Бездна

Мадотсуки исполнилось девять лет, когда мать и отец принесли глянцевую брошюрку и вручили девочке. На листке крупным шрифтом было напечатано: «Выставка Гуэртены Вайсса». Вокруг надписи коллажом распределились фотографии картин, статуй и инсталляций, и Мадо, пожалуй, как обычно скептично хмыкнула бы (очередная выставка скучных классических художников, тоже мне!), но не в этот раз. Одна из картин изображала скалистый морской пейзаж — только море было глубокого красного цвета. Рядом можно было увидеть белый и мягкий на первый вид диван, который сдавила и окольцевала красно-белая проволока. Творения были очень странными. Как будто не из этой реальности… — Это выставка известного современного художника, Гуэртены. Ну и так как ты окончила очередной год изобразительных искусств с отличием, то… Мы с папой решили, что тебе должно понравиться. Похоже, родители заметили загоревшиеся глаза дочери, словно бы прочитали ее мысли о необычности того, что она видела. Каждая поделка, каждая картина — ни одна из них не казалась девочке такой скучной, приземленной, какими были картины на обычных выставках. Мадотсуки точно поняла: этот автор тоже вдохновляется снами, так же, как и она сама! Это был художник, разделявший ее представления о том, чем должно быть настоящее творчество! Конечно же, Мадо не могла не согласиться. Через неделю семья нарядилась в непривычные европейские костюмы и отправилась в галерею. Если снаружи здание казалось королевским дворцом, появившимся из тринадцатого века по велению проказника-колдуна, то внутри оно представлялось даже больше и свободнее — но лишь из-за простых форм и экономии декора. Интерьер, оформленный по последним веяниям модерна, невыносимо контрастировал с грандиозным и витиеватым экстерьером старинного помещения, каким-то образом выглядя минималистичнее, чем даже классическая японская обстановка. Зал был переполнен гулом множества шагов и голосов, легко отражавшихся от просторных стен. Посетители, как и Мадо с папой и мамой, вырядились в изысканные костюмы по западной моде, выглядевшие слегка нелепо и непривычно. И модерн внутри древнего дома, и эта нарочито европейская одежда на японских людях только усиливали впечатление «другого мира», «иной реальности», словно бы Мадотсуки попала в своеобразную Страну Чудес. Оплатив билеты, семья отправилась вглубь галереи. Мадотсуки то и дело отрывалась от родителей и подбегала к экспонатам, тщательно разглядывая и читая о них информацию. Ей было так любопытно, что, пожалуй, ни одна статуя, ни одна картина в первом зале не остались без ее внимания. Однако постепенно восторг девочки стал сменяться тревогой. После первого, относительно обыкновенного зала, пошел второй, с более странными экспонатами. Вот три портрета одного и того же человека с мертвенно белым лицом, уставившегося куда-то вдаль. Глаза на одном из них были нарисованы таким образом, что Мадо вечно казалось, будто они следят за ней. А потом она увидела с виду обыкновенный бюст, напоминающий древнегреческие — только там, где должны были находится глаза и нос юноши, были вылеплены пустые глазницы и носовая кость, будто у черепа. Некоторые картины выглядели вполне безобидно: например, симпатичная девушка в красном платье — но что-то было неестественное и не совсем человеческое в ее чертах. В то же время то ли великим мастерством, то ли особой техникой мастер добился такого реалистичного изображения, что казалось, будто это настоящая женщина, заточенная внутри стекла, и она вот-вот вырвется наружу. Мадо не могла понять. Разве это те сны, которыми можно вдохновиться? Нет, это были не те самые сновидения, которыми девочка зарисовывала страницы альбомов и блокнотов. В конце концов семья дошла до зала с особенно крупной инсталляцией. Несмотря на то, что на стенах было еще несколько картин, эта инсталляция так сильно привлекала к себе внимание, что