Приключения Евграфа Куролесова. Пролог в декабрьском уезде

      Не знаю, что должен был делать сыщик, но явно не легкомысленно и беззаботно прогуливаться по пустынным улочкам села-мануфактуры. Тем не менее, Евграф вовсе не стеснялся и не торопился. Мы обошли все Колпино за полчаса, вдоволь насладившись пейзажем затянувшейся осени и все еще не наступившей зимы. Стоит сказать, что ландшафт местности довольно детально рассказывает историю этого места. Мы потратили еще час, путешествуя вдоль реки Ижора, и почти со стопроцентной уверенностью обнаружили то место, где впервые, в 1710 году, князем Меньшиковым была заложена первая лесопильная мельница и плотина. Что неудивительно — чем выше по течению реки, тем большая территория превращалась в поля. На протяжении чуть больше сотни лет тут выкорчевали достаточно деревьев, чтобы мне удалось разглядеть неровную линию горизонта вдалеке.       К счастью, от самых первых фундаментов были проложены дороги, обильно поросшие терновником и травой, но все же более проходимые, чем здешние поля.       Таким образом, мы возвратились в Колпино к шести часам вечера, когда солнце уже стало медленно исчезать за далекими лесами. Видимо прогулка отрезвила моего компаньона, ибо теперь он не казался таким беспечным. Теперь поступь его была быстрой и уверенной, что означало — или мне так показалось — наличие некого плана, созревшего в голове Евграфа. Мы очень быстро миновали главную, Троицкую улицу и перешли полукруглый канал, чтобы оказаться перед Директорским домом начальника Адмиралтейских Ижорских заводов. Он был двухэтажным, большим и выстроенным из заводского кирпича. Как и следовало ожидать, дом был оцеплен городовыми во главе с околоточным надзирателем. Лаврентия Павловича мы застали у ворот, по-командирски отчитывающего одного из полицейских — молоденького адъютантика с худым лицом в фуражке: — И смотри мне, Простаков, чтобы ни пылинки! А если хоть что пропадет, — Его Сиятельство Побузякин пригрозил юноше кулаком. — Я тебя живо в тюрьму усажу, состаришься сидеть. Понял?       Молодой городовой кивнул и с растерянным видом побежал в дом, пока мы шли к его начальнику. Тот был, как и в прошлую нашу встречу, слишком представителен и важен. Теперь мне начинало казаться, что сударь околоточный надзиратель каждый день выходит на работу как на парад. Тем не менее, завидев нас, лицо его смягчилось и даже еле заметно улыбнулось. — Спрашивается, что же тут делает сударь бесчинный? — И вам не хворать, Лаврентий Павлович. — улыбаясь, Евграф поклонился. — А здесь я для того, чтобы проверить, как у вас идут дела. — Ах! — вздохнул околоточный надзиратель и вынул что-то из-под полы своей шинели. — Спрашивается, вы газет что ли не читаете, друг мой?       В руках у компаньона оказался свежий выпуск колпинской газеты, где на первой полосе, под громкими словами «Ижорский коллекционер сражён своими амбициями» красовалась фотография бедного Федора Пылкочелова в той позе, в которой мы с Евграфом оставили его вчера вечером. Под светом газового фонаря мне удалось прочесть несколько строк: «…В ночь со второго на третье декабря в халупке на отшибе Троицкой улицы было обнаружено тело несчастного Федора Дмитриевича Пылкочелова, действующего начальника Адмиралтейских Ижорских Заводов. На место преступления тут же прибыла полиция во главе с доблестным Лаврентием Павловичем Побузякиным, именитым сыщиком нашего уезда. Под руководством этого мастера был проведен доскональный осмотр тела и окрестностей, после чего было установлено…»       Подробности убийства, описанные довольно точным образом, я решил пропустить. «…На следующий же день, третьего декабря, в пять часов вечера был арестован брат покойного, Его Сиятельство Андрей Дмитриевич Пылкочелов, как главный подозреваемый в убийстве. По последним словам, решение об аресте окончательное, так как следствие просто не имеет никаких, опровергающих существующие догадки, улик. Суд над убийцей еще не назначен, но будьте уверены, что военный чин лейтенанта и титул графа никоим образом не