Омут

Проспав всю ночь, Рома чувствовал себя разбитым. То, что маму вчера увезли в больницу, на утро казалось просто дурным сном, но её спальня была пуста, тёмная комната дышала холодом. — Не стоит себя накручивать, — сам себе сказал он, — сегодня я приду в больницу, и там наверняка скажут, что ничего серьёзного. Мама уже завтра будет дома. Истомин долго собирался в школу, рассеянно блуждал по дому, забывая, то взять рюкзак, то выключить свет. Затянув потуже шнурки на ботинках, он вышел во двор. Темно. Ленивый рассвет только-только забрезжит, когда Рома дойдёт до школы. От ночного заморозка снег скрипел особенно сильно и не затягивал ноги. Шёл быстро, минуя тёмные дома. Вдалеке виднелась котельная, столп белого дыма валил вверх и растворялся в сизом небе. Переливы мягко обволакивали простор, горизонт светлел. Юноша любил наблюдать за превращениями пара, но скоро котельная скрылась, и путь продолжился через лесопарк. Люди практически не попадались, а редкие прохожие стремительно пролетали мимо. Через какое-то время из-за сосен и елей неожиданно вынырнуло здание из красного кирпича. Школа. Истомин не заходил в храм науки с парадного входа, он обходил трёхэтажную махину с торца, лицезрея надписи на стенах, оставленные выпускниками. Каждый класс старался написать год своего выпуска большими цифрами выше, чем у остальных. Рома обычно представлял, как совсем скоро такая привилегия появится и у них, но сегодня этого не сделал. Настроения не было. Недалеко знакомо заскрипели тормозные колодки старого автобуса, открылась дверь, и из салона хлынули школьники. Не медля, Рома вклинился в поток и вошёл в школу. Шум и гам на первом этаже были чем-то вроде ёлки на Новом году: привычным делом, традицией. Истомин отправился повесится в раздевалку, а заодно проверить, кто из товарищей уже на месте. Травин приходил рано, Рома даже мог предсказать, где он сейчас и что делает. Женька, как всегда, сидел на лавочке в фойе на первом этаже и ждал свою возлюбленную. Когда она приходила, они садились рядышком и разговаривали обо всякой чепухе, Алёна лишь под звонок отпускала Евгения к классу. Пашка Смирнов в этом отношении был вольной птицей и летал, где вздумается. Его куртка тоже рано вешалась на крючок, а хозяин отправлялся в путешествие по школе за домашкой. Часто вспоминая былые годы, тело его неосознанно брело к ашкам, там он находил и что списать, и с кем поговорить. Руднева не было, он жил через дорогу от школы, а поэтому любил поспать подольше. В расписании сегодня было пять уроков — удача и истинное везение. У бэшек первым география, и это ещё больше испортило Роме настроение. Ашкам повезло больше, у них химия. Главное, чтобы не лабораторная работа, потому что по параллели давно ходит мнение: в «А» классе кто-то проклят. Почти все опыты на физике летят насмарку, лабораторные по химии заканчиваются чуть-ли ни концом света (в прямом смысле пробки выбивает), даже плесень в шестом классе на биологии и та не выросла у них. Бедовые дети, в общем. Путь предстоял неблизкий. География и химия шли на третьем этаже. По дороге между вторым и третьим этажом Рома встретил двух мальчишек-семиклассников, которые стояли посреди лестничного пролёта, задрав головы. Проследовав их взгляду, Истомин усмехнулся. На верхней лестничной площадке стояли две девятиклассницы и о чём-то оживлённо болтали. Стояли они близко к краю, а потому было хорошо видно, что у них под юбками. Парни без зазрения совести пялились на девичьи ноги. — Ну, вы, конечно, молодцы, — протянул Ромка, заставив парней обернуться. Их секундный страх улетучился, и на лицах появилась бравада. — Парни, а хотите, я вам дрель и сверло на десять завтра принесу? Придёте в раздевалку на физ- ру, просверлите дырочку в смежной стене и всё, а то чего же так над шеей издеваться! — Засунь свою дрель и нравоучения в одно место, — скрипучим голосом посоветовал один из них, — подсказать, куда? — Да не, не стоит утруждаться, — Истомин прошёл между ними и продолжил подниматься по лестнице. Не доходя пару ступенек до конца, он остановился и обратился к девятиклассницам: — Миледи, вы обворожительны и бесподобны, но поберегите же юные и неокрепшие организмы, что пялятся на вас со второго этажа. Подумайте только, какой это стресс для тёти Светы, когда она придёт убирать туалет, а там будут повсюду следы их недавних любовных фантазий по вам. Ваша красота от этого не убудет, отойдите от края, милые. Девушки были на удивление сообразительными, лишь только Рома закончил свою речь, обе швырнули свои дипломаты на головы ошалевшим