все приходящие сначала подходили к ней, а затем только замечали остальные экспонаты. На полу разлилось жирное темно-синее пятно, изредка переливавшееся более светлыми или лазурными оттенками. Несмотря на маленькую разницу между цветами, каким-то образом создавалось ощущение глубины. Мадотсуки была готова поспорить, что стоило бы ей ступить на картину, как нога провалилась бы в бездонное ледяное море — а затем и сама девочка медленно упала бы вглубь, захлебываясь в черной воде. Но это было еще не все. Из бездны выныривало огромное существо, широко раскрыв пасть; аккуратно были вырисованы зубы твари, а также большой черный глаз, похожий на дыру. К счастью, рисунок был окружен охраняющими постами, будто крепостью. И все-таки те чувства, которые испытывала Мадо до этого, дошли до своего пика при виде этой инсталляции. Это были не просто сновидения — это были кошмары. И чем дальше по галерее путешествовала девочка, тем более пугающими казались ей работы Гуертены, тем меньше ей хотелось тут оставаться. Но вдруг… Что-то показалось иным. Мадотсуки остановилась и посмотрела вверх. На картине была изображена красивая девочка примерно возраста самой Мадо; ее золотистые локоны обрамляли простое зеленое платьице, которое, несмотря на незатейливый фасон, выглядело мило, будто сшито на куклу. Взгляд героини выглядел светлым и дружелюбным, будто бы приглашающим к себе. Картина называлась кратко и невычурно — «Мери». Мадо, затаив дыхание, не осмеливалась отрывать глаз от изображения — а сама осторожно полезла в сумку за карандашом и блокнотом. Грифель спешно вырисовывал по бумаге черты девочки с картины, пытаясь ухватить самое главное — светлое и успокаивающее ощущение. Закончив, девочка оценивающе поглядела на результат. Вышел достаточно неплохой скетч картины… Но Мадо почувствовала, что в этой зарисовке не хватает какой-то детали. И не хватало того самого главного паззла, который передает теплоту изображенной девочки, атмосферу картины. Мадотсуки немного расстроилась, но решила сильно об этом не задумываться — главное, ей удалось ухватить кусочек картины. Улыбнувшись, девочка сложила блокнот обратно в сумку, почувствовав, как на месте тревоги теперь разливается спокойствие. Оставался последний зал. Оказалось, что из всех это помещение, пожалуй, самое странное: в отличие от остальных, в данном зале находилась лишь одна картина. Однако это полотно раскинулось на всю стену — а стоило заметить, стены в ширину были совсем не маленькие — и так далеко, что Мадотсуки еле удавалось увидеть край картины. Почему-то в зале было меньше всего людей. И очень зря: на изображении, занявшем центральное место, красовался причудливый сюжет — и, может быть, если даже и непонятный обычному человеку, то знакомый Мадо. Эта картина была будто бы ее сон! Да, скорее всего, это и был сон самого Гуэртены — но как хорошо художник запомнил и изобразил каждую деталь! Мадотсуки оставалось лишь восхищаться, ну и, пожалуй, самую чуточку завидовать — только совсем капельку. Когда-нибудь ей обязательно приснится большой и дивный сон, и она создаст картину о нем даже больше, чем эта! Следующий коридор окольцовывал здание и вел обратно к первому залу — по-видимому, Мадо обошла всю выставку. Как ни странно, теперь в первом помещении, как и в предыдущем, почти не было людей. Девочка впервые обратила внимание на непривычную тишину. Она прошла дальше, и с каждым залом посетителей становилось все меньше и меньше, пока внутри галереи не стало совсем пусто. Только в этот момент девочка поняла, что родители почему-то больше не рядом. Мадотсуки зашагала обратно, тревожно пробегаясь глазами по комнатам — но мамы и папы нигде не было, даже за диваном, оплетенным красными лозами с шипами. Возможно, они просто ушли к выходу и ждут ее там? Когда девочка вернулась в самое начало, белый искусственный свет мигнул, затем еще пару раз и