***
Тёма завез Вадика домой и поехал к себе. Он не представлял, как сказать об этом Брусникину. Да было бы у того табельное, он бы его без суда и следствия за такие шутки вслед за Игнатом отправил. Попали в пробку. Артем повернулся к девушке. — Тебе надо переодеться и принять душ. Потом поедем к твоему отцу. Только я не знаю, что надо сделать, чтоб он поверил, перед этим не выбросив меня в окно. Анастасия пожала плечами. Она все еще не могла привыкнуть к новому, точнее старому имени. Не верила, что она все-таки никакая не Ася, а Лена. Елена. Как ее и называли во снах, видениях. Не могла поверить, что это не сон и сейчас она не проснется в санатории, а рядом будут Маргарита и Игнат. Этого ей ужас как не хотелось, и она сидела, всеми клетками вжавшись в сидение «Нивы». Она смотрела по сторонам мегаполиса. Не могла вспомнить, что она когда-то ходила по этим улицам ежедневно и жила здесь. У нее был дом, работа, друзья, близкие — и всё это здесь, в столице, а не в богом забытой Находке. Провела пальцем по стеклу, оставляя незатейливые узоры на запотевшем стекле. — Правда во что переодеться? — почесал затылок Артем. — Я один как перст живу. — Ну да, — откликнулась она, — помню, как пес нашел у тебя кое-что под подушкой. Ой! — она зажала рот ладонью, боясь, что ляпнула лишнего. Тёма резко обернулся назад и посмотрел на нее удивленным и, кажется, счастливым взглядом. Он помнил этот случай. Помнил, как он тогда разозлился на Муху за то, что тот так его подставил. — Что ты сказала? — Ну, помню, что ты мне что-то говорил, а потом подошел пес, большой такой, и достал из-под подушки кое-что… — кротко повторила она. — Ленка… — улыбнулся он, — родная! Лена улыбнулась такой его реакции. В этой улыбке сейчас он увидел знакомые черты. Не так сильно она и изменилась. И теперь уже он не понимал, как мог не узнать ее тогда, в самый первый день. Или он просто привык к ней за это время и теперь уже ее лицо кажется ей похожим на лицо Елены? Так или иначе, это она сидит на заднем сидении, она вспоминает их жизнь, она — Лена — жива. Наконец тронулись. Всю оставшуюся дорогу Тёма сидел с улыбкой — она начала вспоминать. Правильно говорят, дома и стены помогают. Стоило только оказаться в родном городе, в родной стихии, как воспоминания начали оживать в памяти Лены.***
Лена вышла из душа с полотенцем на голове и в халате Артема — больше ничего он предложить не смог. Артем сидел за столом. На столе стояли две чашки с чаем. Она села напротив. — Хорошо у тебя, — Лена огляделась, взяв в руки чашку с горячим чаем. В каких-то снах она уже видела этот диван, эту кухню. Взяла ложечку и начала помешивать сахар в чае, опустив глаза вниз. Было видно, как она помрачнела, насупилась. Больше не смеялась, не смотрела на него, пытаясь вспомнить хоть что-то. Тёма положил ладонь на ее руку. Брусникина подняла глаза на него. — А если они тебе не поверят, что я — Лена? — Поверят. Я пока не знаю, как и почему, но поверят. Елена улыбнулась, не до конца веря его словам. Она понимала, что Артем не меньше, чем она, хочет, чтобы все поскорее поверили, чтобы эта история поскорее закончилась. Они смогли наконец перелистнуть эту страницу их жизни. Брусникина выпила немного чая. Ничего «к чаю» Артем в холодильнике не нашел. Все-таки те полгода, что он жил в мыслью о ее смерти, на его столе чаще присутствовала бутылка водки, нежели чашка чая. А сейчас надо исправлять ситуацию — больше не по кому убиваться и запивать горе водкой. — И в чем я поеду? В твоем халате или своем, старом и изорванном? — Брусникина, ты мне предлагаешь сейчас ехать в магазин и выбирать тебе одежду? — усмехнулся Артем. — Почему бы и нет? — задумчиво произнесла Елена.***
