоровье, если бы не все эти трудности, Роб исполнил бы мечту матери и ушёл в театр. Что их объединяет, мне кажется? Они обе лежат в сырой земле уже не один год. А Роб тут, и Робу тяжело. И я почти ничего не знаю о его семье, кроме того, что когда-то Лора Кохан собиралась стать балериной. — Выпьешь? — Ты совсем забыл? Я алкоголь в рот ни под каким предлогом! — я сильно возмутилась подобным предложением: мне было непонятно, как при моём занудстве можно было о таком забыть. — Вот уж обижаешь. После года со дня знакомства и такое не запомнить. Думаешь, вино пью? Нет, что ты. — Ну-ну, а что тогда? — Рискнёшь попробовать — узнаешь. Ещё один вызов? Содержимое бутылки не вызывало у меня доверия, но доверие вызывал у меня Роб. И я, более не раздумывая и совсем не брезгуя, приложилась к горлышку. Это был вишнёвый сок. Терпкий и приторно сладкий. Как я люблю. У меня даже свело скулы от удовольствия. Просто очаровательно... — Слушай, раз уж мы тут сидим, может, расскажешь, как потерял палец? Он даже взглянул на свою руку, проверив, не лгу ли я и действительно ли на левой руке вместо безымянного пальца маленький обрубок. — Вот уж тайна, окутанная мраком. Давай, я о чём-нибудь другом расскажу? Сочиню сказку или, там, поведаю о том, как жил до переезда сюда. — Конечно-конечно. А потом про палец, да? Чтобы я и от желаемого отступила? Не на ту напал, дружочек. Я не из тех, что боятся покопошиться в чужой душонке. Все мы не без греха, так чего утаивать? Вот и я не понимаю, чего. — Ох, ну хорошо. А потом про палец. О чём бы ты хотела послушать? Спрашивай — я отвечу. — Давай, о твоей семье. Ты почти никогда не рассказывал мне о своих близких. — О семье? Ну-у, у меня был отец. Строгий и вообще очень странный человек. И мама. Она любила нас, но сердце её болело по большому городу и театру. А ещё у меня был младший брат. Но он умер от заражения крови. Вроде всё. Других родственников я толком и не знал, да и сейчас не вспомню, — он постоянно останавливался, будто копался в мусоре в поиске чего-то стоящего. Думаю, Роб давно хотел отложить эти воспоминания в долгий ящик, но я остановила его совсем вовремя. — А с отцом ты ладил? — Ладил. Даже очень неплохо, когда он был в настроении. Правда, однажды мы так его разозлили, что он заставил меня выпороть брата своеручно, — Роб непринуждённо усмехнулся и снова чихнул. На своём коротком веку я повидала немало жестокости. Сочувствовать ему было нетрудно, но в жалости он, по большому счёту, и не нуждался. Роб оставался спокоен. — Оу, тебе, наверное, тяжело о таком вспоминать. — Да нет. Тогда это была настоящая трагедия. Я ещё долго отойти не мог, думал, свихнусь. А потом как-то отец стал меньше нервничать, братишка больше не вспоминал о случившемся. И я забыл. Мы все со временем что-то плохое забываем. Я забыл это и больше не вспоминал. Между нами повисла неприятная и затяжная пауза. Я не знала, что добавить к его откровению. Он, скорее всего, просто не знал, чем ещё меня заинтриговать. — А теперь про палец? — А может, мы как-нибудь переберёмся домой? Не боишься простудиться? — Раньше надо было думать. А теперь, может, всё-таки про палец?