повлияют на решение уполномоченных лиц. Правосудие будет безжалостно…» — Вижу, можно принести поздравления, Ваше Благородие. — не стирая улыбки с лица, произнес Евграф и вернул газету. — Как же вам удалось разрешить это дело? — А что тут, спрашивается, сложного? — Лаврентий Павлович выпрямился, словно индюк и высокомерно поднял подбородок. — Я ведь уже говорил вам, что убийца — гусар. Узнать личность покойного удалось легко. Оставалось найти убийцу, как вдруг в руки ко мне попадают несколько фактов: родство Федора Дмитриевича с офицером, графом Андреем; их тяжкая ссора накануне вечером; пьяный дебош графа Андрея в одном из местных трактиров с шашкой наголо. Вот вам и ответ! — Что скажете, Владимир? — вдруг обратился ко мне мой друг и хитро, не без усмешки, посмотрел мне в глаза. — Как вам? Одно слово — профессионал! — Это точно! — пальцем вверх, подтвердил сам Лаврентий Павлович. — Однако, господа, что вы тут делаете на самом деле? — Да вот, захотели посмотреть на дом покойного. Я слышал, его собираются передать новому начальнику. — Верно. Но велено никого не пускать. Вы, видимо, не в курсе насчет скандала, связанного с сударем Федором. Этот человек, государственный служащий! — тут лицо околоточного надзирателя покрыло выражение яростного возмущения. — Представьте себе, на казённые деньги собирал коллекцию разнообразного хлама! Завтра специальной комиссии предстоит провести подсчет его имущества, а до тех пор дом закрыт для любых посетителей. — Ну, Лаврентий Павлович, — умоляюще и ласково начал Евграф. — Нам бы только взглянуть… — Нет! — грозно рявкнул полицейский, да так, что ближайшие городовые нервно обернулись к нам. — Зачем, спрашивается, вам туда, глядеть зачем?! Нечего тут вам делать, сударь бесчинный. Не время и не место для вас! Идите…       Спорить было бесполезно, и поэтому мы капитулировали. Не очень хотелось попасть за решетку за препятствие указам главного сыщика уезда. Пришлось возвращаться в трактир ни с чем. Признаться, чувствовал я себя несколько удрученным. Да и как могло быть иначе? Зря что ли мы с Евграфом столько времени пробыли здесь? А его умозаключения? А его догадки?       Тут я не выдержал и громко стукнул кулаком по столу. — Друг мой, Евграф. Почему же ты молчишь?! Отчего не поведаешь этому зазнайке Побузякину о своих догадках? Ведь ты как-никак много ближе к разгадке, нежели он. От чего ты так милостив к его насмешкам? Будь я на твоем месте, давно бы поставил этого хвастуна на место! Да так, что газетчики льстивые и вовсе позабыли бы такие слова о нем как «именитый», «доблестный» и «мастер»!       Я замолчал и от переполнявшей меня злобы одним глотком осушил чашку с чаем. Видок у меня, наверное, был тот еще. Однако Евграф ничуть не изменился. Лицо его ничего не выражало, но вдруг улыбнулось, и на меня обратился взгляд глаз с тем самым загадочным огоньком. Наступила мгновенная тишина, и тут-то он и произнес: — Ничего, Владимир. Сегодня ночью у нас будет шанс все изменить. А пока отдыхайте и приготовьте свой Наган.       На том и порешили. Раздобыв лошадей, дождавшись вечера и облачившись в свои черные плащи с темными платками на лицах, мы осторожно перемахнули через канал в дальней его части. Пришлось по нескольку раз нырять под аккуратно остриженные кусты, чтобы не попасть под свет керосиновых ламп, с которыми бродили вокруг дома городовые. Перелезая через забор, мы чуть было не попались. Ограда была слишком высока, и деревьев вокруг как назло не оказалось. Пришлось Евграфу подсадить меня у кирпичной колонны, чтобы я, опёршись на нее, подтянул его наверх.       Таким образом, мы оказались у заднего фасада Директорского. Особыми настенными украшениями дом не отличался, поэтому мысль о том, чтобы проникнуть внутрь через чердак, оказалась отброшена сразу. Тут же был намечен путь к отступлению: у той самой колонны, с внутренней стороны ограждения рос ветвистый дуб, взобравшись на который, мы смогли бы с легкостью перескочить через забор и пуститься в бега.       