Смысл жизни по Цельсию

Вперя друг в друга глаза, два духа молча играли в «гляделки». Они забыли про окружающую обстановку, про время и пространство, они видели только жёлтые пары глаз своего противника. Это могло длиться вечность — ещё бы, братья так давно не виделись! — но в определённый момент как из ниоткуда со свистом примчал глайдер, сшиб Ука-Уку с места и на всех скоростях до половины вошёл в землю. Ука-Ука, выругавшись, завертелся на месте, выискивая непосредственного хозяина опознанного летающего объекта, но тот появляться не спешил. — Кортекс! — наконец со злобой выцедил он. — Д-да… — выполз из-за куста акации ещё не до конца отдышавшийся Кортекс с побледневшим от страха лицом. — Почему, — сделал внушительную паузу Ука-Ука, — почему, Кортекс, когда я успешно выполняю твою, мать её, работу, ты совершаешь попытки меня убить?! Учти, в этот раз свалить всё на бандикутов у тебя не получится, — он кивнул в сторону магической клетки. — Ука-Ука, он… — с трудом выдавил из себя Кортекс, — продырявился… И действительно: полупрозрачный покров прошибло с одного края глайдером, а бандикуты пытались расширить образовавшуюся дыру, доламывая чужой транспорт. Поняв, что на него обращены все взгляды, Крэш дёрнул сильней, чем нужно, и сломал доску с электронной начинкой окончательно. Посмотрев виновато на обломок былой скоростной леталки, он беспардонно её отбросил и полез наружу через тот лаз, какой был. — Стоять! — Взревел оправившийся от увиденной наглости Ука-Ука. Но было поздно: когда купол сросся обратно, под ним остались только Коко и обломки глайдера. А Крэш, посмотрев на Аку-Аку, дождался от того короткого кивка и припустил домой. — Чёртов лисий хвост! — завопил на бегу Кортекс, тоже уже оправившийся и решивший, что лучше погоняться за своим детищем, чем находиться рядом со злым духом. — Стой, бандикутина, на месте испепелю, скотина! — Есть вещи, которые не меняются, — по-глуповатому радостно констатировал Аку-Аку. — Да уж, — недовольно прохрипел Ука-Ука, — против жанра не попрёшь. Что на самом деле имел в виду Аку-Аку, когда кивал Крэшу, не знал никто, кроме самого Аку-Аку. Крэш же понял это как разрешение на свободу действий. Свобода действий у него выражалась в двух вещах: сне и беге. А добежав до дома можно было завалиться спать, что было планом идеальнее некуда. Хотя вряд ли Аку-Аку остался бы им доволен… Да ещё сзади, кажется, бежал Кортекс, который любовью ко сну не отличался, судя по мешкам под его глазами. План нужно было менять. Крэш, бежавший всё это время на легко просматриваемой прибрежной полосе песка резко дал ходу в гущу зарослей, дабы оторваться от преследования. Отмахиваясь руками от многочисленных веток и листьев, он всё-таки пропустил несколько хлёстких ударов природы по морде, а потом так и вовсе покатился кубарем в небольшой овраг, поросший какими-то жёлтыми цветочками на плющеподобных толстых стеблях. Ещё плохо соображая, за что его так плотно побили, он пополз по дну оврага, ища какое-нибудь укрытие для прилечь или место, где по склону можно было бы хотя бы в теории подняться, чтобы продолжить бегство. На удивление, ответ пришёл опять оттуда, откуда его не ждали: левая рука Крэша вместо ожидаемой земли нащупала под собой ничего и чуть не ухнула в него вместе с остальным Крэшем. Для оврагов не характерно наличие дополнительных углублений под землю, так что здравый смысл бы подсказал, что нора эта явно искусственного происхождения. Но Крэш не знал никого с именем Смысл и фамилией Здравый и уж тем более не слушал ничьих подсказок, кроме тех, что говорило ему родное ленивое и вечноголодное пузико или, на худой конец, Аку-Аку, которого порой было очень больно ослушиваться. На данный момент Аку-Аку рядом не было, а пузико значительно больше в кулинарном и просто житейском смысле устраивал аромат сырой земли, чем вязкое, почти твёрдое на ощупь благоухание цветов в овраге. Свесив ноги в темноту, Крэш толкнулся от земли руками и вместе с крошевом полетел вниз. Приземлился он быстро и безболезненно. Даже без советов Аку-Аку! Под ногами была неровная, явно часто размываемая водой, но по такой сухой погоде вполне твёрдая земля. Бандикут только начал отряхиваться от лишней сухой пыли, как услышал невдалеке от себя шаркающие шаги. — Ты сегодня рано, мальчик мой. К Крэшу, стоящему в подобии столба света, только шаткого и неяркого, подходил кто-то тучный и неповоротливый