Омут

«Хорош» — взглянув на себя в зеркало, заключил Истомин. Черный китель с аксельбантами и погонами делали юношу более взрослым, мужественным и статным, а белые перчатки добавляли нотку изящества, делая из Ромы героя книг о доблестных рыцарях. Швеи на славу постарались, делая форму для ребят. Девушки знамённой группы разглядывали парней, как картинку, перешёптывались меж собой, одобрительно кивали, улыбались. Их форма тоже была выше всяких похвал, но девочки есть девочки, они всегда прекрасны, а преображение сильной половины — редкое и от этого ещё более приятное событие. — Выйти бы в коридор так, и все девчонки наши, — мечтательно протянул Егор, потеснив у зеркала Рому. — Пошли, — благосклонно принял идею он. Пока все были заняты самолюбованием, парни двинулись на выход. План почти исполнился, но все испортила Зина. — Эй, куда вы собрались? — громко, чтоб все остальные слышали, спросила она. — Да мы быстро сейчас, — суетясь, Истомин раскрыл дверь, вытолкнул из радиорубки Егора и вынес собственное тело вон. — Да знаем ваше «быстро»! Опять на час смоетесь, а нам ждать! — Пять минут. Если не успеем, разрешу тебе публично меня выпороть. С этими словами Рома хлопнул Егора по плечу, и оба побежали на второй этаж. Отдышавшись на лестнице, парни выпрямились и, гордо шагая, вошли в коридор. Повезло. Девятиклассницы, которые до этого читали книжки, теперь во все глаза смотрели на них. Кивнув друг другу, знаменосцы двинулись к ним. — Здравствуйте, дамы, — почтительно поклонившись, поздоровался Рома. — Разрешите представить моего боевого товарища, офицера и совершенно свободного сегодня в пять вечера Егора Игоревича. Девушки засмеялись, кокетливо улыбаясь и строя глазки. Самая смелая из них протянула Егору руку, тот поцеловал её и отвёл в сторонку. Оставшись наедине, Рома ничуть не чувствовал себя сковано, так же шутил, говорил комплименты, оценивая, какая из оставшихся станет его пассией. Выбор пал на миленькую рыжеволосую пташку. — Как звать вас, миледи? — отойдя с ней от подруг, спросил он. — Лена. А тебя? Услышав знакомое имя, Итомин шарахнулся в сторону. Во рту словно вырос айсберг. Горло, нос, уши, всё в миг забило льдом. Образ милой девятиклассницы растворился в воздухе, на это место, как на трон, взошла Чайка. В синих глазах таяли льдины, стекая реками по алым щекам. Проморгавшись, Рома стёр мираж вместе с желанием продолжать общение. — А я господин Никто, — сухо ответив, он пошёл за Шпигловым. — Егорыч, пойдём. — Да успеем ещё, — паренёк совсем не хотел расставаться с новой знакомой. — Егор. Пойдём. Привкус меди в голосе чувствовался за версту, поэтому Егор послушался, быстро договорился о встрече и побежал за командиром. Когда парни вернулись в радиорубку, на пороге их ждала Катя с ремнём в руках. — Пришли! — крикнула она. — Четыре двадцать шесть, — ответила ей Зина из глубины комнаты. — Успели. — Вот чёрт! Только зря Руднева раздевали! — Не грусти, Катюша, — дружески приобнял её Егор, — если его ты раздевала, то он совсем не расстроился. — Да-а-а? Гоша, иди-ка сюда, мой хороший. К ребятам в коридор вышел Руднев, и не успел он ничего сообразить, как Катя накинула ему ремень петлёй на шею. — Ну, как тебе, нравится? — притянув его за длинный конец ремня, спросила она. — А ну перестань! — вскричал Истомин и вырвал ремень из рук Кати, в борьбе едва не задушив Гошу. — Где это видано, чтобы девка парня на привязе, как собаку, держала?! Что о себе возомнила?! — Ты чего, Ром? — на крики вышел Женя. — Я чего?! Отделение, стройся! Истомин толкнул дверь и вышел в коридор. Он встал и вытянул руку вправо, обозначив этим начало колонны. Никто не шелохнулся. — Важный, командир бумажный, — едко процедил Гоша. — Сейчас Аганин придет, вот тогда и построимся. А до этого сиди и помалкивай. — Да что с вами? — вступилась Катя. — Не твоё дело, — отмахнулся Руднев и ушёл