мальчишкам. Истомин откланялся и с чувством выполненного долга вошёл в коридор третьего этажа. У кабинета географии не было никого, зато у химии маячила знакомая курчавая голова. Пашкин голос мешался со смехом и разливался на пол этажа. Рома протиснулся сквозь стену девятиклассников, как через чащу: переступал через рюкзаки, раздвигал людские тела, пролазил под ними. Преграда осталась позади, и Рома увидел друга. Он был не один. Рядом с ним маленьким воробьём стояла Лена. В её руках были тетрадь и ручка, она сосредоточенно пыталась что-то посчитать, однако постоянно сбивалась из-за Паши. — Триста сорок пять, триста сорок шесть, — медленно выговаривала Чайка, перемещая ручку по листу. — Ты уже после сотого слова три цифры пропустила. Эй, слышишь меня? Триста тридцать восемь, сто двенадцать, пятьсот семьдесят два — вот как ты считаешь. Не зря у тебя с математикой такие проблемы. Давай я свожу тебя к племяннице, она в первый класс пошла, а считает лучше тебя. — Да, Паша, блин, ну, пожалуйста, — заныла Лена, опять сбившись из-за болтовни Смирнова, — мне нужно посчитать эти слова. — Лена, порог двести пятьдесят слов, а ты уже тристо с лишним насчитала, а у тебя ещё пол страницы есть. Хватит. Я вон на пол страницы накропал сочинение и всё. — Я хочу знать, сколько слов, мне же нужно хоть в чём-то превосходить одноклассников. Лучше меня в литературе не разбирается никто, нельзя понижать планку, поэтому, пожалуйста, помолчи три минуты. Лена, заправив за ухо выбившуюся из косы прядку, начала считать слова с начала. Паша молча ждал, пока Чайка потеряет бдительность и расслабится. — Нет, вы только гляньте на неё, — театрально воскликнул он, и Ленка от неожиданности вздрогнула, чуть не уронив тетрадь. Паша и Истомин, который оставался невидимым для них, усмехнулись. — К ней пришёл старый друг, а она, вместо того, чтобы поговорить с ним за жизнь, считает какие-то дурацкие слова в сочинении! Что тебе дороже: я или поганая пятёрка? — Конечно же пятёрка, — без колебаний ответила Чайка и поняла, что забыла цифру, на которой остановилась. Она издала заунывный стон, нервно раскрыла сумку и сунула туда тетрадь. — Доволен теперь?! — Вполне, — расцвёл Пашка и воровато потёр руки, — а теперь, когда ты освободилась, глянешь моё сочинение? Истомин, наблюдавший за сценой одноклассников, ничего не понимал. «Что с Пашкой такое? Он же на литературу молится, а перед Ленкой болтает, что ничего не делает, да ещё и о помощи её просит. Или же… Вот скот! Показушник проклятый!». Рома стремительно двинулся к ним, схватил Смирнова за грудки и потянул к себе. — Думал, всё время сможешь безнаказанно меня полосовать?! — наступал на него Истомин. Лицо его было бледным, чёрными иглами торчала щетина. Синие глаза, которыми он расстреливал Пашу, приобрели тёмный оттенок и заблестели. — Я-то думаю, чего он постоянно к ашкам шляется, а ты, коряга бесхребетная, у этой списываешь, а потом её работу за свою выдаёшь! Как я сразу, дурак, не понял?! Ведь никогда ты гуманитарием не был, а только Аннушка литературу вести начала, так сразу козлом горным вокруг неё с томиком Маяковского скакать стал! Сам ни черта не знает, а изображает из себя чуть ли не Максима Горького! Паскудник! — Какая муха тебя укусила? — Смирнов ошалело водил глазами в разные стороны и пытался разомкнуть хватку. — Ну, списываю, тебе какая с этого беда? Я хоть как-то подтягиваю успеваемость, а ты и вовсе ничего не делаешь. Чего ты так раскричался? Рома впал в исступление. Гнев бился внутри о рёбра, желая вырваться наружу. Накатывал жар, будто кто-то развёл костёр, языки адского пламени кусали и жгли всё живое. Парень отпустил Смирнова и отошёл к стене. Холод бетона приглушил пожар, бушевавший в Омуте, воспалённый мозг из-под палки начал подчиняться приказам, тараканами в голове забегали мысли. Они копошились, собирались в стаи, разбегались в страхе по углам, грызли друг друга. Рома дёрнулся и тряхнул головой, глухо рыкнув. Не из-за литературы он накинулся на Пашку, нет. Просто подвернулся повод выместить свою злость. За то, что он, его лучший друг, обманывает. За то, что таскается с Ленкой. Истомин глянул на Пашу. Тот поправлял рубашку путающимися пальцами и смотрел с немым укором, от которого Роме стало тошно. По-детски упрямая и непреклонная обида обвивала шею и душила, смыкая липкие ледяные пальцы всё сильнее. Одичалый взгляд метнулся вперёд к противоположной стене. Там стояла Лена. Взгляд её ледовых глаз обжигал. Это был один из тех взглядов, от которых чувствуешь настоящую боль. Рома бесился, но не