Кровные узы

      Кострова остановилась около небольшого бревенчатого домика. Хоть и старого, но вполне опрятного. Разбитый перед его окнами садик зеленел. Уже распустились маленькие голубенькие незабудки, кротко выглядывающие из-под широких тяжелых листьев, и белые приятно пахнущие, похожие на маленькие колокольчики, звонящие еле слышимые мелодии ландыши. В дальнем углу росла сирень с давно распустившимися нежно-зелеными листочками. Совсем скоро должны были распуститься и цветы — такие нежные и маленькие.       Вдохнув аромат всех цветов садика, Надя постучала в старые деревянные ворота. Антон хотел было ее одернуть — мол, чего как первобытные, звонки есть, как вовремя спохватился. Вот именно, что звонка нет. Вскоре в окне мелькнула седая мужская голова. Улыбнувшись Наде и показав, что сейчас выйдет, мужчина исчез, задернув за собой занавеску.       В ограде глухо хлопнула дверь. Послышались шаги. Лакушев взял вновь сумки, которые в ожидании хозяев поставил на землю — не такие они и легкие. Дверь открылась, и перед ребятами возник мужчина лет шестидесяти, седоволосый, но довольно крепкий. Он направился к Надежде, будто не заметив Антона, обнял ее, поцеловал в щеку.       После обмена любезностей между дедом и внучкой внимание хозяина дома перепало и на нежданного гостя. Как-то недоверчиво искоса глянул на Антона. Подошел к нему. Протянул руку для рукопожатия, предварительно перекинувшись взглядами с внучкой, спросив в этом взгляде: «Он с тобой?». Кострова кивнула. Лакушев поставил сумки на землю и протянул руку для рукопожатия. Мужчины представились друг другу, назвав имена. В это же время Матвей Егорович — дед Нади — рассматривал гостя с ног до головы и был немало удивлен его внешним видом: красная шапка в мае, когда тепло стоит такое же, как и летом. А зная, каким может быть лето, иногда май куда теплее. Прищурив глаз, он осмотрел его кофту, накинутую поверх футболки, чем-то напомнившую ему женский кардиган. — А ты чего, болеешь, что ли? — положил руку на голову, показывая на шапку.       Лакушев поначалу не понял, с чего это он должен болеть, но, сложив жест и слова воедино, осознал, что послужило поводом для таких умозаключений. Рассмеялся. — Да нет, это… мода такая. — А, ну да, — недоверчиво протянул Матвей Егорович, — из Европы вся эта мода к нам идет… — махнул рукой он и указал гостям вход в дом.       Антон, не до конца понимая сказанную дедом фразу, взял сумки в очередной раз и, когда до него наконец дошло, что имел ввиду дед Надежды, хотел было бросить их на месте. Но выбора квартир у него не было и поэтому, выговорившись, вошел во двор.       Там всё было так же, как и снаружи: просто, но аккуратно. Из-за деревянного забора ниспадали цветущие ветки яблонь, а на земле под ними лежало много-много маленьких уже опавших лепесточков, словно первый снег, накрывший землю в мае. Дальше была дверь как раз в этот цветущий сад, полный яблонь и вишен. Чуть правее — дверь в огород. Напротив — конюшня. А вот кто был там из живности — Антон не видел и не мог знать. Не слышал ни мычания, ни хрюканья, ни блеяния — тишина.       Пройдя к двери, ведущей в сени, разулся, увидев там балетки Нади. Значит, так принято. Вошел в сени и словно попал в старую сказку «Морозко» или «Аленький цветочек». На окне висели белоснежные занавески, на подоконнике стояли горшки с цветами, в основном, геранями. На комоде, почерневшем от старости, лежала вытканная салфетка. А на ней — деревянная резная шкатулка.       Открыв деревянную дверь, Лакушев вошел и очутился в комнате, которую он бы назвал прихожей. Миновал ее и вошел в комнату, где на старом диване, уже потасканном временем и застеленном коричневым покрывалом, сидели Надя и ее дед. Наконец поставив сумки, Антон присел рядом с ними, явно прервав своим появлением разговор деда и внучки.       Находясь еще в прихожей, он слышал, как Матвей Егорович вполголоса спрашивал у Костровой: «По кой-черт ты его сюда приволокла?». На что был получен столь же тихий ответ, также не укрывшийся от слуха Антона: «Дедуль, во-первых, Антон — врач; во-вторых, куда он пойдет, кто ему здесь комнату сдаст? Коза Манька соломы постелет? И, в-третьих, он сам приехал, никто его никуда не тащил, у него здесь свои дела». — Ты, говорят, врач? — обратился к Лакушеву мужчина.       Антон кивнул. — Ладно, куда деваться, оставайся. Людмила моя сильно захворала. Ты уж попробуй ей помочь.       