исчез окончательно. От неожиданности Мадо остановилась. Протерла глаза — но свет не возвращался обратно. Мама! Папа! Зачем-то звала Мадотсуки — но ответа не было. Дымка тьмы постепенно рассеивалась, глаза привыкали к отсутствию освещения. Девочка нашла входную дверь и принялась дергать ту со всей силы — но тщетно. Мадотсуки попыталась оглядеться еще раз. Вдруг тут есть еще одна дверь? И правда, вскоре она заметила пару запасных выходов — которые, однако, тоже были наглухо заперты. Девочка мелко задрожала, но потом завертела головой, пару раз вдохнула и выдохнула. В поле зрения попался стол рецепциониста. Мадотсуки решительно направилась к нему. Прежде чем начать исследовать полки, Мадотсуки все же смутилась и остановилась — тут же представился ей недовольный владелец стола, обнаруживший, что здесь кто-то рылся. Девочка мысленно извинилась перед хозяином галереи и персоналом, работающим за этой стойкой, и стала осматривать каждую полку. Она искала хотя бы что-то, что могло бы связать ее с внешним миром. На одной из полок стоял телефон, который не работал — видимо, из-за отключенного электричества. Все ключи находились в специальном сейфе, который, в свою очередь, тоже был заперт; на полках не было ни единой подсказки на код. Перерыв последнюю полку, девочка поняла, что больше ничего полезного не найдет. Выйдя из-за стола, Мадотсуки уставилась в пол невидящим взглядом. Она пыталась представить, как так могло случиться, что родители нечаянно оставили ее здесь одну, и не могла: ни одна из версий не убеждала ее. Только после нескольких минут размышлений Мадотсуки поняла, что произошло. Да, и чего она переживает! В конце концов, все было достаточно просто! Если так подумать, то многие статуи и картины в галерее выглядели ну слишком неправдоподобно. К примеру, обычный человек не мог бы изобразить собственный сон в таких деталях или нарисовать море так, чтобы оно казалось настолько объемным и настоящим. Мадо просто снится плохой сон. Девочка улыбнулась и вздохнула с облегчением. От этого объяснения мысли улеглись, и теперь все казалось ясным, как день; Мадотсуки весело запрыгала по коридорам, показывая язык людям с картин и статуэткам. В темноте они выглядели еще страшнее, готовые вот-вот ожить и задвигаться. Ну и какая разница - если это сон, то они не навредят Мадо! Набегавшись, девочка бухнулась на пол и тяжело задышала. Все это было, конечно, здорово, но больше времени в кошмаре проводить не хотелось. Вспомнив чьи-то слова, Мадотсуки ущипнула себя за щеку, зажмурилась и снова открыла глаза. Реальность оставалась на месте. Мадо нахмурилась. Затем повторила прием, но тот не работал: темная, безлюдная картинная галерея не собиралась исчезать и расплываться в мираже. Девочка продолжала сидеть на полу, обессилев и потеряв какое-либо понимание происходящего. Она хотела снова позвать на помощь, но знала, что в этом нет смысла: единственными, кто ее слышал и видел, были безжизненные скульптуры. Вдруг посреди мертвенной тишины раздался еле различимый скрежещущий звук. Мадо обернулась. Один из бюстов находился совсем не там, где Мадотсуки видела его в последний раз… Или ее подводит память? Звук повторился снова. Девочка задрожала. Сначала бросила взгляд в сторону выхода из зала, потом за статуи — кажется, ничего не было. И стоило Мадотсуки немного расслабиться, как она заметила краем глаза быстрое, еле различимое движение. В комнате все снова стихло. Но девочка могла поклясться, что что-то видела! И опять начался некий шум — в этот раз чьи-то мерные, мокрые шаги, совсем близко. Заметавшись, Мадотсуки бросилась в следующий зал. Она остановилась лишь на секунду, чтобы перевести дыхание, но тут же замолкла и замерла. На спине отчетливо чувствовался чей-то пронзительный, неприветливый взгляд. Девочка обернулась — и в ужасе увидела бледное лицо человека с одной из трех картин и его