прерывал эту связь. Злоба лилась стремительно. В груди всё сжималось. Его движения были резки. В четыре шага пересекая коридор, Истомин застыл, склонившись скалой над Леной. — Ты хочешь мне что-то сказать? — тихо, будто спокойно, спросил он. — Нет, ничего, — сломлено опустив голову, выдохнула она. Проиграла. Рому победа совсем не радовала. Злость по-прежнему колотилась в сердце. — Тогда прекрати смотреть на меня такими глазами, — сказал и пошёл прочь. В этот раз, почуяв угрозу, толпы школьников расступались, пропуская Истомина. Он шёл слепо, по памяти. Лихо оседлав перила, быстро слетел вниз, собирая букет удивлённых возгласов. Рома шагал вперёд локомотивом и жадно искал глазами жертву. Олеся шла по первому этажу с подругами, когда её засёк Истомин. Он, как зверь изголодавшийся, накинулся на неё, утянул, впечатал в угол и грубо впился в губы. Девочка прерывисто дышала и со стороны казалась ещё младше, чем есть на самом деле. Рома обвивал руками её детское личико, надавливая большим пальцем на подбородок, заставляя тем самым Олесю размыкать челюсти. Целуя пресные губы своей девушки, юноша не чувствовал ничего, кроме ещё большего отвращения ко всему. Он пытался добраться до тепла, которое всегда забирал у светлой Олеси, но сейчас от неё исходили лишь растерянность и душевная духота. Она маялась, задыхалась в этом поцелуе, но не смела противиться, терпела злые ласки Ромы. В какой-то момент ему всё настолько опостылело, что он отпрянул от девичьего тела и рванул к лестнице. Максименко не успела толком прийти в себя, как её окружили подружки, наблюдавшие за всем со стороны. — Ой, девочки, вы видели, как он её, — восторгалась одна, — смотрите, она же вся красная и запыхавшаяся! — Как он хорош, — вторила другая, — вот это я понимаю, настоящий парень! А как Олеську любит, аж завидно становится! — Да, повезло тебе, Максименко, — заключила третья. — Пойдём, расскажешь во всех подробностях об ощущениях. Олеся соображала медленно, тело её было насильно распалено и теперь никак не остывало, щёки девочки постыдно горели, а лямки фартука сбились вниз. Подруги подхватили её за локти и потащили по коридору. Как не старалась, Олеся не могла понять, почему восторг остальных девчонок не хочет обнять её юное сердце. Её пытало незнакомое, тяжёлое и слишком взрослое чувство, название которого она не знала по малолетству. Своим звериным нравом Рома истощил её, не оставив взамен ничего. Рюкзак от быстрого бега бил Истомина по спине. Школьники разлетались в стороны, видя несущегося со всех ног парня. Он бесновался, и единственным способом успокоиться было измотать себя до последнего. — Стой! — разразилось несколько голосов в голове. Черти восстали, ухватились за рёбра, руки и ноги, лишь бы заставить Хозяина остановиться. Рома застыл посреди коридора. Ученики бросали на него косые взгляды и тихо перешёптывались. Добежав до туалета, где по утрам никого не было, он закрыл дверь на щеколду и подошёл к раковине. Истомин глянул на себя в зеркало и испугался. Всклоченные волосы стояли торчком, а черты лица стали ещё более резкими и безобразными. Ноздри раздувались, когда он дышал, щёки горели. Парень крутанул кран, и холодная вода хлынула в раковину. Горло саднило. До жути хотелось пить. Наклонившись, он пил прямо из струи, но не мог утолить жажду. От холодной воды сводило губы, и скоро Рома выпрямился, вновь посмотрел в зеркало. За спиной тёмными тенями отражались в мутном стекле твари. — Остановись, Хозяин, — шептали они, — ты можешь всё испортить. Не смей им поддаваться! Не смей! — В отличии от вас, я живой, — скалясь, зло прошипел он, — и, к вашему разочарованию, я ещё что-то чувствую. — Твои чувства тебя разрушают, — громче всех говорил Мрак, и это было очень непривычно для тихого призрака, — мы поможем тебе. Дай нам больше свободы, пусти нас к сердцу. Тебе будет лучше, обещаю. Ты же не хочешь чувствовать боль? Хочешь быть сильным? За стенкой верещал звонок, вода хлюпала по трубам, капал кран. Капли отскакивали от металлических бортов раковины, образуя хоровод брызг. — Делай, что нужно, — рассеивая звук по маленькой клетке, Рома попятился от зеркала прочь и врезался спиной в стену. Мрачные тени одна за другой влетели в тело. Неприятный холодок отозвался в груди, а через мгновенье всё стало, как прежде. Лицо его сделалось привычно бледным, взгляд спокойным и уверенным. Рома даже подумал, а не привиделась ли ему эта беготня по этажам? «Глупость же, — пожал он плечами, — вел себя как девочка». В коридоре пусто. Рома, чеканя ботинками шаг, пошёл на географию.