Омут

Самый интересный день в школе — первый после каникул. Так считали многие школьники, и Рома был с ними солидарен. Голова друзей ещё не забита горами домашней работы, ничто их не гнетёт и не печалит. Счастливый и беззаботный первый день! К кабинету Истомин приближался привычной для всех твёрдой походкой, шагал ровно, словно двигался по канату, натянутому над пропастью. Смотрел исключительно прямо и чему-то улыбался. Его встретили Кристина и Диана, пришедшие на удивление рано. — Надо же, живой! — хмыкнула Золина. — А я думала, уже и не увижу твою наглую физиономию! — Не дождёшься, Кристиночка, — в той же манере полосанул ножом любезности парень. — С чего мне вдруг умирать? — Ты что, не знаешь? Весь посёлок уже дня три гудит об этом! Рома кинул рюкзак на пол и уселся на него сверху. — Вещай. Последние дни из дома не вылазил, новостей не знаю. Золина и Орлик переглянулись, видимо, пытаясь решить, кто из них поведает историю. Выиграла Кристина. — В заброшке в вашей на Заречной зека поймали, — понизив голос, заговорила она. — Он там парня какого-то прирезал, труп только наутро собаки нашли. — Это какого числа было? — Восьмого, кажется. «Как раз восьмого мы с Чайкой там и были, — вспомнил Истомин и потёр подбородок. — Да-а, а ведь эта трусиха нас спасла!». — Папа сказал, что теперь больницу под охрану возьмут, — продолжила Кристина, — двери и окна заколотят, а если к весне не придумают, что с ней делать, снесут. У Ромы дрогнуло сердце. Старая каменная глыба, полуразрушенная и отвратительная, была его крепостью, домом. Потерять её значило потерять часть себя. — Если за пятнадцать лет не снесли, то и сейчас ничего делать не станут, — Диана своим замечанием немного подбодрила Рому, но это была лишь капля в море. Он глубоко задумался, заходил по тёмным лабиринтам своей беспечной головы. Прибывали люди, постепенно окружая его. Каждый болтал на свой мотив, лил реки историй, и вся эта вода топила Рому, захлестывала с головой. Он хотел захватить всех, погрузиться в будничную суету, поэтому жадно слушал, бродил от одной компании к другой и питался новостями. Лишь одного случайного взгляда хватило, чтобы засечь цель на этаже. Тонкая, лёгкая, чуть мрачная от чёрного фартука, она шла, неся в руках портфель, и чуть прищуривала глаза, вглядываясь в толпу. Лена искала Рому, он это знал, чувствовал, всем своим нутром нечеловеческим осознавал её приближение. Будто играя и издеваясь, десятиклассница шла медленно, никуда не спешила. Уже готовый выпрыгнуть к ней навстречу, Истомин замер в позе полного и совершенно нерушимого безразличия, сложил руки на груди, подопёрся на ногу и уставился в стену. Чайка прошла мимо, даже ничуть не замедлила шаг рядом с ним, даже не сделала лишний вдох. Рома чуть шею себе не свернул, пока увидел, к кому она шла. — Чайка! — воскликнул радостно Смирнов и распахнул руки. Девушка нырнула в его объятия и легонько коснулась губами шеи, потому что выше достать из-за роста не сумела. Пашка улыбнулся и по-кошачьи замурлыкал. — Когда ты уже подрастёшь? От напряжения, что застыло во рту, Рома подумал, что его зубы сейчас раскрошатся. Сцена дружеской встречи Паши и Лены как по щелчку выбила все фонари в Омуте. Черти, рыча, полезли в воду. — Какие люди! — желая перекричать планету, рявкнул Рома и тут же натянул улыбку, похожую больше на шрам. Парня кидало из стороны в сторону — черти бултыхались в воде, поднимая со дна ил. Он подошёл к ребятам, зацепился за Ленино запястье и потянул к себе. Каким-то непостижимым образом Чайка легко выкрутила руку и осталась на месте. — Здравствуй, Рома, — кивнув головой, сказала она. — Ко мне обниматься не кинешься? — Рома нервно дёрнул рукой, приглашая девушку. — Куда уж