особенно выделявшиеся во тьме черные точки-глаза. Вскрикнув, она понеслась прочь в следующий зал, теперь даже не задумываясь о том, чтобы сбавить ходу. Но шаги продолжали преследовать ее, мерной поступью раздаваясь близко к Мадотсуки: шлёп-шлёп, шлёп-шлёп. Девочка напрягла все силы, ускорилась; галерея закружилась и замелькала картинами, краски смешались в бессмысленном круговороте. Шаги не стихали. Звук пропал, когда девочка обнаружила себя на полу, жадно глотающей воздух и чувствующей, как ноет все тело, а ноги собираются отломиться в любую секунду. Она попробовала подняться, но не смогла даже двинуть рукой. Неподалеку висели часы, еле слышно отстукивая секунды, и Мадотсуки присмотрелась в попытке различить время. Часы показывали 1 час и 15 минут. Горло сдавило комом. Затем резко подступили слезы, грудь и дыхание охватили бесконтрольные судороги. Девочка осознала, что у нее просто нет сил сопротивляться эмоциям — она ударилась в плач. Душераздирающий рев отражался от холодных стен галереи, и его слышали только равнодушные люди с картин. Мадотсуки потеряла счет времени и какой-либо контроль над собой: приступы продолжали неумолимо сдавливать плечи, даже когда начало казаться, будто слез больше не осталось. Бесконечно это, конечно, продлиться не могло: и так ослабевшее тело теперь расходовало последние резервы энергии, волей-неволей тяжелели веки. Мадотсуки ощутила, как сладкая нега окутывает и поглощает ее, будто сама девочка растворяется в теплой воде. Прежде чем заснуть, Мадо успела заметить Бездну. *** На следующий день в галерее Гуертены с самого утра поднялось волнение. Первым человеком, зашедшим в здание, был уборщик; он исполнял свои утренние обязанности, когда обнаружил в зале с известной инсталляцией спящую девочку. Сначала он даже («Прости Господи!» — добавлял на этом моменте сам мужчина, когда рассказывал), подумал, что она мертва — такая бледной и хрупкой была кожа потерявшейся. Мужчина повествовал о том, как долгое время не мог ее разбудить. Когда же девочка проснулась, то сразу задала вопрос: — Гарри… Здесь? Галерея к тому часу наводнилась остальным персоналом и посетителями. На уборщика и гостью обратили внимание пара охранников, рецепционист, секретарь — а вскоре среди них уже стоял и сам хозяин галереи. Последовали расспросы о том, что случилось, однако девочка молчала; после того раза она больше не заговаривала. К счастью, родители вернулись достаточно быстро — сразу принялись обнимать девочку, узнавать, все ли хорошо. Пожалуй, именно благодаря этому посетительница немного оживилась, начала разговаривать. Выяснилось, что она как-то осталась в музее на ночь одна и сначала очень сильно испугалась, но потом просто заснула, и вот, утром ее нашли остальные; с ней все в порядке. Похоже, что девочка не врала: никаких физических повреждений у нее не было, она снова разговаривала и в целом, похоже, пришла в себя. После того как семья покинула музей, волнение улеглось, встревожившаяся галерея вновь успокоилась, стала расслабленной и праздной. Ведомая за руку, Мадотсуки почти что не смотрела вперед — постоянно оглядывалась на музей-замок. Утро выдалось влажным и холодным, отчего город переполнился туманом; здание исчезало в молочной дымке медленно, не желая прощаться с гостьей — впрочем, и Мадо тоже не торопилась домой. Долго наблюдая за таявшим силуэтом, девочка вдруг улыбнулась, и, когда галерея окончательно пропала из виду, Мадотсуки уже весело шагала наравне с родителями. Ей вспомнилась длинная картина, занявшая весь зал, и девочка знала: теперь она сможет нарисовать нечто грандиознее. Дорога домой пролетела за пару секунд. Родная комната казалась непривычно пустой; впрочем, Мадотсуки недолго думала об этом, а сразу уселась за стол и достала карандаши с бумагой. Ей понадобится очень много бумаги. В волнении девочка откинулась на спинку стула. В голове заиграли