с лампой в правой руке. Когда он подошёл достаточно близко, в свете лампы стало видно его острую мордочку с сильно выдающимся носом и так же сильно вдающимися глазками. Он остановился, прищурившись. — Вы не Тиккл, — заключил он вслух. — Что ж, у меня нередко бывают нежданные гости, но я никого не прогоняю сразу. Если гость может придерживаться моих правил в моём доме, а это всего-навсего правила хорошего тона, я разрешаю им остаться, сколько они пожелают. Поэтому несказанно рад, что посетили моё скромное жилище. Меня зовут Гаждепат Кулдетт. Не могли бы Вы назвать своё имя, любезнейший? Крэш положил правую руку на горло, что, по словам Коко, означало, что у него не всё в порядке с речевым аппаратом. — Приболели? Сочувствую Вам всей душой, — неправильно понял его Гаждепат. — Да, на поверхности часто дует совершенно непредсказуемый ветер, — он вздохнул. — Жаль, что я не смогу обращаться к Вам по имени… Очень жаль. Но что же мы стоим, где мои собственные манеры, в самом деле? Прошу Вас, пройдёмте. Не понятно, как Гаждепат ориентировался, когда круг света выхватывал из шага в шаг совершенно одинаковые участки голой земли, но тем не менее через полминуты они подошли к земляной стене с проёмом, схожим с дверным, но без самой двери. Гаждепат пропустил вперёд гостя, которому совсем не светило идти в темноту, но вариантов не оставалось, и следом вошёл сам. Аккуратно обойдя стоящего на месте Крэша, что при его габаритах было отдельным видом пилотажного спорта, Гаждепарт прошёл в центр помещения и поставил на стол лампу. Потом он пошёл куда-то в сторону, пока совсем не пропал из поля освещения. Спустя пару секунд он зажёг ещё одну лампу и поставил на книжный шкаф. Так он ещё некоторое время ходил по комнате, зажигая лампы, пока наконец не успокоился и снова не вернулся к столу. — Присаживайтесь, прошу, — пригласил он Крэша за стол. Крэш с радостью принял приглашение и сел на ближний стул. Стул был очень тяжёлый, так как был из чего-то выточен и выточен довольно грубо: нижняя его часть представляла собой цельный куб, из одного края которого выходила вверх толстая спинка. Кажется, эти стулья не двигали с места с самого последнего ремонта, а может, не двигали их даже тогда. То же самое можно было сказать и о столе, который был на вид большим каменным жёрновом. Сдвинуть с места его могла с первого раза только взрывная волна. Гаждепат продолжал суетится: он расставил на столе посуду, не выбивающуюся из общего антуража — такой увесистой утварью можно было убивать; взял одну из ламп и ушёл куда-то из комнаты, а вернулся с небольшой корзинкой, из которой извлёк пищевые, по всей видимости, продукты. В широкую тарелку он сложил какие-то коренья, рядом поставил тёмную бутыль из глины. Что-то мелкое и округлое, кажется, корнеплоды, сложил в глубокую тарелку вроде суповой, а в самую красивую посуду на столе — чашу на высокой ножке — высыпал что-то вкусно пахнущее, напоминающее больше всего сухофрукты. — Если Вас не тревожит аллергия в этом вопросе, я бы смел предложить Вам прополис. На вкус приятного мало, одна горечь, но мне неизменно помогает при боли в горле, — Гаждепат протянул бандикуту какой-то кулёк. Крэш пару раз удивлённо похлопал глазами, не понимая, что это такое, но всё-таки не отказался и взял предложенное. Гаждепат снова ушёл, вернулся уже без корзины, прошёл куда-то вглубь комнаты, поколдовал там над чем-то и наконец вернулся к столу, чтобы усесться за него. Получилось это у него тяжело, но удивительно негромко. Крэш незаметно повернулся в его сторону. Хозяин дома устало смотрел на то, как пляшет огонь в лампе. Теперь Крэш видел внешний облик Гаждепата наиболее отчётливо и понятно, хотя полуромантическая атмосфера, созданная неровным освещением, всё равно искажала его черты. Гаждепат и сам был как из глины: тело почти круглое, и из него как будто мягкими движениями вытянули голову, придав ей острый конец. По телу шли толстые шерстинки, прямые, как скатанные колбаски, сужающиеся только к кончику, а пальцы рук заканчивались длинными почти прямыми когтями, которыми наверняка пользовались как рабочим инструментом. Гаждепат не так долго просидел спокойно, как можно было ожидать, и начал постукивать своими когтями по столу. Негромко, но достаточно, чтобы в сложившейся тишине стук было слышно по всей комнате. Видя, что новообретённому подземному другу есть, чем заняться, Крэш тоже решил