Колосов уже около десяти минут сидел и ждал, пока она выберет себе что-нибудь. И теперь он понял многих женатых мужчин, таскающихся за женами по магазинам. И самым интересным было то, что он не женат, тем не менее сидит здесь и ждет, пока она купит себе что-то за его, между прочим, деньги. Но денег Артем не считал — дело наживное. Он ведь сам себе говорил, что отдал бы многое, если не все, чтобы вернуть Лену. И вот она вернулась, и считать деньги Тёма уж точно не собирался. Скоро из примерочной появилась Брусникина. Сказала Артему, что купила всё на первое время. Обошлась она и правда минимумом: только то, что ей нужно надеть на встречу с отцом — футболка, джинсы, куртка. Не так сильно и пострадал кошелек Колосова, да он особо и не всматривался в сумму, будучи все еще окрыленным тем, что тратится на нее, которую считал мертвой. Лишь в шутку бросил, выходя из магазина: «С тобой одни растраты!». Дальше предстояло самое сложное — встреча с отцом. Лена поежилась в новой куртке. Посмотрела на Артема неуверенным взглядом. Он, заметив этот взгляд, оторвался от дороги, повернул голову в ее сторону и проговорил: «Все будет хорошо!». Брусникина сделала вид, что улыбнулась. Отвернулась к окну. Перед ее глазами проплывали многоэтажки с магазинами на первом этаже и красивой облицовкой, разные ларьки и автобусные остановки — всё это быстро уплывало вдаль. Она не успевала всмотреться в одно здание, как его уже сменяло другое. Все они были разные, каждое по-своему знакомое. Она однозначно понимала, что была здесь и была не единожды. Много машин, пешеходов, бешеный ритм города — всё это настолько отличалось от спокойного ритма малолюдной Находки. И в то же время именно этот бешеный ритм был ей родным. Она это чувствовала. И теперь, очутившись в родном городе, она впервые сама для себя приняла, что она действительно Лена Брусникина. В Находке всё было слишком чужим, не с чем было сравнивать. Артем остановил машину. Лена повернулась к нему, одним взглядом вопрошая: «Уже?». Тёма кивнул. Она вздохнула. Потерла шрам, которого явно не было у прежней Брусникиной. Она посмотрелась в зеркало, вспомнила фотографии, показанные Артемом, и поняла, что ужасно не похожа и не красива сейчас. Она сама себя не узнавала, так как может узнать ее отец, считающий мертвой? Лена толкнула дверь. Вышла. Посмотрела на многоэтажный дом, куда им сейчас надо было зайти. Сжала ручку машины. Всмотрелась в окна: в одном из них ее квартира, ее отец, ее дом. Но чтобы вернуть ту жизнь, нужно еще доказать, что она — это «погибшая» Лена. Дождавшись Артема, который, заметив состояние девушки, взял ее за руку, они двинулись прямиком к подъезду. Дойдя до подъезда, Тёма набрал на домофоне номер квартиры. На вопрос Брусникина, который, к счастью, оказался дома, Тёма сказал, что это он, и умолчал о своей спутнице. Дверь открылась. Ребята вошли в подъезд. Лена осторожно ступала на ступени лестницы. Как давно она здесь не была! Боялась ступить жестче, разрушив ту сказку, что сейчас происходит вокруг нее. Боялась, что сейчас всё рассыпется на маленькие куски и она очутится в злосчастном санатории. Миновав несколько пролетов, они стояли около двери Брусникина, ожидая, пока он откроет дверь. Хотелось, чтобы эти несколько минут ожидания длились дольше, чтобы она смогла придумать что-то вразумительное, что могло бы заставить ее отца поверить, что она — его дочь. Но вот открылась дверь, и на пороге перед ними стоял седовласый усатый генерал. Он равнодушно посмотрел на девушку. Обратился к Артему с вопросом, кто это с ним. На что Тёма лишь попросил Владимира Павловича войти в квартиру. Генерал, пожав плечами, подозревая что-то неладное в его визите, пригласил гостей в квартиру. Он всматривался в гостью. Фигура, волосы — сзади она неумолимо напоминала ему погибшую дочь, и он старался смотреть ей только в лицо, изуродованное шрамом. Лена прошлась по