Омут

— Да почему-ж так холодно! — завывал Женька, хотя и вышел из дома не больше десяти минут назад. Троица быстро шагала по парку. Ноги сводило от холода, хотелось лечь прямо на землю, застыть на месте, лишь бы это прекратилось. Ромин шарф покрылся изморозью, кристалики льда болтались на нитках, как гирлянды. Мороз не пугал, напротив, холод помогал чувствовать себя живым. Из-за елей показалась школа, и парни прибавили шагу. В здание они почти вбежали и долго стояли в дверях, пытаясь отдышаться и согреться. Учеников было мало. Десятка два курток одинокими висельниками прикрывали ноготу раздевалки. Разделись. Травин сразу же отчалил на свой псовый пост дожидаться Алёну, Рома и Паша, до конца не отогревшись, медленно прошлись по первому этажу. — Пусто, — заключил Истомин, затянув потуже ремни на рюкзаке. — Мало сегодня народу будет, все по норам сидят. — Я тебе предлагал остаться дома, — напомнил Смирнов и остановился у расписания. — Уроки-то дрянь сегодня: НВП, геометрия, физкультура, немецкий и русский. — Два урока с паралельным — не так уж и плохо. — А что тебе до параллели? Скучаешь по этим нахальным рожам что-ли? — Можно и так сказать. Разумеется Рома имел определённые планы на уроки с «А» классом, ведь там была ненавистная ему птица Чайка. «Будет забавно, если она вообще не придёт» — усмехнулся он. Пашка отправился искать батареи, чтобы согреться, а Истомину ничего другого не оставалось, как бросить якорь у кабинета НВП. Военную подготовку он любил всей душой, с трепетом гладил ствол автомата перед тем, как нажать на курок. У двери не было ни души. Истомин скинул рюкзак на пол, сам уселся на него сверху, приклонил голову к стене и закрыл глаза. Черти быстро тушили свечи, прошло не больше двух минут, а Рома уже плыл по синей реке. Прибрежный пейзаж менялся стремительно. Чем дальше спускался Истомин по течению, тем реже на глаза попадались тонкие ивы. Изумрудные ели скрылись в дали зубчатого леса. Огненный тальник словно языки пожара заполнял всё больше и больше пространства. Острые тёмные ветки кустарников торчали кольями и в любой миг готовы были вонзиться в юное тело. Вода густела, склизские водоросли и травы стягивали ноги, но Рома продолжал плыть. Запахло багульником и гнилью. Течение стихло. Юноша вылез из воды и осмотрелся. Стены его дворца на берегу Омута были похожи на решето, зияли огромные дыры, которые черти наспех прикрыли чем непоподя: одну дыру спрятали за узорчатой шторой грязно-жёлтого цвета, ко второй подтащили шифирину, третью затыкали палками, листьями и трухой, а остальные не тронули вовсе. — Одна маленькая девочка сотворила такой бардак? — сам у себя спросил Рома, перешагивая через расколотые каменные плиты. — Чем же ты стреляла? Под ногами скрипел и крошился каменный песок, выгоревшую траву припорошило пеплом. Рома искал глазами хоть кого-нибудь из своих подопечных, но вокруг было траурно тихо. Свистнул — только ворон распугал, чернокрылые птахи лениво скрылись в чаще. Подойдя к воротам, Истомин увидел позолоченную стрелу. Из наконечника каплями сыпались горячие искры. Как надоевшую занозу он выдрал её из двери, и в тот же миг орудие рассыпалось, оставив после себя лишь серые хлопья пепла на руках. — Сказочница, — сам не зная, почему именно так нарёк Лену, Рома стряхнул порошок на землю. — Лукоморья твоего мне здесь только не хватало! Ещё бы с факелом горящим на меня пошла. Дура. — Да убери ты от него зажигалку! — Я хочу его согреть. Рома в три прыжка добежал до берега и сиганул в Омут. Протерев глаза, он увидел перед собой огонёк, густые косы и девичьи ноги. Катя Зинчук, наклонившись к нему корпусом, опиралась одной рукой на стену, а второй медленно водила зажигалкой перед его лицом, внимательно следя, как свет гуляет по коже. Чуть отстранённо стояла Чайка, держа руку в руке и как-то беспокойно поглядывая то на него, то на Катю. — С добрым утром, — Зинчук спустила палец с механизма, и огонёк исчез. По её милому лицу скользнула улыбка, — бомжуем, Ромыч? Рановато. Девушка скинула рюкзак на пол и пристроилась рядом с Ромой. Истомин гонял свинцовые шары мыслей в голове. Подтащив съехавшее тело ближе к стене, парень почувствовал, что рубашка мокрая. «Донырялся, — мысленно выругался он, — спасибо, что хоть не в тине вернулся». — Ого, да ты горишь! — кареглазая провела длинными пальцами по его волосам и лбу. — Весь мокрый. Опять с утра носился по школе? Или заболел? — Заболел. — Сильно? — Очень. — Здорово! — Катерина насильно повернула его голову к себе. Её пальцы тщательно ощупали горло, уши, щёки, оттянули вниз кожу под глазами, обножая красные узоры капиляров. Истомин позволял проводить с собой такие манипуляции, не смея сопротивляться. Юный врач не думала останавливаться: — рот открой и язык покажи. — Оставь его в покое, — выступила вперёд Лена и положила руку на плечо Кати. Колени Чайки оказались слишком близко к Истомину, ткань её фартука щекотала лицо. Что-то ёкнуло внизу живота. — Да перестань, весело же! Ты смотри, он даже не ругается! — Он не ругается, потому что ты его затрепала. — Да он и был такой, я его наоборот в чувства привела! Рома сидел и не мог определить, что его отвлекало больше: Ленкины ноги, заполнившие весь мир вокруг, или руки Кати, которые, пока она спорила, съехали к его ремню на брюках. — Истомин, чёрт, как ты это делаешь? Я тебя на десять минут оставил, а ты себя уже успел девчонками окружить! — Голос Смирнова был сравним с блаженной песней для Ромы. Вмиг и Лена отступила от него, и Катька повернулась к кудрявому юноше. — Завидуй молча, — едко ответил Истомин, но улыбнулся очень искренне и светло. — Скотина ты неблагодарная. Девочки, не дружите с ним. Зачем он вам сдался? Пойдёмте, я вам в буфете пирожки куплю. — Я не голодна, — Лена отказалась. — А я схожу, — Катька легко поднялась и подала руку Паше, — веди, коль не шутишь. Лен, занесёшь мой рюкзак? Спасибо! Не дожидаясь ответа, Катя, утянув за собой Пашку, убежала в сторону столовой. Чайка тупым взглядом смотрела на её удаляющуюся фигуру, а затем опустилась на рюкзак рядом с Истоминым. Маленькая ладошка коснулась его лба. — Холодный, — медно заключила Лена. — Здоров. Рома перехватил её руку и притянул к себе. Чайка не дёрнулась почти, лишь стрельнула раз взглядом расширенных зрачков и вернулась к созерцанию стен. Мимо ходили школьники, младшеклассники удивлённо заворачивали головы, смеялись, перешёптывались, показывали на них маленькими детскими пальчиками. Чайка этого не видела, а Роме было всё равно. Он держал не Ленину руку, а золотую стрелу, и она не рассыпалась пеплом как на берегу Омута. Не хотелось отпускать эту стрелу, она казалась чем-то жутко ценным, чем-то, что принадлежит только ему одному. Хотелось касаться и не разрушать.