подыскать себе дело. На глаза попалась вилка и… как же невообразимо тотчас зачесалась у Бандикута спина, кто бы знал! Он оказался тут же поглощён идеей воспользоваться вилкой не по назначению, наплевав на предупреждение о правилах хорошего тона. Зов тела всегда давлел в Крэше над разумом, и Крэш не видел ни одной стоящей причины противиться ему когда бы то ни было. Крэш взялся за вилку. Гаждепат, боковым зрением уловив шевеление, отвлёкся от света лампы. Спустя секунду издалека раздался глухой удар. — Прошу прощения, — встал Гаждепат из-за стола, — вынужден Вас оставить ненадолго. Кто-то ещё пожаловали. Крэш с потерянным видом остался в комнате наедине с лампами. Теперь не было той большой тени, которую отбрасывал Гаждепат, поэтому стало светлее и даже как-то незаполненнее. Как будто между неровными огонёчками света маленькая искристая паучиха успела наплести незаметную паутину, а Гаждепат встал и разом разорвал все ниточки, что создавали свой неповторимый покой и уют. Крэш, сидя в чужой комнате на чужом стуле, совершенно неожиданно почувствовал свою незащищённость разом, всем самим собой. Он вспомнил, что редко оставался вот так, без Аку-Аку, который говорил за двоих, а иногда и за троих. Что он оказался в доме у какого-то незнакомого существа, которое не проявляло к нему агрессию, конечно, но было чем-то новым и неизведанным. И что Аку-Аку наказывал без него не общаться с незнакомцами. Да и со многими знакомцами тоже… -…Дядь Гаж, но я не хочу! — раздался совсем детский голос. — Чтобы я от Вас не слышал никаких «не хочу», — не очень серьёзно, даже как-то задорно ответил кому-то Гаждепат. — Имейте совесть, молодой зверь. — Но я не хочу-у-у-у!.. — Не ной, пожалуйста, — уже серьёзнее сказал Гаждепат. — Он хороший. — Правда-правда хороший? — Правда-правда. Гаждепат снова вошёл в комнату. Следом за ним, прижимаясь к нему и со страхом поглядывая из-за своего ходячего укрытия своими большими тёмными глазами, шёл кто-то маленький и довольно пушистый. Сделав самый широкий шаг, на какой он, наверно, только был способен, Гаждепат оставил своего спутника без живого заслона прямо пред бандикутом и представил одного другому: — Многоуважаемый… гость — это Тиккл, Тиккл — это наш гость. — Приятно познакомить… — начал было Тиккл, но, взглянув на Гаждепата, по его недовольному виду понял, что сказал что-то не так. Он перевёл взгляд на Крэша, так как только Крэш до сих пор ничего не сказал, и, возможно, именно ему по какой-то причине переходило слово. Крэш тоже ощутил что-то подобное и не нашёл ничего лучше, чем кивнуть Тикклу. Гаждепат остался доволен: он хлопнул в ладоши и пригласил всех к столу. Крэш ел мало, в беседе не участвовал вообще. Гаждепат расспрашивал Тиккла о родителях, о погоде, о посадках, о каком-то водопроводе. Тот иногда с охотой отвечал, иногда капризничал, а иногда просился из-за стола поиграть. Но Гаждепат был непреклонен: сначала нужно отобедать. Поглядывая время от времени и на Крэша, насколько тому стало находиться за общим столом и не мочь поддержать общую же беседу, он, наконец ненадолго пересёкшись с ним взглядом, почти не разжимая губ предложил выйти. Крэш не был против. Покинули комнату, дав Тикклу строгий наказ не шалить. И опять потянулась метр за метром в свете лампы ровная однообразная земля. Но на этот раз они пришли к лестнице, винтом с наклоном уходящей вверх. — Чтобы Вы наверняка знали, как снова подняться наверх. У всех моих гостей это обычно и вызывает трудности, но они стесняются об этом спросить. Если Вы меня сейчас покинете, я не обижусь. О-о-о, — протянул Гаждепат, — мне не привыкать. Но, как видите, меня есть, кому навещать, — добавил он. На всё это Крэш неторопливо кивнул. Поколебавшись, он пошёл вверх по лестнице. — До свидания. Удаляющийся бандикут на прощанье улыбнулся куда-то в сторону лампы, чей сейчас свет быстро становился всё меньше и печальнее. Уже спустя много ступеней он услышал ровный гул, а потом проход стал светлеть и следующим поворотом открыл перед Крэшем поверхность. Это была обратная сторона высокого холма, склон которого уходил прямо в море. Крэш остановился. Снова ощущалось привычное движение воздуха, несущего с собой не только сырость, но и характерный запах соли. Снова было слышно, как шелестит растительность, как маленькие волны нагоняют друг дружку, но всё никак не могут убежать от ветра. И вдруг почему-то снова захотелось есть.