***
— Осторожно, — раздался над ухом Данника голос Димона. Он словно очнулся от глубокого сна и медленно поднял глаза на колонну, в которую чуть не врезался. — Ой, — только и сказал Данник. Он совсем ничего не почувствовал от того, что сейчас чуть ли не заработал себе шишку. Ему было всё равно. Данник с хладнокровным выражением лица обошёл колонну и поплёлся дальше, снова опустив голову. В его голове было множество мыслей и в тоже время там не было ничего. Ничего, за что можно было ухватиться и осмыслить полностью, завершив логическим концом. Нет, там не было ничего такого. Он просто ходил, сидел и иногда что-то делал, продолжая создавать всё новые и новые мысли, которые так и недодумывал до конца. А в душе была пустота. Если бы там была просто пустота, то ему было бы легче, но это была пустота, всасывающая в себя всё вокруг. Иногда она доходила и до разума и тогда пустота обволакивала всё тело, душу и разум. Разве можно так? Нет. Но Данник не мог по-другому. Он не чувствовал себя живым. Он вообще себя не ощущал. Только мысли и пустота. Он не жил, он существовал. Данник никогда не думал, что сможет так полюбить. Даже когда он сказал Маше, тогда, когда они мокрые до нитки стояли под навесом их подъезда: «Я люблю тебя», даже тогда он не думал, что эта любовь будет такой сильной. А за что? За что он её полюбил? Он не знал. Наверно, за ту хрупкость, что скрывается за силой и уверенностью. — А вот и наш любовничик, — раздался насмешливый голос так мало знакомый Даннику, но уже до глубины души неприятный и ненавистный. Данник резко даже как-то яростно поднял взгляд полный ненависти. Глеб усмехался. Все мысли, разбросанные до этого в хаотичном порядке, собрались в одну: «Ненавижу». — Ой, какие мы злые. И что же, каково это быть в проигрыше, Бешеный Пёс? — кличку Глеб растянул по слогам, пропивая каждую букву, придавая им особое значение. Это взбесило Данника ещё больше. На языке было столько слов, которые так и лезли наружу, но они не как не хотели собраться в предложения. — Не сердись ты так сильно, — красивые губы Глеба растянулись в холодной, презрительной улыбке. — Тебе ведь не привыкать проигрывать, — Глеб склонился над Данником, прошептав ему на самое ухо. — Как тогда в магазине. Эта фраза могла ничего не значить, но глаза Данника округлились. Странно, а ведь до этого момента ему почему-то казалось, что он уже где-то видел этого Глеба, сейчас всё стало на свои места. Да, это тогда он видел эту холодную надменную улыбку. Да, это был он. Его спокойные ленивые слова, уверенные в своей победе без малейшего колебания. Данник бросил быстрый взгляд и его глаза встретились с глазами его противника. Холодные, светлые, как и улыбка. И ужасно то, что они правы, они знаю то, о чём Данник не хочет вспоминать и то, чего он стыдиться, а значит они стоят выше его. Они могут управлять им. Пыл как-то поутих, но не ненависть. — Как думаешь, с кем Маше будет лучше? С таким нищим и бандюгай, как ты, или со мной, богатым бандюгай? — он усмехнулся, говоря о себе. Данник ничего не ответил, только опустил глаза. Он не мог больше смотреть в глаза Глеба, но почему— он не знал. Просто не хотел, словно устыдился самого себя. Они были противны ему. — Знаешь, — продолжил шептать ему на ухо Глеб, — Маша пришла ко мне добровольно, — что-то больно кольнуло в сердце Данника, а потом сжало, словно тисками, но он так и не поднял взгляд. Он знал, знал, что она у него, но надеялся, что это не так. Но он знал… — И знаешь, ей довольно неплохо живётся и, наверно, лучше, чем с тобой. Как только я окончу универ… а может быть и раньше, зачем тянуть? Мы поженимся, и она станет моей по закону, хотя, что закон значит для меня? Правильно, ничего, — его слова были словно яд. Обжигающий, уничтожающий яд. — Думаю, я вряд ли смогу сдержать себя до этого момента. Так приятно осознавать власть над кем-то и когда этот кто-то, находится в твоём доме, под твоей крышей и в соседней