Кровные узы

      Вечерело. Медленно темные тучи наплывали на небо, затевая нешуточную бурю. От утреннего пекла не осталось и следа. Холодный ветер сменил легкий теплый ветерок, охлаждающий кожу от жара. И теперь все уже кутались в кофты, и казалось невероятным, что еще сегодня они были готовы нырнуть в речку с головой. С черемух и яблонь облетали белые лепестки цветов, разлетаясь во все стороны. Стучали в окна ветки этих деревьев. Разносился по дому неприятный звук, заставляя вздрагивать каждый раз, как впервые.       Дед Матвей и Антон сидели за столом на кухне. То и дело слышался лай собаки за окном, пытавшейся задремать, но сон ее постоянно прерывался грохотом ведер и ворот. Надя весь вечер практически сидела с бабушкой — так хотела и Людмила Федоровна, и Надя уже давно не видела бабушку. И именно ей она могла рассказать о самом сокровенном, наболевшем. Знала: она поймет. И бабушка понимала. Она, как и в былые времена, гладила внучку по волосам, сначала выслушивая, а потом давая наставления.       А Надя чувствовала себя ребенком. Той маленькой девочкой, которую задирали в школе одноклассники, и она приходила к бабушке, когда приезжала на каникулы, и рассказывала всё то, что скопилось на душе, что болело. И всегда помогало. Становилось легче. Бабушкины советы всегда были бесхитростными, бескорыстными. И Надя улыбалась. Улыбалась и говорила, что обязательно воспользуется советами бабы Люды.       Так и сейчас: она рассказывала о своей жизни в Москве. Рассказывала всё: от мелких неурядиц до конфликтов, оставлявших рубцы на сердце. Каждый оставлял свой след в ее душе. Каждый, даже самый маленький и незначимый для других, заставлял ее еще долго думать об этом. И она думала. Думала ночами, отгоняя от себя рой мыслей, чтобы выспаться перед работой. Думала утрами, щурясь от солнца. И на работе, бывало, ее посещали разные мысли, заставлявшие опускать взгляд в пол и томно вздыхать, скрываясь от посторонних глаз.       Бабушка медленно поглаживала внучку по голове, выслушивая внучку, и снова и снова давая ей те самые советы, что давала и когда-то в детстве.       Антон маленькими глотками пил чай, слушая рассказы Матвея Егоровича. Слегка заскучав в его обществе, Лакушев, дабы не показаться бестактным, кивал в знак согласия, либо пытался отвечать краткими: да, нет. Мысли о сестре не покидали его, как не покидали и раздумья об озере, таинственно и тщательно скрываемом. Думал: с чего начать поиски сестры, у кого спрашивать о Ларисе Журавлевой. Кто она? Как жила? От чего умерла? Ведь, как предполагал Лакушев, она была довольно молодой во время своей смерти. Хотя, чему удивляться, ему как судмедэксперту. И не такое видели.       Ударила в окно ветка; залаяла вновь собака, очнувшись от сладкой дремоты. Антон вздрогнул, вернувшись из своих раздумий. Он посмотрел на Матвея: этакий добрый старичок из русских народных сказок — старичок-боровичок: волосы, уже поседевшие, добрые глаза, хитровато поглядывавшие на гостя с легкой иронией, но было в них какое-то тепло, исходившее от него и словно витавшее в воздухе.       Антон решил, что спросить его о Ларисе и Алле будет логично. Этот человек прожил здесь всю свою жизнь и наверняка знает всех, кто жил здесь. Ну, по крайней мере, Лакушеву хотелось в это верить.       Но не успел Антон и рта раскрыть, как услышал незаконченный утром рассказ деда. — Есть у нас здесь озеро гиблое — ну это ты уже знаешь, — так вот, потерялась у нас как-то одна женщина. Долго искали. Кто-то думал: загуляла; кто-то — уехала. Но не могла она уехать: дома девчонка была одна — дочка ее. Тогда еще Толик был маленький и Татка тоже. Только Толик постарше. И вот приходим к ней домой, а там девчонка ревет. Говорит: мать ушла еще вчера и все еще нет. А Ларка матерью был дай бог каждому!..       