Волшебные яблоки

***

Дождь плакал, стекая струями по его лицу, длинным волосам, потом перестал, солнце высушило всадника, ветер заботливо разметал плащ, не защитивший его от непогоды. Молодой человек даже не управлял конем, как будто знал, что тот привезет его точно к цели. Зеленые с поволокой глаза задумчивого всадника были открыты, но они не видели, как приподнимаются на его пути ветки, чтобы не хлестать его по лицу, пока он ехал через лес, не замечая, что дождь уже прошел и повисшие на листве капли отражают солнце, переливаясь на нем, точно драгоценные камни. Мягкие травы полей, волнуясь, напрасно стелились перед ним манящей постелью – он не ведал усталости. Вечная дума застыла у него на лице. Бесстрастный, словно изваяние, он едва держался в седле. Только добравшись до знакомой пещеры в сгустившихся сумерках, он спешился, и его волшебный конь исчез. Минута колебания – и он вошел под каменные своды и даже факел зажигать не стал – к чему? Его глаза, давно привыкшие к темноте, уже увидели все, что живо напомнило ему те минуты, которые они с Фантагиро пробыли здесь наедине. Тогда он не осмелился причинить ей боль, а теперь сам с мукой в сердце взирал на постамент, который некогда воздвиг для ложа любимой. Тут она спала бы вечным сном, а он бы любовался ее неувядающей красотой. Тяжким вздохом он подавил терзания сердца – никуда ему не деться от наваждения. Тут ему никто не помощник – только время и разлука. Не видеть, не помнить, забыть. «Все ложь! – нашептывал ему ветер, сквозняком проникший в темноту. – У тебя впереди вечность – так и с ума сойти недолго!» Нет, он не будет, подобно безумцам, грезить наяву. Он даст возлюбленной возможность быть счастливой и пожертвует для этого чем угодно – к чему бессмертие и вечность? Он вернет ей возлюбленного, а сам... сам уйдет. Как можно дальше от своей горькой любви – к людям. Он научится врачевать. Перед ним вечность, он будет путешествовать, собирать разные травы, научится изготовлять бальзамы и целебные отвары, он будет коллекционировать различные способы лечения, опробует их на себе, и, может быть, сила Света тогда сжалится над ним и даст покой его исстрадавшейся душе? Пора. Снова пройдя по знакомой тропе к дрожащему пространству Затерянного Королевства, он шагнул за грань. Снова резкая боль, и сияние, которого не было прежде, объяло его: – Здравствуй, бессмертный, снова ты к нам? – Да, о повелитель теней. Я снова к вам, и с великой просьбой. – Успеется. Отдохни пока, путь твой был нелегок, твоя цель благородна, но и ты не всесилен, как и я. Не нам нарушать законы мироздания! Я тебе говорил об этом в первый раз, и уже тогда тебе не удалось вывести Ромуальдо отсюда. – Значит, невозможно покинуть загробный мир? – Каким образом? Жизнь человека по ту сторону окончена, его тело в земле, а душа здесь. Тарабас вдруг разом осознал, на что пошел, осознал, что действительно мир так устроен, и не ему, магу-неудачнику менять, его законы… и вдруг он увидел, вернее, почувствовал ту, с которой хотел изменить вечный закон любви. И которую обманул невольно и так жестоко... Принцесса Анджелика стояла на зеленом холме и задумчиво разглядывала горизонт. Яркое и нежное, как цветы сакуры, платье из розового шелка подчеркивало стройность девичьей фигурки. Вокруг царило блаженное спокойствие, но ей казалось, что где-то далеко отсюда она оставила что-то важное. Или кого-то… Она так настойчиво смотрела вдаль, что когда воздух впереди сгустился, принцесса решила, что ее глаза не выдерживают напряжения, но не отвела взгляда. Наконец все прояснилось: навстречу ей по цветущему лугу шел он – ее первая и единственная любовь – Тарабас. И чем ближе он подходил, тем сильнее Анджелика чувствовала, что он не должен здесь быть, как бы ей этого ни хотелось. Что-то неумолимо нарушалось в ткани мироздания: Свет делал сильный, но необдуманный ход, и Тьма готовилась взять реванш. Их взгляды встретились. Пока они обменивались приветствиями, на лице Тарабаса промелькнули самые разные эмоции: от жалости и чувства вины до легкой досады. Все это почти мгновенно скрылось за непроницаемой маской спокойствия и любезности. А вот любви Анджелика не заметила, как ни старалась. Впрочем, ей и раньше доставались лишь крохи. Ее душа и тело требовали большего, чем был способен ей дать Тарабас. К тому же принцесса