картины ее замысла, играя теми же сочными красками, как и в первый раз. Мадотсуки приснился самый большой и самый удивительный сон в ее жизни. Сначала — одиночество, галерея, которая оказалась гораздо больше, чем подозревала девочка, ожившие кошмарные скульптуры, девушки из картин, много-много бегства. И посреди всего этого наконец-то находится еще один человек. Они убегали и боялись вместе с ним — но насколько же легче это было делать, когда рядом был кто-то, с кем можно было разделить страх и переживания. Мадо закрыла глаза и улыбнулась, вспоминая этого человека. Гарри… Даже если он и был плодом ее фантазии, после встречи с ним девочка чувствовала себя как-то успокоенно, счастливо. Впрочем, нет. Она была уверена: Гарри существует. Он пообещал встретиться с ней, и что-то подсказывало Мадотсуки, что рано или поздно это случится. Но появление Гарри не было концом сновидения — только его серединой. После этого к ним… присоединялась та самая теплая и дружелюбная девочка в зеленом платье, Мери, которую так старательно пыталась изобразить у себя в блокноте Мадо. Но дружелюбная ли? Теплая ли? Мадотсуки вспоминала конец своего сна. Мери оказалась ненастоящей девочкой, а картиной в буквальном смысле. В отчаянии она хотела оставить друзей внутри галереи, и единственным способом пойти против нее было сжечь ее полотно. Последнее, что Мадотсуки видела от Мери, было ее искаженное злобой и яростью лицо, горящие огнем золотистые волосы, страшные крики — через которые слышалось: «…убью… Убью! Твоих лучших друзей — я убью их, чтобы у тебя не осталось никого, кроме меня!» Мадо задрожала. Вытащив из сумки блокнот, она вырвала скетч Мери, торопливо скомкала и бросила в урну. Вечером же беспокойные воспоминания улеглись. Мадотсуки подумала даже, что тревожилась из-за каких-то глупостей, и посмеялась над самой собой. Укладываясь спать, девочка подумала о том, как здорово было бы снова оказаться в галерее и встретиться с Гарри. Во сне ее встретил не музей — впрочем, Мадо и не ожидала попасть туда сразу, лишь по своему хотению. Девочку окружил высокий темно-зеленый лес; кроны деревьев подпирали собой небо и почти скрывали его, но сквозь просветы между листьями можно было увидеть звезды — царила ночь. Мадотсуки вобрала в грудь как можно больше свежего, влажного воздуха и шумно выдохнула. Но после пары мгновений спокойствия девочку вдруг сковал необъяснимый страх. Она стала оглядываться в поисках того, что могло бы ее обеспокоить — но лес был пуст. Только через несколько минут Мадотсуки поняла, что было не так — и замерла, боясь пошевелиться лишний раз. Еле выглядывая из-за тени дерева, на девочку смотрела Мери. Мадо зашагала вперед, пытаясь убежать вглубь — но Мери то и дело появлялась рядом, стоило девочке бросить взгляд в сторону. С тех пор Мери появлялась в каждом сне Мадо. Если Мадотсуки гуляла по воображаемому городу, то Мери мелькала в толпе; если же она брела по песчаной пустыне, то Мери преследовала Мадо и там. Мадотсуки было страшно. Каждый раз она будила себя, просыпаясь посреди ночи. И все-таки, когда она засыпала, Мадо тихо надеялась, что окажется в картинной галерее Гуэртены, чтобы снова увидеть Гарри — и тогда, возможно, Мери исчезнет. Собственные переживания и кошмары казались глупостью, Мадотсуки испытывала стыд из-за того, что боится таких абсурдных вещей — и оттого стеснялась поделиться переживаниями. С тех пор прошло некоторое время. Мадо вновь встретилась с подругами и как обычно троица улеглась за рисование. Моноко была единственной из всех, кто смог озвучить одну мысль по поводу Мадо, что-то, что инстинктивно чувствовали все, но не знали, как выразить словами: — Эй, Мадо. Ты какая-то… Холодная, что ли, стала. Все хорошо? Мадотсуки не отвечала: она была погружена в рисование чего-то грандиозного, судя по времени, которое прошло с тех пор, как она начала рисунок. Девочки