комнате. Даннику было противно это слушать, но он не мог сдвинуться с места. В его голове возник образ Маши, которую Глеб целует в губы, опускаясь всё ниже и ниже…. Нет, он не сможет этого вынести. Он не может больше этого слушать. Лучше вообще ничего не слышать и не осознавать. И снова пришла пустота. Он больше не слышал, что ему говорит Глеб, что он делает, но, кажется, тот понял, что достиг своей цели и, усмехнувшись, продолжил свой путь, оставив Данника наедине со своею пустотой. Кто-то взял его под руку и куда-то потащил. Он не сопротивлялся, он чувствовал себя полностью опустошённым и ему было уже всё равно, что с ним сделают, зачем и когда. Его завели в какой-то кабинет, который был сейчас пуст от учеников и даже учителей. А потом, он где-то в своём подсознание, словно эхо услышал щелчок. Дверь заперли. Данник никак не отреагировал даже на это, его ноги подкосились и ему захотелось сесть, но тут, когда он уже почти приземлился на стул, кто-то резко дёрнул и поставил на ноги. Данник не успел очнуться от удивления, как уже получил по лицу. Щека покраснела и стала гореть. Данник удивлённо поднял глаза на своего обидчика и потянулся к повреждённой щеке, но тут же получил по другой. — Эй! — на этот раз он захотел возмутиться, но его перебили. — И это великий Бешеный Пёс, за которым пошло так много народу? Который избил не одну кучу ублюдков за то, что те оскорбили его товарищей? Не тот ли это пацан, который как баран упирался, отстаивая свою правоту? Ты что, стал размазнёй? Вздыхаешь по девчонке только потому, что не можешь её отобрать у кого-то козла, который вообще на гомика похож? — Димон явно потерял всю свою привычную спокойность и холодность. Его глаза горели, а слова он словно выплёвывал, а не говорил. А Данник опешивши смотрел во все глаза на него, пытаясь осознать то, что сейчас его оскорбили, назвав «упёртым бараном», но всё же не возражал. Димон понял, что до Данника кажется дошло, и он немного успокоился, но перед тем как отпустить, он для профилактики ещё раз зарядил пощёчину Даннику и только потом отошёл, тяжело дыша. — Ну? Чего не отвечаешь? — спросил Шесцкий, облокотившись об парту, у Данника. Тот удивлённо продолжал таращиться на Димона, не понимая, что это сейчас такое было и как ему реагировать. Димон отдышался и поднял голову, их глаза встретились. Данник непонимающе смотрел во все глаза, а Димон уставился на него в ожидании ответа. — Пф, — он не смог сдержаться и отвернулся от Данника, чтобы скрыть распирающий его смех. — Ха-ха-ха-ха! Данник сначала ещё больше удивился, а потом его губы растянулись в улыбке. — Дурак ты, Димон, — странно, но в его душе вдруг появилось какое-то тёплое чувство, которое постепенно стало заполнять пустоту, но полностью заполнить оно не могло. Но сейчас и этого хватало для того, чтобы Даннику стало лучше. Ему захотелось смеяться. — Я тебя прикончу. Врезал же ты мне… Чего ты ржёшь-то? Димон прекратил смеяться, что было очень сложно, так как каждый раз, когда он поднимал глаза на своего друга, смех снова начинал вырываться наружу. — Видел бы ты, какой глупый вид у тебя был, — он устало вздохнул и зачесал рукой выбившиеся волосы назад. — Ай, иди ты, — Данник изобразил, что обиделся. Но разве мог он обижаться на друга, что вывел его из удручающего состояния души. Димон ещё раз тихо посмеялся, но это были последние остатки смеха. — И что же будешь делать? — спросил он, снова приняв серьёзное выражение лица. Данник неуверенно глянул на друга, а потом снова опустил глаза, словно смутился того, что не знает ответа. — Ты что, так всё и оставишь? — Даннику становилось неловко под взглядом Димона. Давно он так не робел. — Ты её вообще любишь? — Конечно! — слишком громко крикнул Данник и, поняв это, виновато отступил. — Конечно, — уже более тихо повторил он. — Тогда в чём дело? — Димон не мог понять своего друга, что же, что же могло его так сдерживать? Раньше его ничто не могло остановить, если он