нам, простым смертным, до идола! — меж ними влез Пашка и приобнял Лену за плечо. Парень улыбался и шутил, не осознавая даже, что в своих мыслях друг его топит в илистой воде болота. — Как-нибудь сами, по рабоче-крестьянскому, поговорим. — А я тебя, крестьянина, к груди и не зову. Ты разве, Чайка, по мне не скучала? — Я по тебе скучал, даже очень, — спасая Лену от ответа, пришёл Женя. Он запрыгнул другу на спину и едва не повалил его. Травин был на редкость весел, а Рома чуть не зарычал от злости. — Я вас всех так рад видеть, что удавиться хочется! — держа на спине Женю, проскрипел он. — Чего вы все сюда прётесь? — У нас урок совмещённый, — сообщила Ивлева, которая появилась не пойми откуда. — Ты опять уже с утра пораньше не в духе? — Удивлён всеобщим вниманием. — Ещё скажи, что ты не рад, сконфужен и обескуражен! — хохотнул Пашка, всё крепче прижимая к себе Чайку. — Слов-то каких набрался! — с Истоминской спины хмыкнул Травин и по слогам повторил: — О-бес-ку-ра-жен. Как говорил мой дед: «Без пол-литра не разберёшь». — Кстати про «пол-литра», — в круг вошёл Гоша. — Смирнову уже на этой неделе семнадцать. Ты отмечать собираешься? — Мне одному кажется, или мой день рождения вы больше, чем я, ждёте? Все засмеялись. — Просто уже наукой доказано, что на твои именины вечно что-то случается, — продолжал давить официозом Руднев. — Какой такой наукой? — Алкологией. Десятиклассники продолжали приходить и окружать своих соседей. Истомин, обычно любивший быть в центре внимания, сейчас чувствовал себя незащищённым. Он всё время взглядом бросал якоря на Лену. Её ни на шаг не отпускал Паша, а она ни капли не противилась. Это раздражало более всего: пойманную и убитую им дичь смел пробовать на вкус кто-то ещё. Такого Рома не мог простить никому. Скинув с себя, наконец, Травина, парень бросил руки вперёд и утянул за собой Лену. — Ой, дура-а-ак, — покачала головой Золина. — Вот что ты делаешь? — пока Лена изображала удивление и недовольство, пальцы Ромы овили её тонкую талию. Девушка стояла спиной к нему. Когда она оказалась в руках, Истомин перестал замечать окружающих, их всех смыло и растворило. Даже беспокойные черти замолчали. «Бо-ом» — колокольный звон кругом пронёсся в голове, вернулся и повторил ход вновь. Расчёт взобрался на колокольню, что наспех отстроили на крыше замка. «Откуда колокол?» — задумался Рома. — Сирены вас уже не отрезвляют, — крикнул сверху Расчёт и ударил в колокол ещё раз. — Очнитесь! Вас дурманят! — Она ужасна! — крикнул из воды Плут. — Костлявая, как скелет. В ней же нет ничего привлекательного. В придачу к колокольному звону зазвенел звонок на урок. Школьники медленно заползали в вечно холодный кабинет химии. В первые дни после осенних каникул ученикам традиционно проводили инструктаж по технике безопасности. Все слова учителей, которые они умудрялись растянуть на сорок минут, можно было уместить в одно предложение: «Ложитесь и умирайте, главное на реку не ходите, там опасно». Каждый пятиклассник знал правила наизусть, а уж про десятиклассников и говорить было нечего: разбуди любого ночью — и он тебе всё расскажет. Не удивительно, что, когда классные руководительницы в очередной раз завели привычную песню о том, что нельзя делать, половина ребят рухнула спать на парты. Истомин свою жертву не выпустил, правда, и Пашка сделал так же. Вот и сидели за одним столом два охотника, а меж них — перепуганная птица. — Тебя изолировать надо от общества, — глядя, как крепко вцепился в Ленкину руку Рома, шепнул Смирнов, — связать по рукам и ногам, посадить в ящик да сослать куда-нибудь подальше, в Антарктиду, к примеру. Рома усмехнулся, а Пашка огорчённо вздохнул. — Ты прав: даже в ледяной пустыне найдёшь, кому