комнате, куда их провел Владимир Павлович. Провела рукой по камину, смахнув пыль. «Раньше здесь не было пыли…» — мимолетно подумала она. Каждая вещь здесь напоминала ей о старой жизни. Что-то она отчетливо помнила. Что-то — смутно. А что-то было лишь общим фоном в ее воспоминаниях. Как же щемило сердце! Хотелось расплакаться от нахлынувших воспоминаний. Но ничего конкретного вспомнить не могла: ни друзей в этой квартире, ни родственников, ни праздников, проводимых здесь. Лишь общие очертания, в которых она не могла различить никого из тех, кого видела на фотографиях. Смотря на Владимира Павловича — ее отца, еле сдерживала слезы. Она обрела дом, семью. Теперь она дома. Наконец-то это случилось. Подошла к окну. Из окна открывался вид, который она тоже иногда видела в своих снах. Видела и не понимала, где это. Откуда она смотрит, что видит много машин, людей. Не понимала, пока не увидела наяву, вновь. Артем молчал. Не смотрел в лицо генералу. Не знал, с чего начать. Как сказать. Наконец решился. Подошел к Владимиру Павловичу. Выдохнул. Решил: или сейчас, или никогда. «Никогда» было просто невозможно, поэтому он решил — сейчас. — Мне нужно с Вами поговорить. — Артем, признайся, жениться на ней хочешь? Тёма удивленно посмотрел на генерала. Знал бы, что сейчас говорит о собственной дочери, посмотрел бы он на его реакцию. Хотя и не знал точно, как бы отреагировал Брусникин на заявление о женитьбе Колосова на его дочери. — Не совсем… — Она чем-то на Леночку похожа. — Еще бы… — буркнул себе под нос Артем. — Владимир Павлович, я знаю: это звучит безумно. Выслушайте меня: эта девушка — это… это Лена… Она выжила в той аварии. — Как — Лена?! — генерал остановился. Замер, смотря на уверенного Артема. Не мог найти слов. Все они будто потерялись в непролазных лабиринтах души, которую словно выпотрошил своей фразой Артем. Он стоял, будто окаменел, лишь немного шевеля губами, пытался что-то сказать. Мысли помутились. Как он может так шутить над ним? Издеваться, зная, как велика была эта потеря для него? Непонимающий взгляд резко сменился жестокой гримасой. Владимир Павлович смотрел на Артема, пытаясь понять: за что он так с ним? За что шутит так жестоко и играет самыми тонкими струнами души? Неужели он, столько времени убивавшийся по Лене, сейчас смеется над этим? — Убирайся вон! — неожиданно крикнул генерал, выйдя из состояния оцепенения. Голос дрожал, но от этого не стал менее командным. Тёма вздрогнул от столь громкого возгласа; Брусникин, полный ярости, наступал на гостя. Пытался сдержать слезы, наверное, обиды. Ведь Артем так тяжело воспринял ее смерть: исхудал, потерял, казалось, смысл жизни, утратив ее, хотел уйти со службы, пристрастился к алкоголю, — о чем нередко доносили ему знакомые с ОВД, — и сейчас он стоит здесь и нагло издевается над ним. И даже не старается забрать свои слова назад. Даже не пытается оправдаться. — Ты совсем стыд потерял! Лена в соседней комнате подошла к двери, вздрогнув от громкого крика, и начала слушать разговор отца и Артема. Как она и думала, разговор не ладился. Приложила ладонь к губам. Закусила нижнюю губу и будто не заметила, внимательно слушая, как ощутила металлический привкус крови во рту. — Владимир Павлович… — начал заикаться от напористого взгляда генерала Колосов. — Там, в санатории… Она там, Игнат, Марго, Леся… Он, подобно школьнику, разбившему окно, пытался что-то сказать, но суровый взгляд генерала почему-то мешал сказать что-то вразумительное. Сам понимал, что несет полный бред. Пытался сконцентрироваться, но получались лишь несвязанные фразы и ненужные наречия. Рассказать всё, что произошло в Находке за столь недолгий срок, было невозможно — каждый день был куда насыщеннее месяца после Лениной смерти. — Пошел вон! — задыхаясь от подступавших