в коридор, толкнув Истомина. Как самоубийца с моста, рука Истомина обречённо опустилась вниз. Он стоял неподвижно какое-то время, въедаясь взглядом в пол, казалось, даже не дышал; но после отмер и тихонько зашел в кабинет. Ребята, плохо знавшие Рому, обрадовались, что он, наконец, умолк, а вот друзья насторожились. Впрочем настороженность эту быстро стёрла история Егора о его новом знакомстве и планах на вечер. Про Истомина все позабыли, а он, наглотавшись тины обидных слов, молча сидел в углу, пытаясь переварить всё это. Не получалось. После долгой и изматывающей тренировки школьники спешили уйти. Кто-то опаздывал в музыкальную школу или на танцы; кого-то в детском саду ждал братик или младшая сестра; для кого-то еще с утра был написан список продуктов, и нужно было всё успеть купить. Рома стоял одетый и провожал взглядом уходящих ребят. Со стороны могло показаться, что он кого-то ждал, но ждать ему было некого. Друзья его самые первые скрылись за коричневыми дверьми, которые стукают так громко об порожек, что ещё минуту звенит в ушах. Лишь когда остался совсем один в коридоре, он вздохнул и пошел на выход. Под ногами серебрился снег. От искр быстро заболели глаза, и Рома закрыл их. Он шёл, совсем не глядя на дорогу. Для него давно стало привычкой ходить в темноте, прислушиваясь. Так, медленно, изредка спотыкаясь, он добрёл до больницы. Белокаменная махина стояла одиноко, излучала холод и негостеприимство. Заходить внутрь не хотелось. С такими мыслями он проходил мимо дверей каждый день, забыв, когда в последний раз видел маму. Сегодня он заледенел у входа, долго смотрел в окна, на людей, что заходили и выходили. Головой понимая, что нужно зайти, сердцем он ясно чувствовал, что не хочет. Ноги дернулись и побрели прочь от парадной двери, свернули с дороги и понесли тело по заснеженной тропе домой. Он шел. Без мыслей и чувств переставлял ботинки по холодному снегу. Глаза его были пусты и бесцветны, словно стекло, а за ними — тьма и болотная тина, могильный смрад гниющего тела, обжигающий холод и возведенное в абсолют чувство одиночества. Комочки мурашек с дрожью перекатывались по телу, которое уже жалобно скулило и ныло от невыносимого напряжения в мышцах. Держаться на ногах было трудно, но он продолжал идти. У самого дома на заснеженом поле рядом с пустырём взгляд охотника рефлекторно засёк что-то чужое. Осмотревшись, на белом клочке земле среди торчащей сухой травы и кустарников Рома увидел маленькое мохнатое тельце. Сознание словно прокрутили несколько раз по оси и швырнули обратно. Истомин рванул вперёд через сугробы, его ноги вязли в снеге, но он не останавливался и вскоре дошел до места. На надломленной сухой ветке весел задушенный Яшка. В замке Омута от перепада напряжения заморгали лампы. На связь почти сразу вышел Расчет: — На земле каждый день умирают люди. Это нормально, это не страшно, совсем не страшно, Повелитель. Рома не был удивлён, ведь собак на их улице вешают не впервые. И слова чёрта были логичными, точными, выверенными. Но не мог взять в толк сидевший в голове Расчет, почему же его Хозяин — сильный и властный повелитель Омута, — рухнул на колени и закричал на всю улицу. — За что?! В чём он виноват?! Почему?! Он кричал и мял голыми руками снег, а он таял и превращался в воду, смешиваясь со слезами. Собачья драма смешалась с человечьей, усилилась и стала невыносимой. И не хотелось смотреть, но глаза не слушались, возвращались и раз за разом цепялись за повешаное тело. Рома смотрел на протянутые лапки, что больше не пронесутся по улице, на припорошенную снегом шерсть, на сломанную шею и морду, что больше никогда не оскалится. Не будет больше слышен его лай, а зубы никому не вопьются в ногу. Больше ничьи глаза не будут провожать и встречать путника. Умерло последнее сердце, бьющееся в темноте этой холодной и бесконечно-длинной улицы.