А пока я прикидывал все это в голове, мой компаньон уже прощупывал ближайшую оконную раму и — о чудо! — смог открыть ее. Как оказалось, кто-то оставил ее чуть пропущенной (окно было задвижным), что помогло Евграфу поднять ее при помощи дубовой ветки, которую он использовал как рычаг. — Давайте за мной, Владимир, только тихо. — прошептал Евграф и исчез в темноте комнаты. Когда и я оказался внутри, то на мгновение подумал, что ослеп! Настолько темно было в доме и на улице в эту облачную, безлунную ночь. — Друг мой, не стойте на месте. — донеслось откуда-то из темноты, и вдруг сильная цепкая рука потащила меня вперед.       Судя по всему, мой компаньон был серьезен как никогда. Не знаю уж, может от природы Евграф обладал возможностью видеть в темноте, но я и спустя десять минут ни черта разобрать не мог. Но по-настоящему стыдно мне стало, когда я, российский офицер и хирург, ступал по лестнице словно малое дитя, отбивая носки своих ботинок, спотыкаясь о каждую ступеньку! Однако через десять таких ступенек, я все же смог наугад рассчитать расстояние между ними и ставить ноги так, чтобы не создавать много шума. Так я и шел, пока не уперся в спину Евграфа. Тут я затаил дыхание и, как показалось мне, услышал стук биения сердца. Своего, моего компаньона и его…       Я не был знаком с архитектурой помещений, но когда мы поднялись по лестнице, то за поворотом оказалась длинная галерея. Стены напротив окон были заставлены какими-то стеклянными стеллажами, и примерно в центре них стоял неизвестный человек. Глядя на него из-за угла, да еще в полумраке (который немного разгоняла свеча, стоящая на стеллаже) он казался мне карликом из сказок. Однако лицо его, при тусклом мерцании почти догоревшей свечки, вовсе не казалось мне сказочным. Сморщенное и заплывшее, оно наводило на меня какой-то нездоровый страх, будто я смотрел сейчас на злое привидение. Евграф тоже, кажется, был несколько заворожен сией картиной, однако очень быстро столбняк спал с нас. Сначала мы, не издавая никакого шума, перебрались за громадный стол, стоявший подле двух крайних окон. Оттуда было много удобнее глядеть на то, как неизвестный нам обоим коротышка шарится в одном из стеклянных ящиков и в простых выдвижных (на подобии тумбочки), что были ниже. В своих мохнатых руках он держал какие-то бумаги, а подле свечки стоял небольшой футляр (не представляю, что можно было бы в него положить). Смотря на некие строчки, неизвестный удовлетворенно кивал и откладывал бумаги в сторону, к футляру, где скопилась уже добротная пачка макулатуры. И, судя по всему, поиски или сборы его подошли к концу, так как карлик свернул бумаги в трубку и сунул куда-то под коричневый кожаный плащ. — Будьте начеку, друг мой… — быстро шепнул мне Евграф и сделал осторожный шаг вперед.       Однако маневр не удался. Под ногой моего компаньона предательски скрипнул паркет, и этого звука хватило, чтобы обострившийся в момент аферы слух неизвестного уловил его. Он так резко обернулся, что слабый пучок пламени свечи тут же погас и схватившись за что-то, что-то повалил и бросился в конец галереи. — Стоять! — закричал Евграф и стремглав бросился за неизвестным.       Я же, сжимая в руке Наган, постарался не отставать, но как должен был помнить читатель, бегун из меня теперь был не очень. А карлик был тем еще ловкачом. Добравшись до противоположного конца комнаты, он сиганул в распахнутое окно, да так резво, что мне думалось, что на улице мы найдем лепешку. Но не он один оказался таким отчаянным. — Нельзя его упускать, Владимир! — крикнул мне Евграф и выпрыгнул из окна, не сдерживая воплей.       Признаться, я был очень удивлен столь забавному стечению обстоятельств и тоже поддался азарту, но не такому рискованному, как прыжок со второго этажа с хромой ногой. Я со всех ног, чуть не кубарем летя вниз, бросился по лестнице на первый этаж. Наверное, городовой, мимо которого я промчался с пистолетом наголо и снес плечом дверь, несколько раз упомянул Господа-Бога и перекрестился. Я же, не имея времени объясняться, повернул к лошадям. В свете газового фонаря я различил двух всадников на той стороне полукруглого канала. Видимо оба — и беглец и преследователь — воспользовались тем самым дубом. Видно, стараясь не разбиться, я потерял много времени, но как только я запрыгнул в седло, я уже мог не беспокоиться, что не поспею.       