слез, прокричал генерал. — Убирайся и забери ее с собой! — он указал рукой на дверь, ведущую в комнату, где находилась Лена. Артем попятился назад. Шел, пока не наткнулся на диван. Не заметил вовремя, повалился прямо на него, закрывая голову подушкой. Брусникин надвигался. Кажется, вот-вот, и он ударит Артема. Ударит так, как никогда его еще не били, вложив в удар всю боль, причиненную ему Колосовым одной лишь фразой. Никогда не думал Владимир Павлович, что получит удар в спину с его стороны. Генерал, настигнув, будто палач осужденного, Тёму, отошел от него, больше не произнеся ни слова. Слишком больно и скверно было на душе. А вдвойне больно оттого, какой человек нанес этот удар. И этого человека его дочка считала своим лучшим другом, а может, и?.. Генерал подошел к окну. Посмотрел вниз. На глазах выступили слезы. Как он, тот, кто горевал по его дочери так сильно, что чуть не застрелился и не спился, сейчас может так жестоко шутить над ним?! Он ведь сам не меньше его любил Лену и сейчас приводит в дом какую-то девку, выдавая ее за погибшую Елену? От этого становилось больно. Видать, за полгода вся боль Артема от потери Лены ушла. Он смог влюбиться, в чем его генерал не винил — дело молодое, но зачем же так с ним, с отцом? Он-то не сможет заменить дочь другой, хоть и похожей на нее девушкой. Тёма сел в нормальную позу. Увидел, как дверь тихонько приоткрылась, и вошла Лена. Она слышала весь разговор мужчин. На глазах сверкали слезы. Она подошла к кухонному столу. Провела по нему ладонью. Села за стол. Легонько улыбнулась. — А ведь это были вы… — тихо сказала она, боясь вызвать на себя гнев генерала, — там, во сне. Брусникин обернулся, не услышав хлопка двери, когда она вошла. Посмотрел на эту девушку, по-хозяйски расположившуюся за его столом. Какое-то презрение к ней появилось в его душе. Как она могла согласиться на такую безжалостную авантюру, на которую способны лишь бессердечные и бездушные люди? Он видел в ней сходство с Леной — оно действительно было. Но что же, каждая похожая девушка теперь может стать его дочерью? Только генерал хотел крикнуть, чтобы Тёма выметался отсюда и больше он его никогда здесь не видел, как гостья тихо-тихо, как мышка, начала что-то говорить. Брусникин помедлил. — Вы стояли позади меня и обнимали за плечи, — Лена положила ладони на плечи, сжала их, — а я плакала, — улыбнулась, а на глазах сверкнули слезы — плакала из-за него, — указала на Артема. Тот встрепенулся, непонимающе посмотрев на нее. Ворошил былое. Пытался вспомнить событие, когда и чем он мог задеть ее за живое, что она не смогла сдержать слез? Генерал смотрел то на него, то на нее, не понимая, что происходит, — он тогда с другой ушел куда-то, а я одна осталась. Было больно. Я молчала… И вы меня разговорили. Я плакала из-за него впервые. Это было… — В институте… — смахнул слезу генерал и сел на диван рядом с Артемом, чувствуя, что земля уходит из-под ног, — на первом курсе. — Да-да, — подтвердила она, будто не заметив его реакции, и продолжила всматриваться в скатерть, легко поглаживая ее ладонью. Брусникин посмотрел на нее: ее глаза, такие же живые, как и у Лены, хоть и не бегал в них игривый огонек, не буйствовала стихия, как часто бывало с неугомонной его дочуркой. Зато такие глаза он видел у нее при сильном разочаровании, как раз тогда, на первом курсе института, они и перестали впервые блистать и излучать по-доброму озорные молнии. Впервые она расклеилась, сильно расплакалась. Больше никогда она не позволяла себе реветь из-за Артема, как и из-за любого другого мужчины, зарубив себе на носу, что не стоят они все такой слабости. Он смотрел на нее и видел ту Лену, былую, правда не со своим лицом. Такой она была, потерянной и несобранной, будто потерявшейся в пространстве, после смерти