Антон встрепенулся. Резко поднял голову на деда Матвея. Отставил в сторону чашку чая. Пристально посмотрел на Кольцова. Неужели он сейчас рассказывал о той самой Ларисе Журавлевой?! Неужели это она ушла, бросив Аллу одну. Возраст совпадал, прикинул Антон. Если так, то его домыслы по поводу того, что озеро и поиски Аллы станут неотъемлемыми частями друг друга.       Только хотел Лакушев поподробнее разузнать, что за Ларка и как звали ее дочку, как вошла Надя и присела около мужчин. — Бабушка уснула, — улыбнулась она.       Но на этот раз Антон будто не заметил появления Нади. Теперь он хотел узнать как можно скорее о том, что все-таки произошло с Ларисой. — И что же тогда случилось? — будто невзначай спросил Лакушев. — Да, — отмахнулся Кольцов, — потом поговорим. Ну что, Надюша, как там Москва?       Он приобнял внучку. Та улыбнулась. Как тепло было в этом доме! Как уютно даже в самый непогожий вечер. И Надя, взяв в руки кружку с горячим чаем, чувствовала, что она дома. Именно здесь, в этой деревеньке, а не в мегаполисе, где вокруг лицемерие и все меряется деньгами. Нет, там однозначно было неуютно. К жизни там нужно было готовиться, и Надя думала, что готова. — Стоит, — улыбнулась Кострова. — Ирка учится. Приехать не смогла из-за учебы, а у меня начальник добрый — отпустил. — …просто божий одуванчик… — пробурчал Лакушев, кашлянув в кулак.       Надя рассказывала о работе, о жизни — обо всем, что только происходило с ней в столице. И после разговора с бабулей было проще, и теперь она могла рассказать обо всем. И, кажется, не замечала, что рядом попивает чай Антон, перед которым она бы никогда не решилась откровенничать. А сейчас будто не замечала, будто не тот Антон сидел сейчас рядом с ней. — Ты располагайся, — обратился впервые не к Наде, а к Антону, чем заставил его вздрогнуть, Матвей Егорович. — А ты, — посмотрел на Надежду, — помоги.       Надя, не противясь, и Антон поднялись из-за стола — чай был уже весь выпит, — и направились в гостиную, где Лакушеву был выделен диван. Вот с вещами пришлось повозиться. Лишних шкафов у Кольцовых не было. Только в комнате Нади, где она каждый раз жила, приезжая на каникулах. И там всё было так, как она хотела, и дед с бабушкой ничего там не трогали до приезда внучки. А вот к приезду Антона они были не готовы, да если бы и знали о его приезде, то вряд ли бы стали покупать новый шкаф. А вот вещей Лакушев взял немало, но и не сказать, что много. Только вот в ящички комода они бы точно не вошли. — Значит так, — Надя присела около Антона на диван, — я не знаю, что делать с твоими вещами, — отчаявшись, произнесла она. — Ты думаешь, я знаю? Кто из нас внучка? — Да-а… — протянула Кострова. — На внучку ты точно не тянешь… — Очень смешно, — отмахнулся Антон и посмотрел в комнату Надежды, дверь в которую была открыта. Затем посмотрел на Надю. Опять в комнату. Резко развернулся к Костровой. Взял ее за руку, нервно перебирая пальцами. Округлил глаза, нервным взглядом рассматривая ее. — Надин! — начал он. — Ты же у нас добрая душа, — да и вещей у тебя не так много, — давай к тебе, а?       Надежда вытащила руку из ладоней Антона. Прищурилась. Подумала: как он вообще себе это представляет? Как их вещи будут лежать в одном шкафу на соседних полках. Они ведь просто коллеги. Мужчина и женщина. Такое положение дел Надю не очень воодушевляло. Личное пространство-то никто не отменял. И Надя всегда дорожила собственным личным пространством. И ее личные вещи и вещи Антона должны быть в разных местах. Он ведь и посреди ночи может решить переодеться, войти в ее комнату… Нет, одним словом, плохая идея. — Нет, — резко ответила она. — Нет! Как ты себе это представляешь? — Легко.       