***
Солнце лишь всходило на своё законное место, а окрылённый Юнги уже был на ногах. Ему казалось, что так теперь будет всегда, что никак иначе и не должно быть. Он теперь всегда старался вставать по утрам раньше, чтоб видеть Чоён больше, чтоб быть с ней. Он теперь готов был горы свернуть, он эти горы и сворачивал. Чёрный плащ, что носил он раньше, до того, как стал обладателем силы, сослужил ему верную службу и сейчас, ведь под ним люди его не узнавали, он оставался для них загадочной тенью, ангелом, оберегающим людей от их ошибок, направляющим их. Парень вспомнил то, кем был до встречи с монстром, он словно переродился. Смоляные метки более не болели, количество их даже немного начинало сокращаться, и юношу это безумно вдохновляло. Но вдохновляло его не только это. Юнги подобрался к складывающей на столе бельё девушке, обхватив ту со спины. Тёплые губы коснулись виска, подбородок лёг на девичье плечо, а Чоён в тот же миг улыбнулась, но работу свою не прекратила. — Доброе утро, — прошептал юноша, прикрыв веками глубокие лазурные омуты, и удобнее устроился на чужом плече. — Доброе, — выплыл из-за угла Хосок, сонно протерев заспанные глаза. Чоён с Юнги в одну секунду разъединились, каждый вдруг занялся своим делом, словно ничего нет, не было, и быть не может, однако что-то было, и Хосок это что-то почти заметил, но сослался на свою неразборчивость и утро. Любовь делала с юношей по истине невероятные вещи, она меняла его на корню, делала мягче, покладистее и добрее. Вот только перед Чимином ему теперь было очень совестно, парень просто не знал, как смотреть в глаза, ведь он, возможно, украл чужое счастье у того, кто даже ни сном, ни духом о том, что сердце Чоён уже давно принадлежит этим преданным ей, голубым глазам. Вина перед доверяющим ему Чимином терзала Юнги, однако отступаться от своего он был не намерен. А Чимин лишь бесконечно долго ждал взаимности от любимой им девушки, да прекрасно и так завораживающе открыто улыбался, Юнги в такие моменты ужасно хотелось, чтоб его ударили. Например, Чимин. — Научи меня владеть мечом, — опал на колени Юнги, светло-голубой тканью халата проехавшись по холодной изумрудной траве. — Тебе зачем ещё? — растерянно отшатнулся благородный юноша, а тёмно-каштановые волосы подхватил тёплый поток ветра, закинув пару прядей на не готовое к такой просьбе лицо. — Хочу уметь драться, прошу тебя, — приклонился беловолосый, согнувшись в спине, а у Чимина аж глаза на лоб полезли. Всегда очень гордый, своенравный Юнги, и делает такие вещи. — Ты что такое делаешь, — резко подскочил к юноше парень, принявшись поднимать того под руки с земли, однако Юнги не поддавался, — вставай, ну. — Научи меня, ты ведь лучший. — Я тебя научу, только не делай так, кто-нибудь ведь увидит, и что же они о тебе подумают? — обеспокоенно тараторил Чимин, всё ещё не оставляя попыток поднять беловолосого юношу. — Я тебя всему научу, Юнги, пожалуйста, встань с колен.***
Каждый в этой истории с течением времени обретал своё: Чоён обрела Юнги, Юнги обрёл любовь и умиротворение, а Чимин обрёл друга, пусть и не самого честного с ним, но очень ему преданного. И лишь Намджун, как и прежде, не мог обрести самое главное: покой. Его в буквальном смысле пожирала изнутри мысль о самом существовании такого монстра, как Юнги. Маленькое зёрнышко обиды выросло в ветвистое дерево, с каждым днём, одной навязчивой мыслью всё больше протягивало оно свои сухие ветви через границы души благородного учёного. Он становился одержимым одной лишь идеей того, что где-то там существует некий Юнги, природу которого объяснить ему пока что сложно, как сложно и принять сам факт приспокойного существования его. Намджун не находил себе места. — Отдохни, прошу, ты так долго сидишь над этими книгами, — просил Намджуна молодой учёный, однако всё не получал от друга в ответ ничего путного. — Уйди! — отмахнулся Намджун, заметно исхудавшей, засушенной рукой проехавшись по корпусу зудящего над ухом товарища. Учёный испуганно выдохнул и слегка отшатнулся. — Ты чего? — прошептал парень, распахнув большие чёрные глаза на пугающего его сейчас товарища. Намджун сверкнул недобрым тёмным взглядом из-за плеча, но полностью так и не обернулся. — Глаза… Понимаешь? — еле слышно бормотал он. — Глаза… — Глаза? — присел на колени рядом друг, обеспокоенно взглянув на мрачнеющее с каждой секундой лицо учёного. — Что, если сила его вся кроется в глазах? — страшно оскалился парень, принявшись ровными смоляными линиями выводить по бумаге слово «глаза». Второй учёный вдруг взглянул на низенький стол перед Намджуном и в ужасе разомкнул губы: по всей поверхности стола были разбросаны исчерканные бумажки, а Намджун, словно одержимый, портил новые, заполняя их повторяющимся тысячи раз словом «глаза». — Прошу тебя, это пугает… — шепнул юноша, умоляюще заглянув в потемневшие лицо друга, однако реакции не следовало и сейчас. — Каждый раз перед тем, как он заставлял меня что-то делать, я смотрел ему в глаза, мне хотелось быть смелым и давить на него взглядом, вот только, это он был тем, кто давил… А однажды, когда я кинул ему в глаза горсть песка, он ведь тоже пытался управлять мной: «Стой на месте!» — Однако у него ничего не вышло, — ухмыльнулся Намджун, — ведь его глаза ничего не видели… Если монстра лишить возможности видеть, то противодействия и силы можно не бояться, верно? — обернулся на друга учёный, а парня аж передёрнуло. — Ты задумал что-то очень нехорошее, — замотал головой сидящий рядом с Намджуном юноша, и чёрные брови болезненно поползли к переносице, — благородным учёным не следует, мы ведь не такие… — Я пойду к королевской страже, — начали растягиваться губы Намджуна в улыбке, а в глазах вдруг такой безумный огонёк загорелся. — Монстр должен поплатиться за свои злодеяния. Прямо сейчас пойду. — Главное — самому не стать монстром, Намджун…***