уже давно закончили и терпеливо ждали подругу. Моноко не понравилось, что Мадо молчит — но вместо того чтобы осадить ту или попытаться обратить ее внимание на себя, младшая сестра подползла ближе и заглянула в рисунок. — Что ты рисуешь? Но затем она тут же увидела ответ на свой вопрос. Мадо изображала пустыню — но это был не привычный песчаный жаркий пейзаж, а холодная антарктическая долина. Бескрайние снежные поля раскинулись на миллионы километров вперед, лишь иногда прерываемые озерцами воды, и где-то поодаль находилось одинокое иглу. — Эй, Мадо. Нарисуй тут воздушный шарик. Наконец-то девочка обратила на нее внимание — и округлила глаза. «Зачем?» — У тебя очень грустный и однотонный рисунок. И одинокий. Мне кажется, шарик бы тут отлично вписался. А затем девочка внаглую вытащила из рук Мадо карандаш и неаккуратно начертила прямо на переднем плане небольшой розоватый шар. — Ну вот! — обрадовалась девочка, — теперь выглядит гораздо лучше! Мадо ревниво вырвала у Моноко рисунок под обидчивое ворчание младшей сестры и снисходительный смех старшей. После встречи девочка вернулась домой и сразу пошла к себе в комнату, даже не поговорив с родителями. «Испорченный» рисунок она держала крепко в руках, и когда очутилась наверху, неожиданно тепло посмотрела на него. В полумраке каким-то чудом до этого серый и монотонный рисунок теперь отливал перламутровым розоватым оттенком. Сон про антарктическую пустыню был единственным сном, где не было Мери. Там было пусто, одиноко, но спокойно и тихо. Мадотсуки снова улыбнулась, взглянув на перламутровый шарик. После встречи с сестрами переживания немного сходили на нет, а появляющаяся каждый раз во снах Мери теперь не казалась чем-то страшным и сверхъестественным. Ну появляется — и что? С этими мыслями Мадотсуки снова пошла спать. В этот раз она просто ходила по бесконечным лестницам, а потом встретилась со странным инопланетянином. Мери снова не было. *** Мадотсуки проснулась в хорошем расположении духа. Второй сон подряд, в котором Мери ее не беспокоила! В конце концов все это было простым наваждением, на которое не стоило тратить столько нервов. Спускаясь по лестнице, Мадотсуки, однако, почувствовала в воздухе некую тревогу. И правда — ее родители ходили обеспокоенные и о чем-то переговаривались. Неужели что-то случилось? — Ах, ничего особенного, — сказала мать, которую, похоже, Мадо застала врасплох, — просто небольшие… новости. Не переживай. После этих слов Мадотсуки, конечно же, не могла найти себе места. Волнение родителей передалось и ей, отчего девочка чувствовала необходимость понять, что же все-таки произошло. По какому-то странному наитию Мадо вдруг поняла, что должна выйти на улицу, и почему-то она обязательно должна это сделать втайне от родителей. Когда девочка оказалась снаружи, то подумала, что на улице слишком тихо для полудня. Куда бы все могли уйти? Ветер тоже почти пропал, как будто решил последовать за неизвестно куда исчезнувшими людьми; воздух оттого стоял на месте и почему-то душил. Мадотсуки стала идти вдоль дороги, считая белые полоски на угольной дороге. Одна, вторая — их было легко считать, когда Мадотсуки шла медленно и не торопилась. Но стоило девочке убыстриться, как полоски сливались почти что в волну с редкими, еле заметными перерывами. Сто одна, сто вторая… Сто третья… Следующая полоска скрылась за лужей какой-то черной, плотной жидкости, тянувшейся навстречу Мадотсуки. Стоило проследовать дальше, как стало заметно, что лужа расширяется, брызг становится все больше, пока не появляются ограждения, перевязанные желтыми с черными лентами, а затем… тело. Мадотсуки не сразу поняла, что оно принадлежало человеку — таким деформированным оно казалось. Отовсюду лезли руки, ноги, с животом и лицом и подавно творилось что-то совсем странное. Но два хвостика не дали девочке ошибиться: перед ней лежала Моноко.