Он взял сумку и, направившись в комнату Нади, вскоре выкладывал вещи в ее шкаф. Она же, не успев возразить во второй раз, поспешила к нему. Антон же, не особо заморачиваясь, уже запихнул часть своих вещей на свободную полку, не сворачивая и не раскладывая их аккуратно. Видимо, решив, что и так сойдет, обернулся к потерявшей дар речи от наглости Надежде. — Готово! — улыбнулся Антон и ударил ладонью о ладонь. — Надин, у вас тут душ есть и вай-фай? Скажи пароль, — он уселся на ее кровать. Достал из кармана телефон и стал ждать, когда же она начнет диктовать ему цифры, но вместо пароля Антон услышал только смех Надежды. — Не понял, — поднял на нее глаза, оторвавшись от телефона. — А больше тебе ничего не надо? — сквозь смех спросила она. — Не понял, — повторился он. — Нет здесь вай-фая, и интернет еле-еле сам по себе, а у нас нет модема, — развела руками, снова рассмеявшись.       Какой же он все-таки… городской. Еще осталось пиццу заказать и в джакузи лечь — расслабиться. А больше ему ничего не надо случаем? — Душ? — уже с опаской спросил Лакушев, видя взгляд Костровой. — Баня. — Туалет? — На улице. — Да что ж такое-то! — выговорился Антон.       Стукнул кулаком по кровати. Поднялся. Подошел к окну. Да уж, отдыхом это точно не назовешь. Это не его дача со всеми удобствами в хорошем дачном поселке. Это настоящая русская деревня, которую еще не посетили инновации, по всей стране ставшими повседневными — интернет, душ… Отсутствие всего этого выбивало его из колеи. Надо же, а. Попал в историю. Вот правда — в историю. В двадцатый век он попал.       Наде же, наоборот, нравилась тишина деревни, спокойная, размеренная жизнь, не было каких-то прыжков, бешеного ритма мегаполисов. Люди простые, неиспорченные гаджетами, знающие друг друга, умеющие помогать. Чужая беда — беда твоя. Это Надя поняла, бывая на каникулах здесь. Помнила, как бабушка плакала, случись у соседей беда. Успокаивала плачущих. Тогда маленькая Надя не понимала, почему бабушка плачет, ведь у них-то всё хорошо.       И сейчас, повзрослев, Кострова поняла: дело в другом. Не в том: городской ты или деревенский. Дело в том, как тебя воспитали. Как ты смотришь на окружающих тебя людей. И это не зависит от того, где ты вырос, где провел детство. Она встречала хороших горожан наряду с негодяями, и аналогичная ситуация была в сельской местности. Везде хватало негодяев. Но и плохие люди никуда не делись. Они были, есть и будут всегда. — Как вы тут живете?! — Как все люди, — развела руками Надя. — И вообще, иногда нужно отдохнуть от интернета. — Ага, в каменный век приехал… — пробурчал он себе под нос. — Показывай, где тут твоя баня…

***

      Татьяна Ветрова сидела около окна, смотря на стекающие по стеклу капли дождя. Иногда «сопровождая» очередную каплю в ее «пути», задумавшись, продолжала вести и по раме окна. И опомнилась лишь тогда, когда в палец начинали впиваться иглы кактуса, стоящего на подоконнике, которого она обязательно каждый раз касалась и каждый раз обещала выбросить его, но, вновь погружаясь в свои раздумья, забывала о проклятьях.       Ветер завывал на улице; капли ударялись о крыши домов. Темные тучи скрыли солнце, облачив всё в серое, мрачное. И от этого также становилось и на душе — тоскливо. И как падали с неба капли дождя, так лились слезы из глаз. И воспоминания, казалось, угасшие в памяти, ожили, снова жгли душу. Многие не любили такую погоду. Не любили потому, что именно в такие моменты вспоминали всё самое сокровенное. Не каждому хотелось ворошить прошлое, вспоминать то, что так долго и больно сжимало сердце и стояло как ком в горле.       А Тата любила такую погоду. Любила дождь, ветер, даже град, которого так боялись родители и говорили ей: «Танечка, ну как так? Перебьет же всё в огороде? Что в этом хорошего?». На что Татьяна лишь пожимала плечами. В такие дни она часто бывала молчаливой, загадочной. Не такой, как в обычные дни, — веселой и неугомонной. Словно предчувствие чего-то, и сегодня Ветрова за двадцать минут стала тихой мышкой, затаившейся в своей комнате у подоконника. Ей нравилось вспоминать, как бы странно это не звучало. Нравилось думать о том, что было в ее жизни. Нравилось вспоминать людей, которые уехали, ушли, которых нет сейчас в ее жизни. Но они были в ней, и хотя бы от этого она улыбалась.       