Взмах крыла

Из открытого настежь окна потянуло прохладой осеннего вечера. Лора успела лишь глубоко вздохнуть да взглянуть на огни соседских домов. Очаг ждал её возвращения, и женщина, заправив непослушные пряди за ухо, поспешила к плите. Длинные и стройные ноги, созданные скорее для танца, чем для домашних дел, сковывал подол простого ситцевого платья. Она была молода. Но жизнь так измучала Лору, что лицо её испещрили морщины, волосы напоминали траву, высохшую в летний зной, руки — тонкие, вздрагивающие при лёгком сквозняке ветви. И, тем не менее, домохозяйку всё устраивало. Её дом не в городском театре, о котором, тогда ещё маленькой девочке, снились яркие и незабываемые сны — её дом здесь, рядом с мужем и двумя сыновьями. Что же касается самой обители, то тут всё отличалось особенной простотой и незамысловатостью. Не было тех излишков, какие могли бы мозолить глаз завистникам. В сердце дома — в гостиной — неравномерно выцветали старые зелёные обои, позволяя увидеть тысячу и один оттенок тоски. Угол для хранительницы семейного уюта со всем, чего могло пожелать её сердце, имелся. На овальном столе в центре помещения всегда стояла прозрачная ваза, по обычаю пустая и одинокая, как и картина неизвестного художника между дверями в спальни. К слову, ею жильцы дома гордились более всего. Если быть точнее, глава семьи. Ох, как он любил те кляксы на жёлтом засаленном полотне! Начнёшь говорить с этим человеком об искусстве и обязательно услышишь: «Красиво рисовали художники того времени. Но ты только посмотри туда! Разве и это не прелесть?». И оставалось только догадываться, с какой барахолки уважаемый Вильгельм Кохан притянул восьмое чудо света. Нельзя сказать, чтобы мужчина был совсем недалёкий, чтобы его глупость могла стать причиной чужого хохота. Сначала вроде посмотришь — ничего необычного. Вильгельм не мог похвастаться широкими плечами или руками, которые предназначались для схлопывания камней в пыль. Но черты лица до того были грубы и суровы, до того надменно всегда смотрели ясные серые глаза, что любому в присутствии его становилось не по себе. Многие после встречи с ним говорили друг другу, что от взгляда этого человека пробегает холодок по спине. И всё же никогда Вильгельм не производил на окружающих при первом знакомстве впечатления такого, какого могло произвести выражение его лица. В разговоре он оставался вежлив, никогда не позволял себе говорить больше, чем от него требовалось. Но, как говорится, в омуте тихом водятся черти. Если доводилось кому-то провести в компании Вильгельма чуть больше времени, то этот кто-то обязательно понимал, почему в омуте данной персоны водятся именно черти, а не рыбки и другая известная живность. А сейчас... Сейчас он сидел за столом и что-то чертил на замятых страницах толстой тетради. Привычная обстановка будних вечеров в обители Коханов, не больше и не меньше. Домашнюю миниатюру, несомненно, допонял топот за тонкой, почти что картонной перегородкой, отделявшей гостиную от комнат, — это был Нико — младший ребёнок. Мальчонке стукнул десятый год, а он всё так же резвился, будто бы и вовсе не знал, каково попадать под горячую руку. Но видимая идиллия продлилась совсем недолго. Неугомонный всё ж таки что-то опрокинул. От неожиданности Вильгельм перечеркнул страницу и замер над рабочими заметками так, как замирают жертвы Медузы. Ручка сама собой оказалась на полу. Лицо мужчины оставалось спокойным. Разве что левый уголок губ слегка подрагивал. Происшествие оказалось таким громким, что на шум с улицы домой прибежал Роберт — собственно, старший из сыновей. На штанине его красовалась пара колючек, в руке — томик любимого романа, волосы юноши растрепались от быстрого бега. — Что-то случилось? Я точно слышал какой-то грохот, — осмотревшись и не отыскав ничего примечательного, Роберт несколько стыдливо почесал затылок: нужно было тысячу раз подумать, прежде чем врываться с улицы через дверь. Возвращение по привычному маршруту — с улицы в окно — могло обеспечить ему алиби. — Загляни в свою комнату и узнаешь. Не тебе же было велено присматривать за братом, — голос матери сильно дрожал, но она не оборачивалась. Женщина пыталась не показать своего беспокойства, заглушить его так же, как оно донимало её. Однако рука Лоры рано или поздно замедлялась при нарезке овощей — движения становились тяжёлыми, будто пальцы всё глубже погрязали в чём-то вязком. Протяжный вздох — единственное, чем наградил мужчина сына. Он только поправил съехавшие с переносицы очки, взглянул на, как ему казалось, крайне обезображенную страницу и добавил к своему многозначительному «ах» короткое: — Позови Нико. Роберт попытался сглотнуть комок, нараставший в горле. Напряжение в неторопливой манере заполняло воздух, подобно газу, вызывающему у всех жуткое удушье. Торопливыми шажками юноша подошёл к двери, но открывать её пока что не спешил. То было оцепенение перед лицом надвигающейся опасности. На полу комнаты сидел сам, по сути дела, Нико в компании горстки