довольно быстро научилась отслеживать тот момент, когда муж мысленно покидал ее, и тогда ей начинало казаться, что ей уже все равно, где он и с кем. Изредка вспыхивавшая между ними страсть обязательно пресекалась каким-нибудь нелепым происшествием. Например, во время одного из праздников загорелась крыша королевского дворца. В тот день Анджелика собственноручно жестоко наказала слугу, так не вовремя и неудачно запустившего фейерверк. Тарабас, конечно, вмешался и очень быстро все потушил, но когда он вернулся, Анджелика убедилась, что вместе с настоящим пламенем угасло и пламя сердечное, если только оно ей не пригрезилось до этого досадного недоразумения. Тарабас так на нее посмотрел, что она поняла – он не любит ее, потому что даже не стал слушать ее оправданий, молча, без объяснений развернулся и ушел. Она поняла, что муж стал свидетелем ее жестокости к слуге, но на самом деле причина была в нелюбви. Она часто плакала одна, ожидая его в огромной спальне, но выполнение супружеского долга после этого попало в разряд ненужных вещей. Зачем она поверила его обещаниям изменить законы любви? Он всего лишь позволял любить себя, а когда ему это надоело, стал избегать ее. Она даже отцу пожаловаться не могла – боялась, что тот что-нибудь сделает с ее прекрасным принцем, боялась и защищала свое. Хотя кого она теперь обманывает? Тарабас никогда не был ее – его сердце всегда принадлежало одной женщине, и это была не она. Сейчас Анджелика смотрела на мужа и видела его смятение и боль, и, как всегда, ей хотелось наказать всех тех, кто сделал больно ее прекрасному возлюбленному, как тогда, когда она сидела с ним, пронзенным стрелой, и его голова покоилась на ее коленях, а она тихонько целовала его бледное лицо и молилась только о том, чтобы он смог исцелить сам себя... – Тарабас? – Анджелика... – Почему… зачем ты здесь? – Я пришел за Ромуальдо, его любят и ждут, ему нечего делать здесь, за гранью смерти. Сердце бедной девочки оборвалось – она знала, что не за ней пришел ее возлюбленный, но так хотелось надеяться... Что ж, она примет и это. Владыка просил ее проводить мужа до полей асфоделей, где Ромуальдо отведено место пребывания, и она покорилась. Так много было в том голосе сочувствия и любви, что она всегда слушалась и готова была все сделать, лишь бы он говорил с ней. – Да, Великий, я провожу его. – Иди с ней, Тарабас, она поможет тебе. Маг хотел было возразить, но не смог, когда прохладная ладошка коснулась его руки и, вздохнув, девушка повела его куда-то. Бабочки по-прежнему вились над тропинкой, они шли мимо селений, красивых рощ, неторопливых рек и прекрасных гор. Они не чувствовали усталости – мир был так гармоничен, что Тарабасу захотелось утешить бывшую жену и попросить ее о прощении. – Милая... – Не надо Тарабас, не буди во мне былого. Ничего не вернуть. Я здесь и навсегда. – Я виноват перед тобой. – Не больше, чем другие мужчины, обещавшие любить. – Но я вправду думал, что полюблю... – ...и ошибся. Я не виню тебя, я простила тебя, как только поняла, что сама была не права. И я виновата перед тобой. Если бы не я, Ромуальдо был бы жив и тебе не пришлось бы приходить сюда. – Ты знаешь, зачем я здесь? – Да... Мне было поведано об этом. Я веду тебя к полям ожидания – там место душ, ждущих кого-то, кто остался среди живых. – Ромуальдо ждет? – Конечно. Он же любит свою Фантагиро. Тарабас промолчал. – А ты не ждешь меня, милая? Анджелика вдруг запнулась и застыла. – Нет, не жду. К чему тешить себя надеждой? Я простила и отпустила тебя. Если ты когда-нибудь попадешь в этот мир, то только сам – ты ведь бессмертный, а у вас другая участь даже здесь. – Постой, но как ты живешь без надежды? – Владыка так милосерден. Он сам много испытал в стране живых, так что для каждого из приходящих сюда у него находятся слова утешения, после которых становится не так больно, и я стараюсь забыть, и мне это почти удается. Прости, но мы пришли. Кругом, куда бы Тарабас ни кидал взгляд, простирались поля невиданных цветов! Они почти сразу увидели того, за кем пришли – он лежал среди цветов и не то спал, не то грезил, и Тарабасу невольно пришло на ум, что картинка повторяется. Только теперь Ромуальдо не был каменным изваянием, а казался вполне живым, и даже румянец никуда не делся со щек. Ромуальдо не помнил, сколько прошло времени с