Вспоминала она всё: от школьной скамьи и неугомонных одноклассников до первой и такой большой любви. И несмотря на слезы, пролитые тогда, сейчас было приятно вспоминать о тех временах. Сейчас уже не так больно сжималось сердце, не так сложно было вздохнуть при одном упоминании о нем — время прошло, и раны затянулись.       Тата сняла с шеи кулон, который похвалил Антон, посмотрела на него. Покрутила в руках. Обычный небольшой кулончик на цепочке с красиво высеченными там словами был очень дорог Ветровой, и снимала она его очень редко, боясь потерять. А зная себя, потерять его она могла, поэтому решила не рисковать. Подарок подруги все-таки. Вчиталась снова в эти по-детски наивные слова и улыбнулась, прошептав: «„Татке от Ляльки“ — как дети, ей-богу. Да-а, давно же мы не виделись…».       Повесила кулон обратно на шею. И правда, с подругой они не виделись очень давно — лет пять уже. И на прощание подарили друг другу эти кулоны, пообещав: «Мы обязательно встретимся!» — и обе верили в это. Обе надеялись. Созванивались поначалу, а затем всё как-то закрутилось, завертелось, и звонки стали всё реже и реже. Сейчас Татьяна уже точно и не помнила, когда в последний раз разговаривала с подругой, с Лялькой, как она ее называла, хоть та и возмущалась и говорила, что никакая не лялька она и вообще, Ляльками Ольг зовут. Но Ветрова лишь говорила: «Так и Татьян Танями, но ты же этого не понимаешь!». И спустя время Тата и Ляля стали их вторыми именами. До поры, до времени расставания…       Ветрова услышала, как где-то на ее столе гудит телефон. Пробурчав, что надо менять песню на звонке, а то скоро за сирены будут принимать, отыскала в куче всего, набросанного на стол, мобильник. Номера звонившего она не знала, но привыкла отвечать на любые звонки, даже в детстве, за что ее ругали родители, и сняла трубку.       Голос, который она услышала, заставил ее подпрыгнуть и вскочить на ноги. Тата чуть не завизжала от радости и подпрыгнула, стараясь не выронить телефон. — Лялька! Ты? — хотя она была уверена, что права, все-таки спросила. Услышав ответ, завизжала еще больше. На шум пришла мама, непонимающе посмотрела на прыгающую по комнате дочь, радостно говорящую по телефону. Пожав плечами, удалилась — в такую погоду Тата всегда вела себя не так, как обычно. — Приезжаешь? Когда? — воскликнула она, но следующие слова собеседницы заставили ее прикусить язык и больше не верещать на весь дом. Она осела на стул. Помрачнела. — Да-да, конечно, какой разговор, — уже не так воодушевленно проговорила Татьяна, накручивая прядь волос на палец. — Ты думаешь? — услышала ответ, который, в общем-то, и ожидала услышать. Вздохнула, — раз ты так считаешь… Да, я встречу тебя.       Попрощавшись с подругой, положила телефон на стол. Вздохнула. Настроение, которое только что било ключом, улетучилось. Она раздраженно смотрела на стекающие по окну капли дождя. Ударил раскат грома; Тата, резко развернувшись к окну, нервно бросила: «Да хватит уже! Надоел!». Скрестила руки на груди. Вздохнула. Взяла телефон и стала крутить его в руках: «Ну и зачем ворошить прошлое?..».       Ветрова чувствовала, что ни к чему хорошему это не приведет. А если приведет, то какой ценой? Но подругу не переубедить. Упертая, как баран, и никогда не отказывалась от того, что задумала, даже если дело было ерундовое. А сейчас? Нет, от такого она никогда не откажется. Эта идея уже давно стала навящевой, и, видимо, сейчас пришло время ее воплотить…       Приняв, как должное, решение подруги, Татьяна пошла к матери договариваться о том, чтобы эта авантюристка, искательница приключений пожила у них. Вроде бы понимала, что этот момент настанет, но почему-то было то ли страшно, то ли просто волнительно. Уповала на плохую погоду. Тата пыталась уверить себя, что завтра, когда будет солнце, она воспримет все иначе. Нужно просто подождать…