матери. Тогда она потеряла грань между жизнью и смертью, днем и ночью, реальностью и сном. Плакала в подушку, прося маму вернуться. И тогда впервые ее задорные глаза надолго утратили свой блеск, превратившись в словно болотного цвета мутные зеркала души, облаченной в траурное платье. И, сам не понимая почему, генерал вдруг поверил, что перед ним его дочь. Живая и невредимая. Хоть и не мог в это поверить. Он боялся, что это все же шутка, что Артем просто знал про тот случай. Но, смотря на девушку, видел в ней Брусникину Елену Владимировну, правда, не такую, какой она была в последнее время — какую-то чужую Лену он видел перед собой. Слезы подступили. Сердце больно сжалось, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Вот-вот, и оно бы разорвалось на маленькие кусочки, которые бы впились в его тело больно. Он взялся за сердце. Зажмурился. Его дочь, похороненная полгода назад, может быть жива! Она дышит, видит, слышит, ходит, ее сердце, горячее и не утратившее жизни, бьется! Это казалось невероятным! Колосов встрепенулся, заметив, что генерал держится за сердце. Привстал. Спросил, что с ним и стоит ли вызвать врача. Вместо ответа на это генерал кинулся с объятиями к Артему. — Тёма! — кинулся генерал к побледневшему, потом позеленевшему и сейчас вроде бы восстановившему нормальный цвет мужчине. — Это она! Ты мне дочь вернул! Он обнял Артема; Колосов улыбнулся Лене, утирающей слезы. Отблагодарив Артема крепким рукопожатием, генерал подошел к девушке. Она встала, не зная, как себя вести, что говорить. — Доченька! Леночка! Родная моя, — Владимир Павлович обнял ее, прижал к себе сильно-сильно, давая понять, что больше никогда и никуда ее не отпустит.***
Кое-как распрощавшись с генералом и заявив, что он вернет ее в целости и сохранности, Тёма и Лена поехали в отделение. Из «стареньких» там остались только команда клоунов — Садовский и Сельская. Вадик знал обо всем. Толик ушел из органов. Ну, разве что, Хрулев. Артем провел Лену возле дежурного, сказав, что она с ним, и направился прямиком в кабинет экспертов. Лена шла чуть поодаль. Ступала по полу и чувствовала, что уже бывала здесь и не один раз. Шла за Артемом, боясь отстать от него и потеряться в коридорах ОВД. Наконец закончив петлять по коридорам, Колосов остановился около одной из дверей, табличка на которой гласила: «Судмедэксперт Сельская Ж. П. Эксперт-криминалист Садовский И. С.». Тёма постучался. Вошел. Лена еле втиснулась в дверь. — Привет экспертизе! — поприветствовал ребят Колосов. — О, — улыбнулась его появлению Жанетта, — я смотрю, отдых пошел тебе на пользу. Прям светишься. — Не говори, каждый день фосфор ел. Жанетта отмахнулась от коллеги и обратила внимание на его спутницу. Девушка пристально всматривалась в нее, в шкафы, стол — во всё, что находилось в кабинете. Сельская удивленно присмотрелась к довольно странной посетительнице. Шрам не остался незамеченным, как и перевязанная Лесей шея. Как судмедэксперта ее это заинтересовало, но, смотря на довольное лицо Колосова, мысли о работе и преступлениях даже не появлялись. Лена стояла рядом с Артемом; воспоминания нахлынули на нее, но слишком мутные, расплывчатые, такие, из которых нельзя было собрать цельную картинку. Помнила Жанетту, Иннокентия, как раз вернувшегося в кабинет, но не могла вспомнить чего-то, связанного с ними. Ничего не шло на ум; голова начинала болеть, как болела в Находке, когда она пыталась вспомнить что-то из своих снов. Поздоровавшись с Артемом, кивнув Лене как незнакомке, Садовский сел на свое место. — Жанн, — вмиг улыбка спала с его лица; Артём стал серьезен, перевел свой взгляд на Иннокентия, затем на Лену, жмущуюся к нему, — Кеш, тут такое дело, — только сразу в дурку не звоните, хорошо? — в общем, Лена… Лена не погибла в той аварии. Она выжила