тех пор, как привычный ему мир изменился. Казалось, только что он испытал жуткую, почти невозможную боль, на миг его охватило отчаянье, что не увидит больше золотых искорок в глазах своей названной дочки, что больше никогда не прижмет ее юное, трепещущее тельце к своей груди... Но беспокойство оставило его по мере восхождения куда-то, где плывшие в вышине небес облака обрели плотность и он слился с воздухом воедино, оставляя позади все тревоги и печали… и Фантагиро. Лишь образ маленькой кареглазой златовласки прочно занял его мысли, и теперь, после странствий и скитаний по иному миру, он уснул лишь оказавшись на полях асфоделей – прекрасных цветов. Ему было спокойно и безмятежно – сны и думы мешались в его голове, и приятное забытье обволакивало тело. Только тело ли? Он побывал во стольких передрягах и столько испытал, но ни одно колдовство не убаюкивало так его душу, истерзанную сомнениями. Там, внизу, за гранью, все было неясно и непонятно – он так стремился избавиться от преследовавшего его чувства вины по отношению к жене и к возлюбленной, что даже хорошо, что он теперь свободен от объяснений, от выяснения отношений и главное – от женских слез, что действуют на него, заставляя чувствовать себя более виноватым. Девочка... он теперь не вспомнит ее имя, только ее образ плыл в мыслях и навевал сладостный туман грез вперемешку с цветами. Ему было хорошо и безмятежно… и кто эти двое, что пришли потревожить его покой? Тарабас не решался разбудить Ромуальдо – он все смотрел на своего соперника, что мирно спал, раскинувшись на тонких стеблях цветов, и, казалось, невесомо плыл над ними. «А чему я удивляюсь? Ведь это не тело, а душа, пусть она имеет внешность Ромуальдо, но он здесь нематериален, бестелесен… и этот его сон – как долго он спит?» – С вашей неудачной попытки побега. – Ты читаешь мои мысли? – Нет, просто мысли есть часть души, а ты думаешь слишком громко, что не услышит только глухой. Ты огорчил Анджелику... – Прости, Владыка, но я не могу обманывать ее больше, чем обманул еще до ее гибели, и никогда не забуду, что и она, и Ромуальдо погибли из-за меня. Мне неприятно ее видеть потому, что рядом с ней я чувствую себя виноватым, а потому не знаю, как себя вести с ней. И, потом, я понимаю, что ей здесь хорошо, что тут она наконец-то обрела покой и что со временем ее раздражительность пройдет, и она забудет меня. – Так ли? Ты хочешь забвения для нее? Чтобы она забыла и разлюбила тебя? – Если это возможно, то да, ее любовь ко мне принесла ей столько несчастий и разочарований, что этого не пожелаешь и врагу, а она хорошая девушка. К чему ей помнить о том, кто, обманываясь сам, пусть невольно обманул и обидел ее? – Хорошо, тогда она пройдет через Лету и забудет о тебе. – Благодарю тебя, Владыка... Тарабас почувствовал светлую грусть – он прощался с той, которая любила его и для кого он был центром вселенной. Скорбная улыбка чуть тронула его губы, и в то же время тепло объяло все его существо. – Владыка... – Ты его просто так не разбудишь, это другой сон – вечный, пока не придет та, о которой он грезит. – Мне давно надо было придти, а не прятаться за его образом... – Ты думал, что делаешь лучше для той, которую любишь больше жизни. – Да, но она любит его и не может без него. Я знаю... Владыка вздохнул: Тарабас снова жертвовал собой, снова давал другим то, что мог, дарил им то, чего лишался сам. Навеки. Так ли это? Сердцеведец знал и видел будущее, но молчал, потому что ни людям, ни самому ангелу в человеческом обличье не надо было знать его. Как жить, сознавая, что конец неминуем и что теперь, с этой жертвой, самое возлюбленное для него существо на свете лишается дара бессмертия? Он сам выбрал этот путь, ему по нему и идти, и никто не сделает этого за него. Прежде чем снова возвратиться в мир Затерянного Королевства, Тарабасу надлежит многое сделать, много узнать и испытать, самому стать знаменем и легендой. И схватка с отцом неминуема. Владыка думал и наблюдал. Бездействие давалось нелегко, хоть он и не подавал вида. Душа повелителя теней рвалась заслонить мага собой в решающей схватке. Тем временем Тарабас достал одно из добытых яблок, что было при нем и помогало незримым образом, и сила Света заструилась на Ромуальдо, пробуждая в нем память и волю к жизни и новой судьбе и любви. – Тарабас? Где мы? – Ромуальдо