Матвей Егорович поднялся. За ним встали и Надя с Антоном. Словно нельзя иначе, пошли за ним по пятам. Минуя комнату, вошли в самую дальнюю, где на кровати спала женщина примерно того же возраста, что и дед Нади. — Людочка, — нарушил тишину Матвей Кольцов, — тут Надюша приехала и доктора с собой привезла, — присел на край кровати.       Антон подошел к женщине. Осмотрел ее: бледное лицо, еще не проснувшиеся глаза и слегка потерянный взгляд. Он видел, что она больна, но выводов, что скоро умрет, делать не мог. Да и не понимал, с чего они были сделаны. Оснований для этого, по крайней мере пока, он не видел. Попросив оставить его наедине с Людмилой Федоровной и дождавшись, пока за Надей и ее дедом закроется дверь, Антон приступил к осмотру.       Матвей Егорович и Надежда сидели на кухне за столом. Перед ними стояли чашки, наполненные горячим чаем, но к ним они почему-то не притрагивались. Ждали вердикта Лакушева. И вот услышали, как легонько, но все же хлопнула дверь, как заскрипели старые доски, и вскоре на кухню вошел Антон. Присел около Нади. Посмотрел на Матвея Егоровича. Улыбнулся. — Ну и кто Вам сказал, что нужно ждать старуху с косой? Вот здесь, — он протянул им бумажку, на которой тут же набросал названия препаратов, — всё, что нужно. И это не стоит бешеных денег. Ну, ей-богу, кто у вас тут такой медик, что наставил чуть ли не туберкулез и рак? — И что, правда, может вылечиться? — на радостях выпалил дед. Услышав утвердительный ответ, схватил бумажонку и принялся разбирать написанное. — А диагноз… Так это же Толик… — Какой Толик? Тот Толик? — кажется, Надя помнила мальчишку, с которым играла, приезжая на летние каникулы, с именем Толя. — Так он же двоечник. Он же сам говорил, что биологию прогуливал. — Ну вот так. Приехал. Говорит, медиком стал, но что-то, мне кажется, он темнит. Странный какой-то…       Не успел Матвей Егорович договорить, как открылась дверь и вошел молодой человек примерно того же возраста, что и Антон. Чуть выше ростом. Со светлыми волосами и острыми, даже грубыми чертами лица. Увидев его, Кольцов сразу замолчал и сделал вид, что мешает сахар в чае. А незваный явно гость прошел к ним. Поздоровался с дедом. Посмотрел на Надю. Разулыбался. — Наденька, а ты всё хорошеешь и хорошеешь! — взяв ее руку и поцеловав ее, произнес он. — Помню тебя еще тринадцати или пятнадцатилетней, кажется. А ведь узнал тебя!       Не обратив на Антона абсолютно никакого внимания, сел рядом с Надей, лишь подвинув Лакушева. — А вот тут, Анатолий, врачи говорят, что будет жить моя Людмила. А ты говорил, что помрет.       Теперь Антон понял, что перед ним как раз этот «врач от бога». Насупился, готовясь праздновать победу и выставить этого Толика перед Надей не в лучшем свете. Улыбнулся ехидно. — Ну что вы, Матвей Егорович, не говорил я, что помрет, бог с вами! — открестился он. — Я говорил, что случай тяжелый, но такое — ей-богу, не говорил! — то ли понимая, что оказался в корне не прав, попятился назад; то ли и правда дед Матвей что-то не так понял, раньше времени похоронив супругу, — но вот показать себя выше у Антона не вышло. Он лишь притянул к себе чашку с чаем и продолжил те же манипуляции, что и дед Матвей, — помешивал сахар в чае, забыв, правда, положить сахар.       Антону с порога не понравился этот человек — слишком он пафосно себя вел. Или просто распустил павлин хвост перед Надей? Тем не менее, ни один из вариантов Лакушеву не нравился, и он продолжал наводить волны в чашке с чаем. Видел, что и деду этот подхалим не нравится с его пышными фразами и явной неготовностью отвечать за свои поступки. — О, пардон, не заметил, — обернулся он к Антону, — Анатолий.       Протянул ему руку. Лакушеву не очень хотелось делать то же самое, но того требовали правила приличия, да и не было у него оснований не доверять этому персонажу — видит впервые в жизни. Может, он окажется и неплохим, но в это как-то смутно верилось. — Антон.       Молодые люди обменялись рукопожатиями. — А что это у тебя за шапка? Странно, однако, — усмехнулся Анатолий и, не дождавшись ответа, обратился к деду: — Матвей Егорович, вы же не против, если я украду у вас внучку на полчасика?       Не успела Надя возразить, что стоило бы и ее спросить, как ладонь Толика уже сжала ее запястье. Он кивнул ей, показывая, что лучше ей сходить с ним — нужно поговорить. Кострова, вздохнув, вышла из-за стола. Сказала Антону, что скоро вернется. Лакушев не успел ничего сказать, как за ними уже закрылась дверь. Снял шапку, покрутил ее в руках и положил на стол. Нет, все же здесь ему в ней не ходить.