и… Глаза Сельской в течение нескольких секунд увеличивались. Достигнув размеров монеты в пять копеек, она начала открывать рот, стараясь что-то сказать, — и Тёма понимал, что примерно она хочет сказать обо всем этом и о нем в частности, — но получалось нечленораздельное мычание. Она размахивала руками, чуть не заехав ладонью в лицо Колосову. Затем нервно рассмеялась и приложила руку к его лбу. Пролепетала: «Да вроде нормально…». — Тём, ты выпил, что ли? Чувствую, изрядно так выпил, — начала принюхиваться Сельская. — Ты что такое пьешь, что не пахнет? — на полном серьезе спросила она. Потом нахмурилась. Уперлась кулаками в стол. Прищурилась, всматриваясь в лицо Артема. И низким, словно не своим голосом проговорила: — Вены покажи. — Что? — усмехнулся Артем. Огляделся по кабинету, ища поддержки в Садовском, но он лишь показал на себе — отдернул рукав халата. Таким, как выглядел Кеша сейчас, он не видел его, наверно, никогда: серьезный, нахмуренный, вовсе не заикающийся, каким Тёма думал его увидеть при его словах. Нет, Садовский и не думал что-то говорить, лишь как-то по-иному, не так, как раньше, даже с каким-то презрением смотрел на него Иннокентий. И тут Артем вспомнил слова Брусникина — и они подумали, что он издевается. Тёма закатал рукава рубашки, оголяя предплечья, и показал Жанетте, что там нет следов от уколов. «Значит, колеса… — прошептала она. Подперла голову рукой. Протянула: — Ой, Колосов… Докатился…». — Да вы что, ребята? — посмеялся он, не расслышав часть про колеса. — Вот она — Лена, — указал на Брусникину. — Я вам позже объясню, что к чему, но она жива! Там, в санатории, психотроп, Марго, Игнат, маскарад, пожар… — Ну вот, — развела она руками, — о чем я и говорю: психотроп… — Да что ж ты будешь делать, опять всё заново, — слегка ударил кулаком по столу Колосов и поднялся. Брусникина вышла вперед. До этого она казалась всем тенью. Разговор с Артемом заставил ребят забыть о присутствии еще кого-то в их кабинете. Понимая, что нужно тоже вступать в разговор и поддержать Артема, иначе его сейчас и алкоголиком, и наркоманом сделают, медленно подошла. — Девушка, а вы что скажете? — Жанн, Кеш, это я, — попыталась улыбнуться. В ответ на этот жест Сельская нисколько не улыбнулась, а наоборот — стала еще более мрачной и хмурой. Посмотрела с презрением на Лену — и она с ним заодно. Тут либо массовое помешательство, либо внушение, либо (Жанетта уже начинала в это верить) она сошла с ума. Посмотрела на Садовского — он выглядел не менее озадаченным, чем она. «Так, вместе с ума не сходят, вместе только гриппом болеют, » — подумала она и снова перевела взгляд на «воскресшую». Она выглядела абсолютно иначе, нежели Лена. Было, конечно, какое-то сходство, но это сходство было не таким, чтоб она могла задуматься: «А может, правда?». Подозрительно смотрела на ее шрам, повязку — всё это не давало ей как врачу покоя. Может, Тёма ввязался в плохую компанию? Но ему не пятнадцать лет, чтоб не понимать этого. Но что тогда? Мысли были одна абсурднее другой, но она даже не могла подумать, что перед ней действительно Брусникина Елена Владимировна. — Значит так, цирк на выезде, — начала она, — если ты так уверен, что это, — недоверчиво глянула на Брусникину, — наша Ленка, делай генетическую экспертизу. Отец у нее, слава богу, живой. Пока… После такой-то шутки… — еще раз зыркнула на Елену.***