земли, листьев и осколков цветочного горшка. Мальчик собрал крупные куски в кучу и сидел над этим всем, проливая слёзы. То ли чувство вины не давало ему покоя, то ли он боялся получить по первое число за проказу. — Ник, вставай, папа зовёт, — каждое слово произносилось Робертом с такой свинцовостью, что даже старшему Кохану самому от себя стало жутко. Они стояли вдвоём перед столом отца, опустив головы и заведя за спины руки, оба как будто побывавшие в заключении и привыкшее к тому, что смотреть в глаза — это проявление неуважения. — Лора, душа моя, как закончишь с готовкой, обязательно посмотри, что там стряслось, — кажется, мужчина даже улыбнулся. После изобразил на лице задумчивость, как будто назло. И Нико, и Роберт ощутили себя ещё более паршиво от того, что он так медлил, оттягивал неприятное и, в то же время, совершенно неизбежное. — Роберт, мальчик мой, чем ты должен был сейчас заниматься? — Вильгельм совсем расплылся в улыбке, которая сейчас была совершенно не к месту и только нагоняла на мальчиков страху. — Присматривать за Нико. — А чем ты был занят, скажи мне на милость? — Читал. — Вот оно как. Читал, значит. Отчего же тебе дома тогда не сиделось? — Подышать воздухом... Захотелось. — Воздухом подышать захотелось. Вот оно как, — мужчина понимающе покачал головой и решил всё же поднять ручку с пола. Мальчики тут же дёрнулись — пугливые лани. Лязгнула пряжка на ремне, и стало всё понятно. «Решил выпороть, всё-таки...» — Роберт поёжился — они с братом тревожно переглянулись. Лора не выдерживала гнетущей атмосферы, нависшей над всеми. Она не хотела смотреть на всё это. Люди говорили, что, воспитывая детей, нужно порой применять грубую силу. Без этого никуда! Но женщина едва ли мирилась с такими умозаключениями. «У каждой семьи свои скелеты в шкафу, у каждой семьи...» — как мантру повторяла она про себя, высыпая в урну оставшееся от горшка. Лора была заложницей своей судьбы и металась между долгом матери своих детей и жены своего мужа. Мужчина протянул Роберту узкий кожаный ремешок, не проронив ни слова, — у юноши округлились глаза, Нико вцепился в руку старшего брата, понимая, что его ждёт. — Что? Пап, нет... Я не стану! — Живо. Или я высеку вас обоих! За окном грянул гром. Небо низвергло на землю дождь. Оконные ставни заколотились, закачались, но даже напористый ветер и его истошный вой не могли повлиять на сложившуюся ситуацию. Сердце Роберта билось так, будто он шагал по лезвию бритвы над глубокой и тёмной пропастью. Возможности долго раздумывать не было: или он это сделает, или отец изобьёт их так, что завтра будет тяжело подняться в школу. Мгновение — юноша отдёрнул руку брата от рукава своей рубахи, мгновение — Нико согнулся, упираясь в стол и глотая слёзы, мгновение — и вялый удар. Но мгновения длились для Роберта словно вечность. Две вечности. Три вечности! — Ещё раз, да посильнее. Будет вам наука, — ничего более не сказал Вильгельм, но даже эти слова звучали громче и страшнее грома, лишь недавно развергшего вечернюю мглу. Скрепя сердцем, Роберт вновь замахнулся, и на белёсой коже показался ещё один пунцовый след. — Ну? Чего ты ждёшь? Разве я сказал «ты можешь закончить»?! Ещё. Ещё раз. От напряжения юноша прикусил губу. Лора уже возвращалась с урной к плите, пытаясь сохранять спокойный и непринуждённый вид. Всё происходящее больше походило на маленькое безумие, вспышку или настоящую бурю в голове идиота. Хрупкие женские руки наконец закрыли окно. Кажется, даже неистовство погоды сошло на нет. В комнате наступила полнейшая тишина. — Достаточно. Остаётесь сегодня без ужина. Можете идти к себе. Доброй ночи, мальчики, — лицо Вильгельма приобрело привычное выражение. Ручка заскользила по бумаге. Он в который раз поправил очки с важным видом и внимательно присмотрелся к страничке. Черта, пересекающая, будто горный хребет, пески пожелтевших листов теперь казалась мужчине мелочью. — Ах... — протяжное и такое умиротворённое, что даже по спине Лоры пробежались мурашки. Всё закончилось. *** «Боже, как я мог?! Я... Я не нахожу себе оправданий. Ничего бы не было, не выйди я на улицу. Дурак! Дурак! Дурак! Знал, что нельзя, знал, что потом попадёт, если узнают. А я?! А я как всегда... В семье не без урода. В семье не без урода!» — с этими мыслями Роберт готов был бить себя в грудь. Но уже ни к чему. Он сидел на кровати брата, поджав колени и слушая, как бедняга продолжает тихо всхлипывать. Сердце юноши прожигала обида на себя и на чрезмерно строгого отца. Живот крутило, но даже эта боль не могла сейчас сравниться с его душевными терзаниями. Роберт будто бы свалился в ту самую тёмную пропасть, но пока что не достигнул дна. Его тело в свободном полёте, на пути к удару об холодные камни. Там, в конце, его ждёт полнейшее разочарование в себе — Роб... Давай спать. Я совсем устал, — Ник коснулся мокрою от слёз ладошкой спины брата. Роберт, будто получив долгожданное прощение, с дрожью по телу улыбнулся и тяжёлыми шагами направился к своей постели. — И правда. Пора спать.