***

      Надя и Анатолий шли по узким деревенским улицам. Кострова лишь кивала и улыбалась на нелепые шутки спутника, пыталась изобразить смех. А он шел, не переставая, как он думал, шутить и острить. Девушка лишь отгоняла от себя комаров сорванной веточкой сирени с еще не распустившимися цветочками. Пару раз, задумавшись, она чуть не попала по лицу Толику. Он резко менялся в эти моменты, и ей казалось, что мрачнел и был готов высказать всё, что скопилось на языке. Но что заставляло его так реагировать на ее неловкие слегка движения? Толя сдерживался и поначалу наигранно, а потом уже, как и раньше, искренне улыбался Надежде.       А она всё думала. Думала о многом: как он, врач, мог поставить бабушке смертельный диагноз, хотя Антон сказал обратное? Почему он так странно на всё реагирует? И что же Антон на самом деле хочет найти здесь, в этой деревне? Ведь он городской житель. В деревне, именно деревне, а не на даче, был очень давно — это она поняла уже давно, — если вообще был.       Она помнила Толю еще школьником, и тогда он был другим. Более дружелюбный, что ли. Но она списывала всё на то, что жизнь не стоит на месте и все меняются. Ведь и она уже не та тринадцатилетняя девчонка с двумя хвостиками. Но шел от Анатолия какой-то холод. Смотря в его глаза, Надежда видела там бетонную стену, через которую ей не хватало сил увидеть душу.       Списав всё на профессиональную деформацию, видимо, уже настигшую ее, она перестала вглядываться в лицо Анатолия. Лишь опустила голову к веткам сирени, пытаясь вдохнуть запах еще не распустившихся бутончиков.       А он шел рядом. Теперь уже не шутил, а просто рассказывал что-то, спрашивал, и Надя, расслышав лишь часть вопроса, иногда отвечала невпопад. Он смеялся. Но почему-то и смех его холодил кожу Костровой. А она снова списывала всё на то, что давно его не видела и еще не привыкла к нему. — А этот в шапке кто тебе? Жених?       Вновь не расслышав вопроса, Надя лишь бросила в ответ: «Да». И только потом, спустя какое-то время, поняла, что ляпнула. Резко встрепенулась. — Нет, Антон — этой мой друг, — попыталась оправдаться Надежда. — Ну-ну, — недоверчиво протянул Анатолий.       После этого она постаралась вслушиваться в вопросы, чтобы не оказалось, что у нее в Москве муж и трое детей, а Лакушев — ее любовник. Но больше никаких компрометирующих вопросов на нее не сыпалось. Лишь каждодневные: как живешь, как там столица златоглавая — стоит ли? И на все эти вопросы она с легкостью отвечала почти на автомате, все также витая где-то далеко.       Вопросы одолевали ее и смешивались воедино. Она молчала. Молчала, не решаясь спросить у Толи всё напрямую. Все волнующие ее вопросы. И она лишь продолжала, дабы не обидеть старого знакомого, молча шагать вперед по старым улицам поселка, вспоминая моменты из детства, на которые Толик, слава богу, переключился с его беспрестанных вопросов.

