Приключения Евграфа Куролесова. Пролог в декабрьском уезде

      Выспаться же мне не представилось возможности. Лаврентий Павлович, видимо, держа на нас скрытую злобу за ночное происшествие, спозаранку прибыл в околоток и поднял нас. Хотя я и не говорю, что спать, растекшись по стене, было приятным занятием, я предпочел бы не подниматься. — Ну-с, друг мой, Евграф Артурович. — все с той же ухмылкой, говорил полицейский. — Выспалися? — Выспались. — весело ответил мой компаньон и потянулся. — Теперь к делу.       Все впятером (околоточный надзиратель прихватил с собой адъютанта) мы вошли в его кабинет. Расположившись за дубовым столом, Лаврентий Павлович принял свою, похоже что не раз отрепетированную, позу. Откинувшись назад на спинку бархатного кресла, не наклоняя головы, а лишь глазами, он высокомерно взглянул на Евграфа. — Чего, спрашивается, ждет сударь бесчинный? — говорил он заносчиво.       Тогда мой друг встал и, по-театральному вскинув руки к преступнику, объявил: — Господа, позвольте представить вам. Сударь Антон Федорович Чернолик, близкий друг покойного Федора Дмитриевича, его партнер по делам о пильных мельницах и его убийца! — Что за бред! — вскочил тут же Лаврентий Павлович, произнеся в слух мои мысли. — Выслушайте меня, обвинять будете позже, — бросил Евграф околоточному надзирателю таким тоном, что меня удивила его смелость. Хотя, что удивительно, Лаврентия Павловича это видимо впечатлило. — Во-первых, на месте убийства мне удалось найти две пары небольших следов. Обе они, бесспорно, принадлежали убийце и жертве. Размер их ног был почти одинаков, что сразу отметает все обвинения в адрес графа Андрея. Но, как это принято, дорогая обувь обладает уникальной подошвой, а значит принадлежать одному человеку следы фактически не могут. Во-вторых, в пиджаке я нашел вот это, — на столе оказалось письмо, прочитанное нам графом Андреем вчера днем, и некая бумага с печатями. — Первое — это письмо покойного Антону Фёдоровичу. — Евграф вслух прочел послание всем присутствующим. — С этим письмом Федор Дмитриевич пришел в телеграфную 1 декабря и отправил телеграмму в Петербург своему компаньону. Вторая бумага — это поддельный договор на имя графа Андрея Пылкочелова. Все уже проверено, и, я уверен, Его Благородие Побузякин все еще раз подтвердит. — Лаврентий Павлович взял документ в руки и, не меняя положения, пробежал по нему глазами. Еле заметный кивок означал, что выступавший может продолжать. — Пробираясь минувшей ночью в дом покойного, я надеялся найти кое-какие подтверждения своих догадок, но тут мне попалась самая главная. — В руках у Евграфа оказался тот самый футляр, который мы вчера наблюдали на стеллаже. Открыв его, мой друг продемонстрировал всем необычно прямой клинок. Его серебристое лезвие было чуть больше ладони и скрывалось в круглой рукояти из черного дерева. Столь диковинная вещь сразу приковала к себе взгляды. — Если хорошо присмотреться, то на рукоятке можно заметить засохшую кровь. Видимо, убийца был так озабочен лезвием, что не уделил должное внимание остальному. Уверен, если хорошо поискать, ты быть может удастся найти и тот самый платок, коим вытирали клинок. Собственно, я закончил. — И что в итоге, спрашивается? — медленно произнес Лаврентий Павлович. — Моя версия такова. Попав под внимание высших инстанций, наш директор смекает, что ему несдобровать. Как известно, он имел несколько мельниц совместно с Антоном Фёдоровичем. И все это на деньги Адмиралтейских верфей, финансирующих Ижорские предприятия. Узнав об опасности, покойный пишет срочную телеграмму своему другу и готовит бумаги для того, чтобы лишить себя нескольких дополнительных обвинений. Тот же решает проблему иначе. Зная, что обыска (в ходе которого найдут и его причастность к махинациям) не избежать, сударь Антон решается на отчаянный шаг. Он использует аккуратный кайкен (японский клинок для совершения сеппуку — церемониального самоубийства) для покушения на Федора. Первого декабря он задумывает этот план, а второго прибывает в Колпино. Но Федора он не застает, ибо тот в гостях у брата Андрея. Поэтому он выжидает. После ссоры в доме графа Пылкочелова, где-то в восемь вечера, Антон встречает друга в трактире. Если верить показаниям графа Андрея и его придворных, то покойный отбыл из имения будучи ужасно пьяным. Поэтому убийце не составляет труда вывести беднягу на окраину и, заведя в оставленную халупу, убить этим самым кайкеном.       