Палящее солнце припекало макушки деревьев, накаляло верхушки домов, раздражало городских, бродящих под слишком ярким, слишком агрессивным сегодня солнцем. Природа подавала недобрый сигнал, и для верящих в приметы он был чем-то вроде предупреждения. В городе было неспокойно с самого утра, а ближе к обеду, в подтверждение всеобщего беспокойства, случилось страшное. Стража в составе двадцати трёх мужчин быстрым грузным шагом направлялась вдоль широкой улицы, разгоняя народ, наводя только одним своим видом ужас на горожан, бросающихся врассыпную лишь завидев их. Длинные чёрно-красные халаты, обшитые золотом рукава и, зачем-то, плотные сетчатые повязки на глаза. Королевская стража на просторах города никогда не была добрым знаком. Воины, определённо, шли за кем-то конкретным, и каждый молился, чтобы этим кем-то был и он, ни его семья, ни его друг. Стража ровным строем шла к определённому дому, а горожане в ужасе восклицали, хватались за головы. Чем же королевской семье не угодила семья виноделов? Что же теперь будет с милой Чоён? С никому не желающими зла братьями её? Неужели они чем-то провинились? — Неужто за Чоён? — качала головой пожилая женщина, приобнимая за голову маленького ребёнка, в испуге жавшегося к подолу её выцветшего синего платья. — Чоён никому ничего не сделала… Из толпы собравшихся посреди улицы зевак выскочил Чимин. Парнишка бежал следом за стражей, ловя вслед просьбы остановиться от городских, однако остановить его был не в состоянии никто. Стража настойчиво колотила в дверь, а Чимину оставалось лишь стоять в стороне, дальше его бы не пустили. В глазах читался ужас, припухлые губы дрожали, сердце билось как никогда. Если кого-то заберут из этого дома, он назад уже не вернётся — это юноша прекрасно понимал. Дверь открылась, и на порог вышел беловолосый парень. Лазурные глаза красиво блеснули на солнце, а бледная кожа так контрастировала со всем вокруг него, что можно было подумать, будто бы юноша был и вправду чем-то волшебным, внеземным. Стража в один момент ахнула. Монстр, описанный им ранее оказался ещё более невероятным и красивым, чем мог бы быть. Вслед за Юнги из дверного проёма выскочила и Чоён, растерянно оглядев прибывших «гостей». — Взять его! — крикнул один из воинов, и целая толпа ринулась к ошеломлённому пареньку. Беловолосого юношу в пару секунд скрутили, а на глаза его повязали в два слоя широкую шёлковую ленту, погрузив парня в кромешную тьму. Они настолько боялись силы чудовища, что выбрали самый плотный и непросвечивающийся материал — шёлк, чтобы и частички света не увидел он, а не то что чьи-то глаза. — Что вы делаете? — обеспокоенно подлетела к страже Чоён. Юнги не сопротивлялся, не пытался бежать, он лишь шипел, когда стража слишком неаккуратно связывала за спиной руки, да сглатывал тяжело. Почему-то, когда всё было так хорошо, он погрузился в этот кошмар. Ему вдруг стало так страшно, а какого же сейчас Чоён? Он даже не имел шанса увидеть, плачет ли она, не мог видеть, чтобы сказать ей, что плакать не нужно, что всё хорошо, что ему совсем не страшно и она пусть за него не боится. На девушку вдруг замахнулся один из военных мужчин, однако побежавший вслед за ней Чимин вовремя потянул Чоён на себя за локоть, да грозно воззрился на одного из стражников, что, кажется, в тот же миг узнал его. Узнал и поклонился. Чимина в этом городе знал почти каждый солдат, ведь не знать лучшего в бою на мечах — было бы слишком невежественно. — Этот человек совершил преступление против королевской семьи! — сообщил воин, а глаза Чимина чуть на лоб не полезли от такого заявления. — Нам сообщили о силе, таящейся в глазах этого чудовища, а вы знали, что он может подчинять себе воли людей, лишь посмотрев им в глаза? Чоён вдруг сжалась вся, во взгляде читался откровенный ужас и страх. Неужели всё известно? Всё раскрыто? Всё кончено? Это просто кошмар, просто страшный сон, который не должен был сниться ни ей, ни Юнги, ни кому-либо из людей, наблюдающих со стороны. Из глаз девушки непроизвольно покатились слёзы. — Нет, мы не знали, — преспокойным тоном ответил Чимин, и лицо его даже не дрогнуло. Холодное, безэмоциональное, оно было присуще воину, но никак не молодому парнишке, которым его знали все. Чоён хваталась за ткань халата Чимина, взгляд покрасневших глаз был прикован к Юнги, губы её беззвучно что-то шептали, они словно заговаривали, а возможно и молились, однако чуда ждать не приходилось. — Этот человек собирался подчинить себе королевскую семью. Королева посчитала нужным придать его показательной казни.