не удивился бы, если бы рядом была его королева или Анджелика, но увидеть, пробудившись явно от долгого сна, этого волшебника было как-то слишком. – Мы в той стране, где растут плоды жизни. Ромуальдо, все в Тоскане ждут твоего возвращения, нам пора в дорогу. – Настала пора прощаться, – тихо произнес Владыка. – Тарабас, ты помнишь, где дорога Обратных Врат? – Да, Владыка. – Тарабас вдруг почувствовал невыразимую тоску, как будто расставался с частью своей души. – Кто этот человек, что говорит с тобой? – Ромуальдо не понимал ни слова из речи диковинного существа – казалось, что они говорят меж собой на каком-то птичьем языке. – Пойдем, ты и так достаточно тут задержался, я все тебе объясню по пути в Тоскану. – Все ли, друг мой? – мысленно спросил Владыка. – Все, я не буду ничего скрывать от него. Будь что будет, но лгать ему я не намерен. – Тарабас резким движением послал в дрожащее пространство Ромуальдо, а потом последовал сам. – Держись, мой мальчик и будь счастлив. Твое бессмертие остается здесь. Ничего не поделаешь – таков закон сохранения. Жизнь за жизнь – душа за душу. На мгновение Тарабасу почудилось, что образ Владыки, представлявшего собой точный портрет его самого, только со светлыми волосами, как-то померк и по его щеке скатилась еле заметная слеза, утертая одним движением руки. Они долго, всю ночь напролет, молча ехали на магических конях, созданных мановением руки Тарабаса. Ромуальдо с трудом воспринимал случившееся с ним в последнее время. Заметив, что Ромуальдо с трудом преодолевает сонливость, волшебник про себя усмехнулся: «Не наотдыхался еще?» – но все-таки он понимал, что на его спутника действительно свалилось такое множество событий, что обычному человеку впору сойти с ума или просто не верить в то, что видели его собственные глаза. «Пожалуй, так было бы проще какому-нибудь деревенскому мужику, но король Ромуальдо – образованный молодой человек… Хотя что взять с братьев-схоластов, захвативших университеты? Они даже алхимию низвели на уровень фокусов. Разжигать огонь под ретортой умеет каждый, а вот получить гомункула – это для них невыполнимая задача», – думал Тарабас, оттягивая момент начала беседы. Пока Ромуальдо искал в лесу хворост, маг из пучка травы и сухой ветки соорудил небольшой огонь и лишь печально улыбнулся, слушая ругательства мужчины по поводу невозможности найти достаточное количество хвороста. – Ничего, Ромуальдо, хватит на то, чтобы позавтракать и согреться, а то утра достаточно холодные. Осень. – Как осень? Это меня не было полгода? А как же я вернусь теперь? Я ведь мертв почти полгода! Фантагиро, наверное, все глаза проплакала. Хотя... с ней все в порядке? Она жива? Что ты там говорил про плоды с Дерева жизни? И вообще кто-то обещал мне все рассказать! – С королевой Фантагиро все хорошо, она жива и здорова. Все ждут возвращения короля Ромуальдо из путешествия по королевству. Тебя не успели похоронить. Ты воскрес сразу после своей гибели: всем было объявлено, что ты только потерял сознание из-за той адской игрушки, взрывом которой убило принцессу Анджелику. И не полгода, тебя не было всего три месяца... – Что?! Как так воскрес? Я же был в Затерянном Королевстве! – Мне пришлось принять твой облик. Для нее. Ромуальдо некоторое время смотрел на Тарабаса, а потом вытащил из ножен меч: – Защищайся! Проклятый волшебник! Заморочил голову Фантагиро, ее сестрам, чтобы, воспользовавшись моим отсутствием, посягнуть на честь моей жены? – Сумасшедший... Желаешь драться? Изволь! Несколько мгновений стояла гнетущая тишина. Один осознавал услышанное, другой сказанное. Встретившись взглядами, мужчины заняли позиции, и в руке Тарабаса в лучах восходящего солнца блеснуло оружие. «Почему бы и нет, раз так угодно судьбе? К тому же быть убитым в поединке лучше, чем жить без цели». Тарабас дал знак, что готов, и меч Ромуальдо рассек воздух. Чародей ушел от удара, следующий он парировал, но прорывать защиту противника, казалось, не собирался вовсе. Удар. Блок. Удар. Блок. Эта череда начинала казаться бесконечной. Их движения напоминали танец по кругу. Тарабас не удивился, услышав внутри себя голос отца: – Вот полюбуйся, сын, ради кого ты пожертвовал бесценным даром бессмертия! Человек во всей его красе! Ему бы в ногах у тебя валяться и благодарить, а он возомнил, что вправе вершить