***

      Антон и дед Матвей пили чай на кухне. Лакушев думал: с чего начать? Куда броситься, чтобы найти хоть какой-то след Ларисы Журавлевой или самой Аллы. Насколько он понял, Лакушевой она не была. Значит, Журавлева. И его счастье, если она все еще живет здесь. Вот повезет ему найти сестру за считанные дни.       Сделав очередной глоток чая, Антон решил расспросить Матвея Егоровича, явно сторожилу поселка, о Ларисе: кем она была? Чем занималась? Где сейчас Алла, и жива ли она? Отставив кружку в сторону, Лакушев осмотрелся: всё, как в обычном деревенском доме, по его представлениям: старая побеленная русская печка, но и газовая плита была — конечно, русские сказки уже никак не вписывались, — несколько комнат, и Антону была выделен диван в гостиной. Наде же — целая комната. Оно и понятно — внучка приехала. Радоваться надо, что сейчас не шалаш делает где-нибудь за огородом. — Ты знаешь, у нас тут озеро гиблое есть.       Антон оторвался от своих раздумий и с интересом посмотрел на деда, явно довольного, что смог заинтересовать молодого москвича. А кого бы не привлекли рассказы о мистике, странностях и аномалиях? — Поговаривают, что всякий, кто пойдет туда в полнолуние в полночь, — не вернется оттуда. Было как-то у нас такое. Потерялась одна женщина…       Не успел дед договорить, как скрипнула входная дверь, послышались мелкие шаги и скрип старых досок. И вот перед ними стояла темноволосая девушка с двухлитровой банкой в руках. Длинные темные волосы были собраны в неаккуратный, видно, что сделанный наспех, хвост. Стройная девушка лет двадцати пяти в легком цветастом летнем сарафане стояла сейчас перед ними. — Дед Матвей, я за молоком пришла, — сказала она, протянув ему банку. — Ой, у вас гости, — посмотрела на Антона, кокетливо улыбнулась и накрутила на палец прядь волос, лежащих на плече, — а кто это? — Это, Татка, друг Надюшин — Антон, — сухо ответил Кольцов, переливая молоко в банку девушки. — А что, Надя приехала? — загорелась этой мыслью Татьяна, но тут же угасла: если Надя здесь с другом, значит, этот друг вряд ли просто друг. Но эта мысль недолго продержалась в ее голове, и она скоро уже вновь загадочно поглядывала на гостя.       Получив в руки полную молока банку, Тата сделала вид, что она невероятно тяжела и самой донести ее ей будет очень сложно. Нарочно сделала вид, что банка выскальзывает из ее рук, чтобы привлечь к себе внимание московского гостя. — Антон, а Вы не поможете мне? — будто невзначай сказала Татьяна. — А запросто!