жизнь испоганить. Неисправимый маньяк до человеческих сердец! — Описал его, как Печорина, — тихонько заметила Лена, — мне он его тоже напоминает. — Думаешь, он «Героя нашего времени» читал? Не смеши! Сидит и не понимает: ругают его или хвалят. — Понимаю я всё! Ты мне его сам вслух читал, придурок! Забыл?! — бесясь, зашипел Истомин, скатился под парту, утащил за грудки Пашку и продолжил: — если не перестанешь, я тебя после школы в снегу утоплю. — Не перестану что? — На косяки мои тыкать. — А-а-а! Что, правда глаза колит?! — Я тебя сам сейчас заколю чем-нибудь! Ленины тонкие пальцы обхватили Ромину шею с затылка. Парень дёрнулся от неожиданности, стукнулся головой об парту, взвыл и почувствовал вторую руку, но у своего рта. — Тише, — прошептала девушка. Её голос превзошёл все сирены и колокола. Четыре звука успокоили лучше, чем вся дьявольская артиллерия. Расчёт сбросился с колокольни. То, что делала Лена, не поддавалось никаким законам логики. Когда лидер разума разбился, на трон вскочил Гнев. Громадной рукой он ударил в пол, и череп стянуло от боли. — Не смей трогать меня, дура! — на весь класс закричал Истомин и шарахнулся от девушки, как от молнии. Её перепуганное лицо подействовало как ведро холодной воды. Он понял, что сделал что-то не то. — Истомин, покиньте кабинет, — строго сказала Инесса Сергеевна, окончательно отрезвив юношу. Паровозом вышел в коридор. Оказавшись в одиночестве, Рома нырнул в Омут. — Вы что творите?! — зарычал он, не вылезая из воды. — Вы за кого играете?! Под руку попался Плут. Обезображенная мерзкой улыбкой копия хохотала, даже когда настоящий Рома начал душить его. — Твоих рук дело, скотина скоморохская?! Заскучал, бедолага?! Сейчас ты у меня повеселишься! — Пощадите! — глядя в безумные глаза Хозяина, взмолился Плут. Остальные черти окружили Истомина, они ловко накинули на руки и ноги водоросли, а камышами заткнули рот и потащили на берег. Рома бился, но вырваться из пут не мог. Вытянув Хозяина из воды, Мрак приблизился к его лицу и коснулся ледяными губами лба. Истомина вышвырнуло в реальность. Он стоял посреди коридора, где вовсю ходили люди. Минуту или две парень крутился волчком на одном месте и глядел на всё, будто впервые это видел. Пашка, почуяв неладное, выхватил его из людского потока и оттащил к стене. — Ты чего делаешь? — Я не знаю. Не понимаю… — Зато я всё понимаю прекрасно: перед Леной рисуешься. Захотел похвастаться, мол, вон какой я смелый, ничего мне не страшно! Только вот зачем ты в первый же день выговор схлопотал? — Да не я это всё! Это они, — парень ткнул себя в весок. — Кто — они? Гормоны? — Черти… — О-о-о, — Смирнов наклонил голову, губами проверил, нет ли температуры, и заключил: — весь горишь опять! Простыл всё-таки! — Да лучше бы простыл, — Истомин обессиленно вздохнул. — Какой у нас там урок? — Немецкий. — Не пойду. — Пойдёшь! Ещё чего удумал! Пойдёшь, с Ленкой сядешь, прикинешься мебелью и отсидишь сорок минут. — Только не с ней. — Почему? Она же тебе нравилась вроде. — Я её ненавижу. — Одно другому не мешает. Травин! — Паша свистнул Женю. — Утащи это тело на урок, а то он меня скоро с ума сведёт! Рома хотел взбрыкнуться конём, но вдруг понял, что даже побежать не может. Тело опутывала какая-то слабость, будто на на нём до сих пор были верёвки из водорослей. Без особых усилий Женя увёл друга вниз. — Чего тебе такого Чайка сделала, что ты заорал на весь кабинет? — Морально изнасиловала. – Да? А мне она казалось очень доброй. Все привычно были разбиты на круги. Ивлева о чём-то шушукалась с Таней, Ира и Диана обсуждали новую юбку, что привезли в магазин. Антон, Володя и Кира окружили Лену, а она стояла каменной статуей и глядела в стену. Славик