Стегая коня по бокам, я ветром помчался по Троицкой улице вслед за Евграфом. Ржание наших лошадей, стук копыт и свистки городовых наверняка разбудили половину слободы. Но вскоре раздался первый хлопок выстрела. — Евграф! — беспокойно крикнул я, нагоняя компаньона, рядом с которым секунду назад сверкнула пуля. — Все хорошо! Не мешкайте, цельтесь в коня! — кричал мой друг, не переставая охаживать своего скакуна хлыстом.       И тут он был прав. Лошадь беглеца неслась словно гепард. Даже в ночной тьме мне удалось заметить, как быстро удаляется от нас коротышка. Тогда я вцепился в уздечку и из последних сил погнал бедного коня. Подойдя как можно ближе, я вновь выхватил из-под плаща свой пистолет и возложив одну руку на сгиб локтя второй, прицелился. Бах! — прозвучал первый выстрел мимо.       Бах! — вторая пуля прошла совсем близко, но никого не задела.       Бах! — и тут леса огласило жалобное ржание.       Я тут же натянул поводья, сбавляя ход, чтобы не врезаться в перевернувшегося через всего себя коня, придавившего своего удачливого седока. Он, злобно кряхтя и впиваясь руками в землю, пытался дотянуться до своего Нагана, но я уже спрыгнул с коня и пнул тот куда подальше. После этого, видимо, осознав свое плачевное положение, карлик наконец сдался. — Отлично, друг мой! Вы сумели! — послышался радостный голос Евграфа у меня за спиной. — Вот только… Коня жалко. Хороший был конь. — Так уж вышло. — тяжко вздохнул я и спрятал револьвер. Вдалеке послышался топот копыт. — Кажется, проблемы еще не окончились. — Отнюдь нет, Владимир. Это — хорошее предзнаменование. — ласково и совсем без усталости в голосе, произнес мой компаньон.       Вскоре к нам подскакал Лаврентий Павлович со своей свитой из пяти городовых с винтовками за плечами. Однако вид у всех был вовсе не грозный, а не выспавшийся и измученный. — Что, спрашивается, тут происходит?! — заплетающимся языком возмущался околоточный надзиратель, потирая глаза своими мозолистыми кулаками. — Ваше Благородие, простите, что так шумно, — учтиво произнес Евграф, кланяясь и, видимо, не испытывая никакого стеснения от вида винтовок, глядящих прямо на него. — но, кажется, мы поймали убийцу Федора Дмитриевича Пылкочелова. — Как же? Разве граф Андрей сбежал? — недоумевающе оглядывался на подчиненных полицейский. — Нет. Дело в том, что не граф Андрей является преступником. А вот этот сударь. — Евграф отобрал лампу у городового и подошел ближе к человеку, все еще лежавшему под мертвым конем. В чистом свете, лицо его оказалось более приятным, словно олицетворяя двуличность этого человека.       По приказу Лаврентия Павловича, полицейские подняли злоумышленника на ноги, тем не менее заковывать того в кандалы никто не торопился. Городовые смотрели на начальника, а тот в свою очередь испытующе глядел на моего компаньона. Вид у околоточного надзирателя был очень недовольный и даже свирепый. — Ну-с, сударь бесчинный. — сверкая серебряным зубом в хищной улыбке, обратился он к Евграфу. — Надеюсь вы сможете достойно оправдать свои проказы. — Не сомневайтесь в этом, но я предпочту сделать это утром, а пока, я смею просить вас об одолжении. Возьмите этого сударя под стражу. — Тогда я и вас с собой прихвачу. Как никак, вы нарушили мой наказ и устроили весь этот ночной переполох! — Как вам будет угодно.       Коня похоронили, а меня с Евграфом и нашим неизвестным сударем посадили под замок на всю ночь. Хоть я и привык спать на твердом, но вот уже вторые сутки меня одолевала бессонница. Не понимаю, как моему компаньону удалось уснуть под этим давящим взглядом, что так злобно впился в него из-под мохнатых бровей преступника. Однако, как бы беспокойно я себя не чувствовал, слабость все же свалила меня, и ваш покорный слуга тихонько уснул в уголочке камеры.