хотел что-то получить или сделать, а сейчас? Что же так его изменило? — Понимаешь… — начал Данник, старательно подбирая слова. — Я люблю её, но… любит ли меня она? Если она меня не любит, то я ничего не могу поделать, это её выбор. «Вот значит что, — Димон усмехнулся про себя. — Теперь он считается с её мнением, а ведь раньше, порою он даже меня не слушал. Надеюсь, это пойдёт ему только на пользу». — А тебе не кажется, — уже вслух добавил Димон, — что ты даже не спрашивал её об этом на прямую? Данник замер, кажется, он пытался полностью осознать то, что сейчас услышал. А ведь действительно, Маша никогда не говорила ему на прямую, что ненавидит его, а он и не спрашивал, как она к нему относиться. Что-то постепенно стало доходить до Данника, распространяя по всему тело какое-то странное чувство: надежду. Да, надежду на то, что возможно всё было не так, как он думал и всё же… — Но… — Дубина, ты так и не понял? — у Димона начинало возникать желание снова ударить Данника. — Я хочу видеть того Бешеного Пса, а не Даниила Хадеева, который ходил и вёл себя как мешок с соломой. Если ты хочешь знать, что она о тебе думает, то пойди и спроси её об этом, пусть она и будет на другом конце света. Спросить её. Просто пойти и спросить. Пусть придётся искать её днями и ночами, но ему совершенно не хочется ощущать это чувство непонятливости, недосказанности. Нет, он не хочет вернуться в ту апатию, в которой прибывал до этого. Да, он так и поступит. — Так каков наш план? — на лице Данника появилась предвкушающая улыбка, а в серых глазах загорелся озорной огонёк, как когда-то давно ещё в школьные годы его жизни. Да, сейчас начинается его новая «игра». — Ну, раз так… — Димон поправил очки на носу, скрывая довольную ухмылку. — Думаю, нам следует сделать вот что…***
Ночь. Странное это время. Это время, когда даже прекрасное может показаться ужасающим, а то, что до этого не обращало на себя внимания, неожиданно оказывается очень приятным на вид. Это время, когда город показывает свою «тёмную» сторону. В это время выходят те, для кого день слишком ярок. Это время, когда по закону жанра все злые замыслы воплощаются в реальность. По тёмной, не освещённой фонарями улице двигались тёмные фигуры. Сколько их было нельзя было определить. Иногда их чернота сливалась с серыми стенами домов и тьмой переулков. Они шли медленно, совершенно никуда не спеша. А зачем им торопиться? Ночь длинная, а их цель предельно ясна. Они прошли ещё несколько домов, изредка перешёптываясь между собой. То, что они говорили было совершенно не секретно, их даже услышать никто не мог, потому что кроме них на улице был только кот и то тот сидел на другой стороне улицы, изредка мигая своими светящимися, как фары, глазами. Но всё же, они шептали, когда что-то говорили друг другу, словно боялись, что сама ночь может их услышать, и тем самым они разозлят её. Наконец они прибыли в нужное место, остановившись возле двери, над которой висела светящиеся вывеска — единственный источник свет на это улицы в это время, — на которой было написано большими красивыми буквами: «Кошкин дом». Это был клуб. Один из четырёх полуночных гостей, лица которых теперь были слабо освещены светом вывески, постучался в дверь. Дверь открылась не сразу, но уже когда молодой мужчина решил постучать ещё раз, она отворилась, постепенно освобождая внутренний свет, рвущийся наружу, во тьму улицы. — Чего надо? —с недовольным лицом спросил крупный охранник, лицо которого было невозможно рассмотреть из-за того, что свет лился прямо в глаза. Четверо друзей не успели ответить, так как на минуты свет ослепил их глаза, привыкшие к темноте ночи. — Не волнуйся, Стёп, они ко мне, — за спиной «Стёпы» появилась ещё одна внушительная фигура. А когда глаза друзей привыкли, они смогли рассмотреть приветливо улыбающееся лицо Бориса Игнатича. — Ну что, привет, Бешеный Пёс. Губы Данника растянулись в довольной улыбке. Их план начал действовать.