Малышев вошел в квартиру; с кухни потягивало приятным запахом жареного мяса. Вадим улыбнулся. Поставил сумку с вещами и прошел на кухню. Приобнял девушку, стоящую у плиты, за плечи и поцеловал в щеку. Она вздрогнула от неожиданности. Чуть не выронила лопатку. Улыбнулась. Развернулась к нему и тоже поцеловала. — Приехал, наконец, — пропела она. Малышев кивнул. — Только что-то ты не звонил мне раз, два… Пять, кажется, дней, — поставив руки на пояс, проговорила она. Вадим поначалу усмехнулся — было ли ему когда звонить? Одна странность перекрывалась другой, еще более странной, а потом началось и вовсе что-то настолько непонятное, что осознать до конца, что это было, он не мог до сих пор. А она хочет, чтоб он ей прямо сейчас за две минуты и во всех подробностях и всё изложил. — Лиз, там такое дело: Ася, которая вовсе и не Ася, оказалась Леной, потом пожар, Олеся, Марго, Игнат, пистолет, — пытался сжать рассказ до минимума, но получалось лишь перечисление действующих лиц сей трагикомедии. Он попытался поцеловать ее, но она резко поменяла дислокацию, оказавшись уже около холодильника. — Ася, значит, Лена, Леся и Марго! Хорошо ты, друг мой, отдохнул! Скатертью дорожка обратно, а я здесь ни на минуту не задержусь. Я давно подозревала, что у тебя кто-то есть, но думала — ерунда. Вот и оставайся со своей Лесей, или кто она там — Асей! — За Асю меня Артем убьет… — пробубнил Малышев. Лизавета же в это время уже накинула пальто, обула сапожки, быстро нацепила шапку и, схватив сумочку, вылетела из квартиры. Вадик стоял и не понимал, почему она так отреагировала на его слова. Еще немного — и он бы рассказал ей всё во всех подробностях, но она не захотела — ее право. Почему-то сейчас его это не очень волновало. Ушла и ушла. Не было желания догонять, упрашивать остаться и унижаться, тем более он не сделал в Находке ничего такого, за что стоило бы просить прощения. Он подошел к плите: на сковородке лежали недожаренные котлеты. Включил газ, чтобы обед, или уже ужин, был более съедобным. Подошел к холодильнику. Открыл. Первое, что бросилось в глаза, — торт. Пеняя на то, что она ждала его со дня на день, Вадик закрыл дверцу холодильника. Вышел из кухни в гостиную, оставив котлеты на плите. Огляделся. Довольно странным ему показался празднично накрытый стол. Даже как-то непразднично, а романтично, что ли. На столе стоял канделябр с тремя свечами, вазочка со фруктами, бутылка вина и два бокала. Вадик усмехнулся: зачем и для кого это всё? Неужели она так его ждала, но ведь он не сообщал точной даты своего приезда, или это великолепие стоит здесь уже не первый день, ожидая его? Взял из вазочки яблоко. Покрутил его в руке, попередавал из руки в руку и вернул обратно. Из прихожей разнесся телефонный звонок. Пошарив по карманам, Малышев понял, что своего телефона на месте нет и, наверно, это он и надрывается там. Но, придя к тумбочке, на которой лежал звонящий мобильный, понял, что это не его телефон, а Лизин. На дисплее крупными буквами светилось «Миша». Снял трубку — мало ли по работе, да и несильно тогда он думал о том, кто это может быть на самом деле. В трубке послышался мужской голос, спрашивавший о наличии в квартире «твоего» и интересовавшийся «не помешает ли он сегодня вечером». На что Вадик ответил, что теперь им с Лизой никто не помешает, и сбросил звонок. Покрутил какое-то время телефон в руке и положил на тумбочку: Лиза вернется — заберет. Сейчас он не чувствовал ни злости, ни обиды на Лизу, лишь какое-то облегчение и в то же время тягость. Но тяжело было не от того, что девушка не была ему верна, а от чего-то другого. И это «что-то» осталось там, в далекой и загадочной Находке.***