Наступила тишина. Я, недоумевая от услышанного, согнувшись, сидел на стуле, краем глаза посматривая то на компаньона, то на околоточного надзирателя. Тот, еще минуту не двигаясь, вздохнул и с покорным видом наконец опустил голову. — Петров, — обратился он к адъютанту. — Выведите сударя Черноликого в камеру. А вы, голубчик, — теперь уже начальник смотрел на меня. — Подпишите-ка вот эту бумагу и оставьте нас наедине.       Мне подали листок, перо, чернильницу. Я быстро просмотрел текст и своей подписью оказал следствию отличную услугу как свидетель. После этого я вышел из кабинета Лаврентия Павловича прямо на улицу. Времени уже было почти двенадцать, и, наконец, пошел снег. Небо заволокла серая пелена облаков, и с неба посыпались белые хлопья. Я потуже затянул шарф и как следует закутался в походный плащ с мыслью, что, вернувшись в комнату на втором этаже трактира, переоденусь в свое пальто. — Ах… А вот и зима. Пора доставать сани. — послышалось сбоку, и, оглянувшись, я увидел Евграфа. Вид у него был, как всегда, загадочно удовлетворённый, и он, все так же ласково улыбаясь, жестом пригласил меня пройтись. — Друг мой, я очень внимательно слушал ваш рассказ и все не могу понять, как же вы узнали имя убийцы и о той самой телеграмме? — Я решил проверить. Вряд ли бы Федор носил распакованный конверт, если собирался отправить письмо. А получить его он не мог, ведь вы сами знаете, что написано письмо рукой самого покойного. Воспользовавшись серьезностью положения, я узнал имя получателя, а у станционного смотрителя узнал о том, что сударь Антон — близкий знакомый Федора. Там же мне сказали о каких-то темных делишках, значения которым я сначала не придал, но позже осознал совершенно ясно, что это улика. Собственно, как я и сказал, ночью я собирался отыскать обличительные бумаги, но сам сударь Чернолик облегчил нам задачу.       Пока Евграф говорил, мы уже добрались до трактира, но у порога он резко остановился. Вдруг лицо его помрачнело, и теперь на меня смотрели полные печали глаза. Евграф протянул мне руку. — Наверное, я сильно задержал тебя, Владимир. Но будь уверен, что больше я тебя не побеспокою. И спасибо за помощь.       Тут уже улыбнулся я и крепко обнял своего друга. — Плохо ты пошутил на этот раз, Евграша. Если и нужно кого-то благодарить, то тебя. Я думал, что после ранения ничего интересного уже и не будет, а тут с тобой встреча. Да и какая встреча! — Да что там… — на лице моего компаньона взыграло смущение. — Будь ты со мною с месяц, перестал бы удивляться таким плевым делам. — Все еще впереди! — бодро сказал я и сразу же добавил. — Мы сможем встречаться в Петербурге. Что скажешь? — Я бы рад… — тут Евграф сильно смутился и даже отвел от меня взгляд. — Видишь ли, я год пропутешествовал по Европе и сам только-только вернулся в Россию. Родных у меня в столице нет, а денег на приличное жилье вряд ли хватит…       К своему стыду, скажу, что данная новость меня сильно обрадовала. Находясь в пути, я часто вспоминал о своём дяде, Константине Денисовиче Разгуляеве, жившем в хорошеньком доме на Невском. Помнится, как он лелеял мои врачебные мечты и часто помогал во время учебы в академии. До службы, к слову, я жил у него, и, как он часто любил говаривать, мог приехать к нему и «после службы». Поэтому я возложил руки на плечи компаньона. — Будь спокоен, друг. С этим проблем у тебя не возникнет, ежели поедешь со мной к дяде! — Право, как же я могу?  — Можете, друг мой, можете. Я вам гарантирую. Ну так что, согласны? — Еще бы, но при условии, что жалование свое я буду безвозвратно вашему дяде отдавать. — Все, что он будет от вас требовать, так это ваши увлекательные истории. Держу пари, ему будет очень интересно их послушать.       Тут мы оба засмеялись и зашли в трактир, чтобы забрать вещи. А через час, больше ни о чем не думая, мы уже были на пути в Санкт-Петербург.