***

      Тата шла впереди, вприпрыжку, размахивая сорванной в соседнем садике веткой белой черемухи, источавшей резкий сладкий запах. Цветочки осыпались на землю и, некоторые подхваченные ветром, взвивались вверх как снежинки зимой. Вся она, эта Тата, была как маленький цветок: улыбчивая, хрупкая, каковой хотела показаться Антону, легкая и воздушная, как ее сарафан, развевавшийся на ветру.       Чуть дальше, на другой стороне улицы, Антон увидел Надю и Анатолия. Увидел, как Кострова смеется и упорно что-то толкует Толику, как он сквозь смех пытается ее переубедить. Как он встал впереди нее, развернувшись спиной к Антону и, активно размахивая руками, начал что-то ей доказывать. До Лакушева долетел смех Нади.       Он окликнул Татьяну, казалось, забывшую о нем. Она резко обернулась, и больше ему не казалось так — не забыла она о нем. Глаза ее игриво посмотрели на него, ожидая, что он скажет. Губы шевелились, ничего не говоря. Она то ли хотела что-то сказать, но ждала, пока он опередит ее; то ли хотелось самой начать разговор, но не решалась. — У тебя… — не найдя, что сказать, — а сказать было надо хоть что, — он присмотрелся к ней: «Ну не сарафан же хвалить!» — нервно подумал он, и тут же его взгляд пал на кулон на ее шее: маленький и ничем неприметный, — красивый кулон. Необычный такой…       Заметив по реакции, что попал в точку, Лакушев выдохнул и крепче взялся за банку. Тата сняла кулон с шеи и присмотрелась. Протянула Антону кулон. Он взял свободной рукой: на тоненькой цепочке висел небольшой кулончик: круглый с выгравированными там словами «Татке от Ляльки». Лакушев усмехнулся. Надпись звучала забавно и по-детски наивно. Такие обычно дарят друг другу подруги, и, он не сомневался, такой же был и у этой «Ляльки». — А Лялька — это? — возвращая кулон хозяйке, поинтересовался Антон. — Подруга моя А…       Не успела договорить, как на нее налетело что-то сзади. Этим «чем-то» оказалась радостная Надя, подбежавшая к Татьяне сзади и накрывшая ее глаза своими ладонями. Сзади шел вразвалочку Анатолий. Подошел к остальным. Встал, прислонившись к забору около дома Татьяны — невысокому деревянному окрашенному зеленой краской совсем недавно, что краска все еще иногда оставалась на руках. Поэтому Толя предварительно проверил: сухо ли здесь?       Татьяна, отойдя от легкого шока, дотронулась собственными руками до ладоней, накрывших ее глаза, и поняла, что это мог сделать только один человек. — Надька! — выкрикнула она, снимая ладони с глаз. — Татка! — радостно вскрикнула Кострова.       Девушки обнялись. А Антон, устав ловить постоянно выскальзывающую банку, подошел к Анатолию и поставил банку на угловой столбик забора. Последовав примеру нового знакомого, прислонился к забору. Толя косо глянул на него и незаметно улыбнулся, но ничего не сказал. Перевел взгляд на радостных, постоянно взвизгивавших от нежданной встречи подруг.       Девушки, которых переполняли эмоции от встречи, быстро подскочили к, как им показалось, заскучавшим ребятам. Тата будто случайно налетела на Лакушева, прижав его еще плотнее к забору. От неожиданности Антон чуть было не уронил стоящую неподалеку банку. Повернул голову вбок — около его плеча стояла Татьяна, вмиг сменившая широкую улыбку еле заметной кокетливой улыбочкой, а искрящийся взгляд стал томным, таинственным. Она взмахнула волосами. Сняла резинку с волос, надев ее на руку как браслет. — А не сходить ли нам на речку? — предложила Татьяна. — Татка, ты чего? Какая речка? Май на дворе! — усмехнулась Надежда. — Ой, Надька, зануда! Да мы ж не купаться, а так — ноги помочить. А?

***

      Ободрав еще пару соседский черемух, все шли к речке, отгоняя ветками комаров и вдыхая аромат маленьких цветочков. Дорогу показывала постоянно вертящаяся, как юла, Тата, постоянно расспрашивающая Надежду то о том, то о другом. В основном, ее интересовали московские кавалеры и зарплаты. Ну и, конечно, как там устроилась ее подруга, с которой они часто играли, когда она приезжала на каникулы к деду с бабкой.       Они постоянно что-то вспоминали, смеялись и взвизгивали, что казалось Антону совсем несвойственным для тихой и скромной Нади.       Толя остановился на пару секунд, постоял позади Лакушева. Затем догнал его и сказал, что у него зеленая кофта. Стянув ее с себя, Антон убедился в этом: спина была вымазана в зеленой краске с забора Ветровой. Выговорившись, Лакушев больше не решился надеть ее, не зная, куда ее теперь деть и укоряя себя в том, что вообще надел сегодня: солнце пекло, как летом, а он в кофте — додумался ведь, а. Вот теперь мучается сам. — А что у вас тут за озеро? — вспомнив рассказ деда Матвея, спросил Анатолия Антон. — Так это… Ты про то, гиблое? Дед начал страшилки рассказывать? — похлопал его по плечу. — Ты его больше слушай — по ночам кошмары будут сниться.       Чернов хоть и пытался казаться уверенным и в слова свои добавить побольше иронии, но Лакушев видел, что его чуток передернуло от его вопроса, да и ответ был несколько неуверенным, что ли, и нервным — слишком быстро он говорил, и смех в конце реплики был неестественен — всё это казалось Антону странным. Но он, отогнав от себя смутные мысли, догнал девушек и втиснулся между ними. Толик остался позади.       Почему-то эта недосказанная история с озером очень заинтересовала Антона, а такой ответ Толи еще больше подогревал интерес. Почему-то казалось, что всё это связано и, не разобравшись в этой истории с озером, он не сможет найти Аллу — хотя вся эта затея теперь казалась дуростью. Ну как он будет ее искать? Да и вообще, он сомневался: сможет ли найти ее когда-нибудь. Но эта тайна, эта недосказанность и прищур глаз деда Матвея — загадочно ехидный — мол, заинтересовал я тебя — всё это подогревало интерес Антона. И не похоже было, что дед просто хотел напугать или что-то доказать. Нет, тут другое, а что именно — еще предстоит разобраться…