Вечером Малышев сидел в гостиной перед телевизором. Кроме новостей, ничего более сносного он найти не смог, поэтому лишь делал вид, что ему интересна политика и тем более экономика. Но вот диаграммы и неизвестные термины сменились более знакомыми Вадиму словами из родной отрасли. Вадик продолжал дремать и под них, пока не услышал слова, от которых сон как рукой сняло: «Сегодня в санатории, недалеко от села Находка…». Дальше он даже не слушал — знал не понаслышке. И теперь сидел, слушая, как это преподнесут журналисты и кем в этой истории выступит Темнова. Марго, как он и подозревал, стала «невинной жертвой», как, в общем-то и покойный Игнат. «По подозрению в убийстве Игната Туманова, а также покушении на Маргариту Темнову задержана сотрудница санатория — Олеся Александрова…» — услышав эти слова, Малышев подпрыгнул на месте. Вытаращил глаза в телевизор, желая отмотать назад, и снова и снова повторял про себя слова диктора. Получается, Леся теперь будет осуждена за то, к чему не имеет отношения? В Марго стрелял он, хоть и не специально, а в Игната — сама Темнова. Олеся абсолютно не при чем. Только вот доказать это будет крайне сложно. Просидев около двадцати минут с каменным лицом, Вадим достал свой телефон. Набрал номер Артема. Дождавшись ответа, спросил: «У тебя компромат на Темнову?».***
Вадик вошел в кабинет следователя, с которым договорился о свидании с Олесей. Там уже находилась Александрова. Следователь, ведущий дело, пообещал удалиться по просьбе Вадима, дав им на всё про всё десять минут. Мужчина пожал Вадику руку, поблагодарил за что-то. Леся обернулась. Увидела Вадика. Сердце забилось часто-часто. Она вцепилась ногтями в обивку стула, чувствуя, что скоро прорвет ее. Дождавшись, когда следователь наконец выйдет, и накинулась на Малышева с расспросами. — Зачем ты приехал?! — чуть не крича, спросила она. — То есть ты лучше сядешь за убийство, да? А она выйдет чистенькой? Лесь, я тебя не понимаю и не узнаю! — стараясь не повышать голос спросил он. Александрова отвернулась от него, словно он не понял, о чем именно она ему толковала. — Да я же из-за тебя… — сорвалось у нее с языка. — Что из-за меня? Она замолчала. Сама не верила в то, что чувствует, и старалась не думать об этом, старалась забыть его. Но не прошло и суток, как он снова перед ней, снова рядом. И снова она отрицает очевидное, снова пытается похоронить свое сердце и свои чувства там, рядом с Сашкой. Но они будто воскресали рядом с ним, и у нее не хватало сил вновь закопать их под землю, да и желания, как такового, у нее тоже не было. Хоть она и убеждала себя, что всю жизнь будет верна лишь покойному любимому, сейчас эти слова звучали уже не так уверенно, и голос при произнесении их слегка дрожал. — Это ведь ты стрелял в Марго… А раз так, то они и Игната на тебя бы повесили. Вы с Артемом только уехали, я зашла домой, первым делом стерла отпечатки. Ну, в общем, не успела я от ствола избавиться — милиция раньше приехала. А раз пистолет у меня, то и стреляла я. Простая арифметика, — развела руками Александрова, выводя пальцем незатейливые узоры на столе следователя. Всё это время она смотрела в пол. Не поднимала глаз на Вадика. Боялась, что голос дрогнет, что уже не будет в нем той хладнокровности, какой она хотела показаться сейчас. — Забавно… — протянул Малышев. — А почему ты не рассказала обо мне, об Артеме? Не позвонила, в конце концов? Что мы, изверги или дураки? Думаешь, не помогли бы? — начал отчитывать Лесю Вадик, не понимая, почему она поступила так глупо. Ведь знала, что компромат у них, что они все же менты московские придумали бы что-нибудь. — Да не хотела я тебя в это впутывать! — разговор начинал переходить в ругань. Леся поднялась со стула. Уперлась кулаками в стол, продавливая дерево до боли. Малышев встал напротив. — Не хотела таскать по судам! Дура? Дура! — вскричала Александрова. — Но я тебя… — резко замолчала и опустилась на стул. Скрестила руки на груди и насупилась. Опустила глаза вниз. Поняла, что сболтнула лишнего, что вовсе не собиралась говорить это. По крайней мере, сейчас, а когда — она сама еще для себя не решила. Вадик замер. Он словно слышал это несказанное ей слово. Оно пульсировало в его висках, не давая сказать ничего больше. Он сел в кресло следователя. Взял ее за руку и прошептал: — Я вытащу тебя отсюда…