суд! Знаешь, как они сами про себя говорят: не делай добра – не увидишь зла в ответ. А между тем не нужно особенно стараться, чтобы раздавить его как клопа. Он сам определил свою судьбу: пусть отправляется туда, откуда пришел! А Фантагиро ты всегда можешь сказать, что не вышло. И ни одна живая душа не узнает, как было на самом деле. – Напрасно стараешься, отец! Если доведется с ней говорить, я больше не допущу, чтобы грязь лжи коснулась ее. Тарабас отлично понимал, что Ромуальдо значительно превосходит его в воинском искусстве, но необычный меч давал волшебнику скрытое преимущество. К тому же сейчас ярость мага против воли нарастала с каждым ударом, подавленные чувства искали выхода. Внутренний диалог с Даркеном только способствовал этому. В очередной раз мечи со звоном скрестились, высекая искры. Молчаливое противостояние продлилось недолго – Тарабас отступил, долгожданное ощущение свободы и полного слияния с оружием пробуждало давно забытую потребность. Древний клинок в руке едва заметно вибрировал, и уже стали проступать руны на лезвии: он требовал крови – плохо заживающая рана если не убьет сразу, то долго еще будет подтачивать жизненные силы человека, станет мощным источником энергии страдания, которая используется в черной магии. Этот удар практически невозможно ни отвести, ни перехватить – от причудливым образом изогнутого клинка не защитит ни доспех, ни латная перчатка. Нужно всего лишь немного изменить направление движения при парировании и перейти в контратаку. – Подумать только, Тарабас, каков праведник! Смотришь и прямо веришь, что он защищает честь своей королевы. Да только нам-то с тобой известно, с кем он… – Нет, не желаю этого слушать, отец! Я не стану слепым орудием гордыни и тщеславия, не дам ревности и злобе одержать верх над собой! В этот момент волшебник оступился и потерял равновесие. Он мог защититься, мог еще, отведя удар, подняться на ноги, но не стал. Напротив, резко отбросил меч в сторону. Ромуальдо едва успел сдержаться. Его клинок застыл в дюйме от горла противника. По щеке Тарабаса текла слеза, он смотрел куда-то мимо Ромуальдо. Тот в растерянности убрал оружие. Он поступил как должно, но если вдуматься, то не мог поручиться, что сам сумел бы устоять перед искушением, окажись на месте мага. – Лучше бы ты убил меня… – Тарабас отвернулся, вздрагивая от беззвучных рыданий. Смотреть на это признание собственного бессилия было тяжело. Ромуальдо вложил меч в ножны и опустился на землю рядом с волшебником. Проявление слабости при сопернике действительно хуже смерти. Чем тут можно помочь? Одним своим существованием он лишал чародея надежды на счастье. Судьбе было угодно, чтобы они встретились с Фантагиро раньше, и они ведь были счастливы, но жизнь не стоит на месте, и все слишком запуталось. Фантагиро, по словам Тарабаса, ждет его, но маг был с ней под видом мужа, и она не заметила подмены. Что делать со всем этим, Ромуальдо пока не понимал. Лишь воспоминания о Смеральде определенно согревали душу. – Я принесу воды, – проговорил Ромуальдо видя, как скрытые рыдания сотрясают тело волшебника. Он специально долго шел к замеченному во время сбора хвороста ручью и неторопливо наполнял походную флягу прохладной водой, потом сам умылся, смывая остатки раздражения и давая возможность Тарабасу придти в себя. Когда он вернулся, маг лежал неподвижно, раскинув руки и ноги. Ромуальдо сразу вспомнилось то ранение, с которого началась история любви Анджелики к этому странному юноше. Вот и теперь, поднося флягу к плотно сжатым губам, он ощутил беспомощность распростертого перед ним тела. Если б в нем пылали прежние чувства! Но нет, он не поступит подло даже в отношении врага: – Ну же, давай, сделай глоток, черт тебя побери в самом деле! – И Ромуальдо силой влил в рот чародея воду, тот непроизвольно хлебнул и, подавившись, раскрыл глаза. – Тише, теперь все в порядке, давай отдохнем немного и поедем в Тоскану. – Закутавшись в плащ, мужчина лег ближе к костру, повернувшись спиной к бывшему противнику. Он слышал его тяжелые вздохи и шепот проклятий, подождал, пока он не затихнет, и, повернувшись к Тарабасу, увидел, как тот, свернувшись, словно ребенок, клубочком, пытается унять дрожь. Тогда он чуть притянул худое тело волшебника к себе за талию и, укрыв обоих своим меховым плащом, произнес: – Спим.