опять где-то мотылялся с Егором. Рома прибился к стене. Он впервые боялся думать: Они его слышали. Теперь, вне всяких сомнений, Они получили ту власть, которой Истомин так боялся. Закрывая глаза, перед собой юноша видел тронный зал, тот самый, что снился почти каждую ночь. На своих местах уже прочно сидели Гнев, Эго и Гордыня. В этот день к ним присоединились Расчёт, Плут и Мрак. Черти захватили большую часть Омута. Звякнул звонок. То, что их, как собак Павлова, приучают по команде впитывать знания, Рома подозревал давно. Сейчас, находясь в пограничном состоянии, в этом только убедился. Он сам себя псом ощущал: все подряд сегодня его приручить пытались. И люди, и черти — все захотели примерить роль дрессировщика. Тело по собственной воле опустилось рядом с Леной. — Дай мне свою руку, — попросил он, всё ещё опасаясь смотреть на соседку. — Укусишь или опять кричать начнёшь, чтобы я к тебе не прикасалась? — Всё от тебя зависит. На Ромину тетрадь опустилась рука. Парень взял ручку и торопливо начал рисовать на белой коже предплечья. Странные узоры выходили из-под пера мастера сами собой. — Это очень красиво, — завороженная рисунком, прошептала Лена. — Что здесь написано и на каком языке? — «Дура» на китайском, — соврал Истомин, но быстро смягчился, — если честно, я и сам не знаю. Видел пару раз на стенах. — Где ты стены такие нашёл? Покажешь мне? — Покажу когда-нибудь. Пока Инесса Сергеевна увлечённо писала на доске слова, одна половина класса вела бой со сном, а другая уже полегла на поле сражения и слушала колыбельную солнца. Истомин бродил по замку. Буквы неизвестного языка, которые нарисовал он на Лениной руке, украшали третий круг Омута — «Коридор деятельности». Черти старательно охраняли свой дом, красивыми надписями маскируя острые шипы, что вонзались в тело, стоило Роме выбрать не ту дверь. Всего их было три: «Amor — venenum», «Ars — dolor» и «Malus — veritatem». Коридор перед четвёртым кругом находился за последней, и войти в него иногда было непросто. — Что, нашли свой «venenun»? — колко поинтересовался Глум и встал рядом с Истоминым. Оба смотрели на картину Юбера Робера «Пожар в Риме». — Какой ещё вэнэнум? — Рома оглядел чёрта и рассмеялся. — Ты чего это корону на себя нацепил? Глум зачесал волосы назад и поправил бумажную корону. Вместе с Хозяином он подошёл к следующей картине «Натюрморт из масок» Эмиля Нольде. — У нас сейчас каждый на престол метит, — вкрадчиво забормотала копия, — после того, как Расчёт сбросился, все как с ума посходили. Каждому порулить хочется, в комнатах за тряпки царские такие драки идут! Но мы-то с вами знаем, что следующим после Гнева иду я, и, если с ним произойдёт какая-нибудь… случайность, а Расчёт не выйдет из госпиталя, на трон сяду я. — Трон мой, — отрезал Рома и зашагал по круглому коридору дальше. На глаза попалась надпись на стене «In amore — a mortuum». — Я давно спросить хотел, «амуры» эти ваши, «вененумы»… что это такое? — Вы разве по-нашему не читаете? Это латынь. Попробуйте, сейчас, думаю, должны понять. Глум шмыгнул за дверь, оставив Хозяина в одиночестве. Чёрные знаки ожили, сошли со стен и повисли в воздухе. Они плавно извивались, словно змеи, переплетались и распутывались обратно. В странных изогнутых символах Рома не узнавал знакомых букв и понял, что Глум снова пошутил над ним. Вдруг свет вспыхнул, потух и загорелся вновь. Слова вернулись на стены, а Истомин стоял рядом с дверями, которые почему-то были открыты. — «Любовь — яд», — прочитал он табличку на первой двери и усмехнулся, — да, уж, Чайка, ты действительно отрава. Рома закрыл эту дверь и пошёл в единственно верную, в ту, что вела к трону, в ту, что звалась «Malus — veritatem» — «Зло — истина».